Живут они так и не знают, что прознала о них Корогуша. Ох и вредная же была эта Корогуша! Больше всего на свете завидовала она кошкам. Неприятно ей было, что люди кошек привечают, кормят и по шерстке гладят. Есть на земле такие создания: ничего не делают они для того, чтобы их любили, а когда других любят — злятся.
Обращалась Корогуша в кошку и пакостила хозяевам, а те считали, что это их родная кошка хулиганит, и наказывали бедняжку. А Корогуша и рада: добилась своего.
Пробралась Корогуша в дом Кузьки и пытает шишигу:
— Говорят, испортился ты, говорят, совсем безобразничать разучился. Нехорошо это, нельзя это шишигам. Уважать никто не будет. Вас, шишиг, все боятся: и домовые, и дети, и кошки. Вы — главные. А у тех шишиг, что не хулиганят, шерстка выпадает и зубы отваливаются.
— Да я безобразничаю, — оправдывается шишига, — на цветочки брызгаюсь, золу из печки ворую, мусор из углов съедаю, паукам и таракашкам рожи страшные строю.
— Неправильно ты безобразничаешь! — ругается Корогуша, — смотри, как безобразничать надо!
Тут же обращается она в Фенечку и начинает давать урок шишиге.
Подскочила к окну, вцепилась когтями в занавеску — занавеска в клочья. По пути лапой горшочек с самой молоденькой геранькой скинула, с той, у которой по белому цветку ярко-алая кайма шла. Запрыгнула на полку с посудой — лапой по чашкам, лапой по ложкам, лапой по плошкам — звон, шум, переполох.
А потом прыгнула в печку, пощекотала хвостом ей ноздрю, печка и чихнула. Громко так чихнула, басовито. Зола вся сизым облачком избу заволокла, в этом облачке растаяла Корогуша. Не насовсем, конечно, растаяла, просто невидимой стала.
Тут бабушка свечу зажгла. Видит — полон дом чудовищ чумазых, с физиономиями страшными. Самое большое бородатое чудовище на полу лежит, басом воет, самое маленькое в Анюткиной кроватке сидит, тонким голоском пищит.
Сначала испугалась бабушка Настасья, а потом поняла: никакие это не чудовища, а ее дед да Анютка. Просто зола из печки перепачкала их лица, вот и стали они страшными и неузнаваемыми.
Встал тут дед с пола, строго посмотрел на Фенечку и говорит громовым голосом:
— Чтобы духу твоего в моем доме не было. Не оправдала ты моего доверия, прогоняю я тебя. Иди, мыкайся по белому свету, пока не найдется наивный человек, который пустит тебя в свой дом.
А кто бы на ее месте не испугался? Лапы по маслу скользят, варенье глаза залепило, за хвост кто-то держит, в ухо кто-то шипит, да еще перед самыми глазами два зеленых огонька горят.
Бабушка с дедом проснулись, видят — две Фенечки. Только одна вся в варенье да в масле, а другая — нормальная, чистая, на ту, что грязная, лапами машет и шипит. Ничего не могут понять дед с бабушкой Настасьей. А тут Корогуша сообразила наконец-то невидимой сделаться и растаяла в воздухе. Вместе с вареньем. В этот раз уже навсегда растаяла. Кому же захочется в дом возвращаться, где над тобой так подшутили? Корогуши только сами любят над другими шутить, а когда над ними шутят — обижаются. И от обиды уходят навсегда.
Так что осталась в доме только одна Фенечка — настоящая. А от ненастоящей осталась только лужица масла, да и ту Кузька быстренько тряпочкой вытер.
Посмотрел на все это дед, почесал рукой в затылке и говорит:
— Что же это такое получается, бабушка Настасья? Это значит, я зря нашу кошку из дома выгнал и недобрыми словами обругал?
— Так и получается, — вздыхает бабушка.
— Вот теперь и не знаю, — пригорюнивается дед, — как нашей кошке в глаза смотреть. Захочет ли она в дом наш возвращаться? Обидел я ее, крепко обидел.
— А ты ее спроси, — советует бабушка.
А у кошки и спрашивать не надо. Она же весь разговор слышит. Это только люди считают, что кроме них никто их речь не понимает. А на самом деле это не так. И кошки, и лягушки, и даже травинка малая все прекрасно понимают. Только виду не подают, потому что стесняются.
Прыгнула Фенечка деду на колени, трется об него головой, мурлычит.
Дед слов песенки не понимает, но видит, что простила его кошка. Гладит ее рукой и радуется.
А шишига сидит под лавкой и проверяет, не отвалились ли у него зубы. Страшно сказать: за один день столько хороших дел сделал! И совсем не стыдно ему за эти хорошие дела!
Глава 14. ПОЧЕМУ ДЕЛА НЕ КУСАЮТСЯ
— Ой, щекотно, ой, не могу, — заливается шишига.
Непривычно ему. Никогда еще лохматульки его никто не вылизывал. Держит шишигу кошка двумя передними лапами, мягко держит, коготки не выпускает, а сама языком его шерстку чистит. Язык у нее шершавый: и моет, и сразу причесывает. На глазах хорошеет шишига. А Кузька вокруг вертится, мешает, замечания делает, советы подает:
— Не так ты лижешь, теха-недотеха, не так, надо против шерсти лизать, тогда шерстка пышнее лежать будет.
— Против шерстки неприятно, — не обижается кошка, — если я против шерстки лизать буду, он своим криком всех мышей в округе распугает. Безработная останусь.
— Ой, лицо не надо, — пищит меж тем шишига, — я лицо отродясь не мыл, его мыть нельзя, а то нош кривой будет.
— Кто это тебе сказал? — испугался Кузька.
Он-то лицо, почитай, каждый день моет. А в зеркало давно не смотрелся. Может, у него уже нос кривой, а он не знает?
— Корогуша шказала, — прикрывает руками мордочку шишига.
— Нашел кого слушать, — горячится Кузька, — давай, Фенечка, мой ему мордочку, хоть посмотрим, какой он под грязью!
— Не дамся, — кричит шишига, — я щекотки с младенчештва не переношу.
— Ну что с ним делать? — суетится домовенок. — Как умыться заставить?
— А ты как умываешься? — шепчет на ухо Кузьке кошка.
— Летом в росе бегаю, а зимой в снегу кувыркаюсь, — тоже на ушко отчитывается Кузька.