«Бедняга…» — И чтобы Данька не мучился лишним ожиданием, Авка сказал:
— Иди уж. Там свободно.
Тут проснулась рыжая тварь Мурлыкара и запоздало начала орать:
— Пр-роходите! Не задерр-рживайтесь! Па-апр-рошу по-скор-рее!
Данька с чувством глянул на нее. Поежился и шагнул к двери.
— Постой! — Авка обогнал Даньку и нажал на дверь плечом. Потому что вспомнил! Один болезненный вопрос сидел в нем занозой позади других страхов и печалей. — Подожди, я только спрошу…
Дверь тяжело закрылась за спиной, и баронесса обратила на Августа Головку удивленный взгляд.
— Ваше сиятельство, простите… можно я задам еще один вопрос?
Баронесса благосклонно кивнула.
— Ваше сиятельство, а кот… ну, тот, к которому привязали погремушку… Вы не знаете, что с ним стало? Он не помер со страху?
— Конечно, нет! После воспитательной беседы я велела этим двум сорванцам отыскать бедное животное и доставить ко мне. Дала ему успокоительных капель и оставила жить у себя… К сожалению, моего любимого Феликса уже нет в живых, дело-то было больше двадцати лет назад. Но отведенные ему судьбой годы он прожил здесь весьма благополучно… И надеюсь, что на своем кошачьем небе он теперь вспоминает меня с добрыми чувствами… — Баронесса, кажется, слегка прослезилась.
— Большое спасибо, — выдохнул Авка. — А то у меня скребло внутри: что с ним стало?
— Значит, ты любишь животных?
— Ага… — почему-то смутился Авка.
— И у тебя тоже есть кот?
— Кошка. Заноза… Только у нее очень ленивый характер, с ней не так уж интересно. Корова Матильда гораздо веселее. А еще у меня есть черепаха Мукка-Вукка. Ласковая такая. У нее две головы…
— Что-что?
— Да, две головы. По-научному это называется «аномалия»…
— Но ведь это большая редкость!
— Да. Но бывает…
— Послушай, Август, я тебя не понимаю!
— Что? — мигом перетрусил он.
— Ты тут страдал от разлуки, спрашивал: как быть? А почему ты не посоветовался с этой… Маккой-Каккой?
— Вы… шутите, ваше сиятельство, да?
— Какие шутки! На свете нет никого мудрее, чем двухголовые черепахи! Об этом написал еще давным-давно в своем труде «Дурость и ум» ученейший Сильвестр Котокригус, философ и астроном. Правда, потом его объявили еретиком, но это не меняет дела…
— Я не читал…
— Ах да, конечно. Книга же объявлена лженаучной… Тем не менее советую тебе побеседовать со своей… Боккой-Воккой.
— Но как? Она же не умеет!
— А ты пробовал задавать ей вопросы?
— М-м… нет, — вынужден был признать Авка.
— Вот видишь! Иди и попробуй… Ступай. Тот, кто в очереди за тобой, небось уже исстрадался душой.
— Это Данька Белоцвет, паж! Ваше сиятельство, он нисколечко не виноват! Он…
— Ступай, Август Головка. Мукка-Вукка ждет… Да не забудь отнести в школу квитанцию.
Конечно, Авка не поверил баронессе. Наверно, эта дама со странным характером размякла от воспоминаний о любимом коте Феликсе и решила пошутить с мальчишкой. Тем более что он, Авка, ей явно понравился (только непонятно почему).
Так Авка размышлял по дороге в школу. Там он сунул корешок ордера в лапу сторожу Вуве и заспешил домой.
Дома Авка отыскал Мукку-Вукку под кроватью. Сел, положил ее спиной на колени. Погладил кожаный живот. Черепаха улыбнулась обоими ртами. Две пары глазок блестели, как черные бусинки. Умно так…
— Ну, что скажешь, мудрая Мукка? — вздохнул Авка. (С грустью вздохнул, потому что Звенка не забывалась.)
И случилось чудо.
— Не Мукка, а Мукка-Вукка, — тонко, с «кошачьим акцентом», произнес левый рот. Чуть капризно.
А правый спросил:
— Про что говорить-то?
— О-о-о… — обалдело сказал Авка.
— Вот тебе и «о-о», — насмешливо отозвались оба рта.
Авка перепуганно оглянулся на дверь. Хорошо, что дома никого нет. Иначе случилось бы то, что по-научному называется «сенсация».
— Значит… ты по правде умеешь говорить?
Черепаха двинула четырьмя лапами, устроилась на спине поудобнее. Глазки заблестели насмешливо.
— А ты все еще не веришь?
— А… я… то есть нет… то есть да, верю… Только…
— Что?
— Почему ты… почему вы раньше не разговаривали?
— Разве ты меня о чем-то спрашивал? — кошачьего акцента поубавилось, и в голоске послышались старушечьи нотки.
— Н-нет…
— То-то и оно, что нет. А у черепах сдержанный характер. Они умнее людей и не любят зря болтать языком. Языками…
— Простите, пожалуйста… — Авка понял, что никогда уже не сможет говорить Мукке-Вукке «ты» и не посмеет бесцеремонно гладить ей брюхо. Он осторожно посадил двухголовое создание рядом с собой на лоскутное одеяло. И сказал опять: — Простите, пожалуйста… Я не знал, что вы такая ученая…
— Мы, черепахи, не столько ученые, сколько мудрые от природы.
— А можно мне вас спросить?..
— Спрашивай, я отвечу, если вопрос не очень глупый. После долгого молчания отчего не поболтать.
— Скажите, уважаемая Мукка-Вукка, вы… одна черепаха или две?
— Конечно, одна! Разве ты не видишь?
— Но голов-то у вас две… Я и подумал…
— Две головы — это наиболее полное проявление двойственной натуры. Так наглядно двойственность проявляется редко, но вообще-то она присутствует в каждом живом существе. Особенно в разумном. Это называется «диалектика». Разве ты сам не ощущал иногда, как внутри тебя будто сидят два человека и спорят друг с другом? Тянут в разные стороны!
— Ох ощущал… Даже совсем недавно…
— Да-да! По дороге к баронессе. Один Авка в тебе стремился удрать на край света, а другой упрямо двигал ногами в нужную сторону.
«Всё ей известно», — поежился Авка.
— Вы, наверно, знаете, что баронесса и по советовала мне поговорить с вами?
Мукка-Вукка покивала обеими головами.
— Баронесса умная женщина. Почти как черепаха… Я не исключаю даже, что она мысленно общается с Всемирной Черепахой…
— Простите, с кем?
— Не перебивай… С Всемирной Черепахой, на которой стоят слоны, подпирающие соседний материк…
— Значит, это правда?
— Что «правда»? Черепаха? Как же она может быть неправдой, если от нее пошел весь черепаший род? Мы все ее праправнуки. Отсюда и наша мудрость. Мы до сих пор иногда ведем с великой прапрабабушкой мысленные беседы. На ультракоротких волнах геомагнитного поля…
— Уважаемая Мукка-Вукка! Вы, наверно, знаете всё-всё на свете?
— Гм… — сказал правый рот.
А левый заметил:
— Утверждать это было бы нескромно…
— Но все равно вы же ужасно мудрая!..
— Гм… — с удовольствием сказали оба рта.
— Вам, конечно, известно, что вчера с того материка прилетала одна девочка… И что я… ну, в общем…
— Известно, — с легким скрипом отозвалась правая голова.
— Но это не вызывает у меня одобрения, — сообщила левая.
— П-почему?..
— Потому что влюбленность — это самая большая человеческая глупость, — ворчливо разъяснил правый рот.
— Хотя опыт показывает, что с этим ничего не поделаешь, — вздохнул левый.
— Вот именно, — горько согласился Авка. — А раз не поделаешь… то что же делать-то? Посоветуйте, пожалуйста, уважаемая Мукка-Вукка. А то ведь жить тошно.
— Если тошно, почему отказался слушать «Сонату забвения»?
— Потому что… тогда еще тошнее было бы…
— Очень глупо ты рассуждаешь, — сказали оба рта.
— Ага… Я же не черепаха.
— Это нетрудно заметить… А чего бы ты хотел?
— Ну… я бы хотел… чтобы она опять появилась здесь…
— К сожалению, тут я не могу помочь.
— Никак?!
— Черепахи не мыслят такими мелкими категориями, как поступки и судьбы отдельных людей. Это не наш масштаб. Мы можем обсуждать явления планетарного масштаба. Можем, собравши вместе общую черепашью волю, влиять на океанские течения, на климат, на извержения вулканов… Ну и так далее… Только поступаем так мы крайне редко. Потому что все это не имеет смысла. Ты меня понимаешь?
— Ага… Тогда…
— Что?
— Тогда, уважаемая Мукка-Вукка… не могли бы вы…
— Что? Изъясняйся связно и четко.
Авка не мог так изъясняться. В душе его боролись (вот она, двойственность!) робость и отчаяние. А Звенка по-прежнему глядела сквозь пространство. И словно подбадривала.
— Я это… как раз о планетарном масштабе… Не могли бы вы попросить уважаемую Всемирную Черепаху подползти вместе со своим материком к нам поближе? Ну, так, чтобы можно было плавать туда-сюда на лодках?
Конечно, это была наглая просьба. Безумный проект! Но ведь на безумства планетарного масштаба как раз и толкает человека любовь. Иногда…
Мукка-Вукка повозилась на одеяле и сообщила двумя ртами:
— Нет, это исключено.
— Слишком тяжело ей, да? — с грустным пониманием сказал Авка.
— Всемирная Черепаха стационарна.
— Больна, да? — Авка слышал, что больницу иногда называют стационаром.
— Не больна, а неподвижна. Давно приросла животом к океанскому дну. Ведь на ней три слона да еще целый континент. А возраст уже не юный… Хорошо нашим китам, Храбрилле, Мудрилле и Хорошилле. Они по сравнению с Черепахой мальчишки. Вот и плавают себе в свободно-подвешенном состоянии, не касаясь подводного грунта… Кстати!..
— Что?! — с непонятной надеждой откликнулся Авка.
— Послушай, мальчик! Почему бы тебе… раз уж так страдаешь… не обратиться к китам? Для них дальнее плавание не столь уж большой труд. Скорее развлечение…
— Ой… А вы, значит, можете с ними поговорить? На этих, на магнитных волнах?
— К сожалению, нет. Они ведь не черепахи. Диапазон их биополя совсем не тот, что у нас…
Авка ничего не понял. То есть понял только, что ничего не выйдет.
Как же быть-то, в самом деле. Ехать к океану и ловить там какого-нибудь небольшого кита, чтобы помог в переговорах с Храбриллой, Мудриллой и Хорошиллой? Но кит не черепаха. Любой китенок, сам того не заметив, прижмет мальчишку пузом к дну или берегу, и… прощай всякая любовь.
Мукка-Вукка прочитала Авкины мысли.
— Ловить китенка не надо. Надо тебе поговорить с тремя главными китами напрямую. Не-по-сред-ственно.
— Но как?! Они же во-о какие! Они меня даже не заметят, как я не замечаю микроба!
— Это уж как у тебя получится. Можно найти способ… Для начала тебе следует подобраться к этим чудам-юдам поближе. Может, получится забраться к одному из них в ухо и там изложить свою просьбу. Лучше всего к Мудрилле. Говорят, он самый рассудительный…
— Но у китов, по-моему, нет ушей…
— Есть, только незаметные, маленькие.
— Ага, «маленькие»! Самое маленькое наверняка размером с Южнопомидорное озеро в Диких областях. Как оно услышит мой писк?
— У китов очень тонкий слух… По крайней мере, ты мог бы попытаться.
«Чушь какая!» — возмутился один из двух Авок, которые сидели в нем. А другой тут же взъерошился: «А почему чушь? Боишься, да?» — «Кто боится? Дурак ты!» — «Сам дурак! Бзяка-бояка!» — «Кто-о? А в поддыхалку хочешь?!»
Но давать в поддыхалку пришлось бы себе. Авка не стал и сумрачно спросил:
— А как туда добираться-то? К китам…
Черепаха молчала, прикрыв четыре глаза пленчатыми веками. Полминуты молчала, минуту…
— Уважаемая Мукка-Вукка… — осторожно напомнил о себе Авка.
— Подожди. Я думаю… — И думала еще минуты три. Или вечность… — Под материком, как под черепашьим панцирем, есть большие пустые пространства. Говорят, некоторые расположены прямо над китовыми спинами. Окажешься там и можешь гулять прямо по Мудрилле или Хорошилле. Или Храбрилле. Это уж как повезет… Погуляешь, расспрашиваешь местных жителей и, может быть, доберешься до китового уха…
— А они там есть, жители-то? — с большущим сомнением спросил Авка.
— По некоторым слухам, есть. Спустишься — сам увидишь…
— Там небось темнотища, как у кита в желудке, — поежился Авка.
— Не знаю… Про пустые пространства очень мало достоверных сведений. Даже Всемирная Черепаха толком ничего не знает, это ведь не ее материк, а китовый…
— Ни фига себе! И я, значит, должен лезть в эту преисподнюю, — плаксиво сказал Авка.
Мукка-Вукка хмыкнула.
— Ничего ты не должен. Ты спросил, как соединить материки, я дала совет. А дальше дело твое…
Конечно, два Авки тут же сцепились между собой. Один убеждал, что переться в неизвестные глубины — предприятие глупое и смертельно опасное. И даже Звенкино лицо перед его глазами размазалось и растаяло в воздухе. Но перед глазами другого Авки не растаяло. Наоборот, сделалось еще более живым и… ожидающим. И стеклянная птичка зашевелилась в нагрудном кармане. Этот Авка боялся, наверно, не меньше того, другого, но… посопел и спросил:
— А как туда пробраться-то? Есть какой-нибудь проход?
— Есть, и не один. Самый ближний совсем недалеко отсюда. Я про него знаю от знакомой черепахи, которая долго жила на Щетинистом острове.
— Это на Буром болоте, что ли?
— Вот именно…
Бурое болото лежало у южной окраины столицы. Довольно пакостное место. Вода была коричнево-рыжая, из нее часто поднимались пузыри. Они с брызгами лопались, выбрасывая тухлый запах. Среди кочек жили рыхлые недружелюбные жабы, куцые желтые змеи «суслепки» (не ядовитые, но скользкопротивные) и всякая мелкая нечисть. Особенно гадкими были большущие водяные пауки-мохнатки с волосатыми лапами. На этих лапах они бегали, не проваливаясь в воду. У мохнаток был подлый характер и привычки пиявок. Они бесшумно подбирались сзади и присасывались к ногам ртами-хоботками. Жуть… Потом на коже оставались розовые бугорки, которые долго чесались.
Островок был круглый, небольшой, шагов сто в поперечнике, с горкой посредине. На горке сердито растопыривал ветви высохший осокорь-великан. Он словно грозил издалека дюжиной корявых рук: «Только попробуйте суньтесь…»
И все же мальчишки иногда пробирались на остров. Там густо подымался сухой тростник с удивительно прямыми и легкими стеблями. Из него получались прекрасные стрелы для луков и невесомые каркасы для воздушных змеев. Тростник стоял по берегам желтой щетиной — отсюда и название.
Прошлым летом Авка с компанией мальчишек дважды побывал на Щетинистом острове и гордился: поход в такое зловещее место — доблестное дело. И теперь Авка сказал:
— Был я там. И никакого прохода не видел. И другие не видели.
— Потому что вы собирали тростник на берегу. Никто не подходил к сухому осокорю. И уж тем более никто не забирался на него.
— А с него, что ли, видно подземную дыру?
— Не с него, а на нем… Там, у самой развилки, есть дупло. Как раз чтобы пролезть такому, как ты, мальчику. Внутри дерево давно уже пустое, можно сказать — труба. И труба эта как раз ведет в подземные пространства…
Мукка-Вукка говорила теперь твердо, обеими ртами, и это придавало ее словам особую достоверность.
— А долго спускаться по той трубе? — опять поежился Авка.
— Слазишь — узнаешь, — ответила Мукка-Вукка. Тем же тоном, что побывавшие у баронессы мальчишки отвечали на боязливые вопросы еще не побывавших. Авке не понравилась эта ирония. Но расспрашивать он больше не стал. Из самолюбия.
— Фонарик не забудь, — посоветовала черепаха. — И оставь родителям записку. Мол, уезжаю на несколько дней в деревню, в гости к однокласснику. Потому что неизвестно, сколько времени ты проболтаешься под землей… Потом, конечно, получишь взбучку, но, по крайней мере, не будет большого беспокойства…
— Я попрошу Гуську, чтобы он сказал маме, — пробурчал Авка.
СУХОЙ ОСОКОРЬ
В том, что будет взбучка, Авка не сомневался. И хорошо, если только словесная… Но это все — потом. А пока ожидалось приключение.
Известно, что у всех тыквогонских мальчишек есть в организме особый орган или нерв, похожий на торчащую упругую проволочку. Зацепишь, и начинает она вибрировать, щекотать душу. Зацепить ее легче всего упоминанием о какой-нибудь тайне. А щекотание души — это желание приключений. Часто оно такое сильное, что человек забывает обо всем на свете.