Было неуютно и зябко. В разбитые окна летели колючие брызги, а в двери прорывался сырой ветер. Закрыть двери было нельзя: они давно осели на петлях и заклинились. Да и жутковато было отрываться от стены и подходить к дверям, за которыми такая буря.
Гроза бесновалась долго. Нам казалось, что сто часов прошло. Можно было подумать, что не одна гроза, а все на свете грозы собрались над старым домом, чтобы залить дождями, ослепить, оглушить двух мальчишек...
Наконец раскаты стали глуше, а шум дождя ровнее.
— Уходит, — облегченно вздохнул Виталька.
Но напрасно он обрадовался. Дождь стал монотонным, спокойным и не хотел кончаться.
— Вот черт, — уныло сказал Виталька. — А если он на несколько дней зарядит?
Что тогда будет, можно и не говорить. Пешком нам и за неделю не добраться до дома, Да и где дорога? Бедная мама, бедная тетя Валя, которые будут искать нас и мучиться от страшных предположений! И бедные мы, конечно! Потому что влетит нам, как никогда еще в жизни не влетало. И бедный ковер-самолет, который у нас наверняка отберут...
— А может, и не зарядит на несколько дней. Я что-то не чувствую, что он затяжной, голос у него не такой, —более бодрым тоном сказал Виталька. — Чего раньше времени страдать?
Я не хотел при нем раскисать и заметил, что сами мечтали о приключениях, вот и заработали.
— В конце концов нам повезло, что дом нашли, — сказал Виталька. — Если бы нас в лесу прижало, что тогда?
В самом деле! Старый, неуютный дом сразу показался мне добрым. Я с благодарностью посмотрел на облезший потолок, за которым слышался плеск дождя.
— Можно и заночевать, — предложил я. — Домой и завтра успеем. Хлеб еще есть...
За окнами темнело. В углах что-то стонало и поскрипывало. Делалось страшновато. И продрогли мы. Но все-таки мы были вдвоем, и с нами — наш ковер-самолет.
Мы расстелили его напротив шкафа, у стены, легли на одну половину, а другой накрылись. С головой. Ковер окутал нас шелковистой теплотой, мы прижались друг к другу. Правда, в ноги поддувало, но это пустяк. Все равно было хорошо. И даже шум дождя, который отдавался в пустом доме, был теперь нестрашным и уютным.
Интересный дом. Кто в нем жил? Лесники, или охотники, или геологи? Или просто человек, который любил тишину и одиночество?
Почему люди ушли? И давно ли? Непонятно. Может, год назад, а может, давным-давно, когда нас на свете не было...
Мы с Виталькой немного пошептались об этом и заснули.
Я не знаю, почему проснулся. Виталька тепло дышал мне в щеку. Дождь кончился, и за окном, над черными деревьями, быстро летели клочковатые облака. Иногда из них мячиком выпрыгивала яркая луна, и в комнате делалось светло.
Стояла странная тишина. Неполная. Сквозь нее пробивалось тиканье — ровное и звонкое.
Я толкнул Витальку. Он поворчал, почмокал губами и проснулся.
— Слушай, — велел я.
— Тик-так, тик-так... — доносилось откуда-то из-за шкафа.
Капли? Сверчок? Нет...
Мне стало страшно. Не знаю, почему, но здорово страшно. Витальке, кажется, тоже. Но еще страшнее — лежать и не знать, что там: или тихие шаги, или чье-то сердце стукает...
Виталька медленно откинул ковер. Встал. Я тоже встал. Пробежали мурашки — ночной воздух был сырой и зябкий,
Мы крепко взялись за руки и на цыпочках двинулись к шкафу. Луна выкатилась опять и добросовестно светила в окно. А половицы, как полагается в таинственном доме, поскрипывали. Мы заглянули за шкаф.
Там была еще одна дверь.
Дверь в третью комнату, которую мы раньше не заметили.
Тикало в этой комнате.
Мы вместе плечом к плечу протиснулись в дверь. Комната была маленькая, с одним окном. Окно было темным, потому что луна светила с другой стороны. Виталька включил фонарик. Желтый круг пополз по стене, и в этом круге мы увидели ходики.
Это они бросали в тишину свое «тик-так» и ровно качали маятником.
Мы прижались друг к другу.
Если бы мы увидели привидение или разбойника, то тогда испугались бы не больше.
Ходики шли!
Дом был пуст, давно заброшен, а они тикали так же мирно и обыкновенно, как у нас на кухне!
Кто здесь живет? Что за невидимка подтягивает гирю? Кто подвесил к гире для дополнительного веса большой старинный ключ? (У нас дома тоже была подвешена к такой же гире до-добавочная тяжесть — сломанные плоскогубцы. Старые ходики часто в этом нуждаются. )
Днем, наверное, мы так не испугались бы. Но сейчас нам эти живые часы в заброшенном доме показались жуткой загадкой Мы тихо отступили от них и прижались плечами друг к другу, а лопатками к стене у окна. Виталька продолжал держать часы в светлом круге фонарика. Он словно боялся, что, если выпустит их из света, может случиться что-то страшное.
— А может, кто-нибудь случайный до нас приходил сегодня? — спросил я жалобным шепотом. — Пришел и пустил их, а?
У Витальки досадливо шевельнулось плечо: он отвергал мое предположение. В самом деле, никаких следов не было ни в доме, ни в траве у крыльца.
— А может... — начал я опять, сам не зная, что скажу.
Виталька толкнул меня локтем.
В тиканье часов пробились другие звуки. Это было легкое постукивание по половицам, словно кто-то на легких каблучках подходил к нашей комнате.
Это были тихие, но уверенные шаги.
Виталька выключил фонарик. Мы перестали дышать и сели на корточки
Мои глаза еще не привыкли к сумраку, но все-таки я различал проем открытой двери, карнизы, белый циферблат ходиков, большие щели на стене. Стена была мутно-серой. И вот на этом сером фоне возник силуэт пришельца. Это был зверь.
Постукивая когтями по полу, он вошел в комнату и настороженно остановился.
Виталька включил фонарик. Не знаю, нарочно или с перепугу. Свет метнулся по комнате и упал на зверя.
Зверь был собакой. Большой рыжей собакой с висячими ушами.
Собака мотнула головой, замигала от света, но не отпрыгнула, не оскалилась, не зарычала. Она молча подошла и ткнулась мне в колени мокрым носом.
Это было так неожиданно и так хорошо, что страх пропал в одну секунду. Я сразу понял, почувствовал, что это добрая собака, что она рада нам. И, ничуть не боясь, обнял ее за шею, потрепал ее длинные уши, и, радуясь, счастливому исходу страшного приключения, сказал ей:
— Ух ты, собака. Ух, как ты нас перепугала. Ух ты, моя хорошая.
Хвост у собаки заметался так, что по ногам у нас прошел ветер.
Виталька притиснулся вплотную и спросил у собаки:
— Ты кто? Где твой хозяин?
А она мотала хвостом, толкала мне голову под мышку, прижималась косматым боком.
А правда, где ее хозяин? Он, наверно, придет сейчас следом? Что он за человек? А вдруг он не такой добрый, как собака?
Короткий гудящий толчок заставил нас вздрогнуть. Но ничего страшного не было: это гиря часов рывком опустилась на несколько сантиметров и теперь вместе с тяжелым ключом покачивалась у самого пола.
Но собака насторожилась. Она высвободила голову у меня из-под мышки, прислушалась. А потом сделала такое, что мы притихли от изумления.
Она подошла к часам, встала на задние лапы, передними уперлась в стену, а зубами ухватила цепочку. Тр-р-р! —гиря и ключи поехали вверх. А собака встала на четыре лапы, махнула хвостом и оглянулась на нас.
— Ух ты умница! — сказал я.
— Нет у нее хозяина, — с облегчением сказал Виталька. — Все уехали, а она одна осталась. И сама заводит часы.
— А зачем?
— Кто же знает? Наверно, привыкла, что в доме обязательно часы ходят. Наверно, ждет, что люди вернутся и думает, что часы — это очень важно. Может, она их и при людях заводила, а сейчас не хочет бросать...
Жаль мне стало эту собаку и захотелось сделать ей что-то хорошее, приласкать, помочь чем-то.
— Иди сюда, собака, — позвал я. — Тебя бросили, да?
Она опять подошла и положила мне голову на колени. К морде у нее прилипла шерсть и мелкие перышки.
— Слопала кого-то, — сказал Виталька.
Мне совсем не хотелось думать, что такая хорошая собака может кого-то слопать. Но Виталька опять заговорил:
— Конечно. А что ей делать? Раз бросили, надо самой кормиться, вот она и охотится.
Бросили! Такую собаку оставили! Что это за люди?!
По западному краю неба опять проходила гроза. Громоздила горы черных и лиловых об-лаков. В их толще загорались ветвистые молнии, а потом, с большим опозданием, к нам подкатывал ворчливый, уставший по дороге гром.
От того, что светило солнце, тучи казались особенно мрачными, а молнии тусклыми, чуть заметными. Это выглядело зловеще. Но мы не боялись грозы. Дул восточный ветер и отодвигал ее за горизонт, подальше от нашего пути.
Потом гроза пролилась дождем и стала рассеиваться. Загорелась большая радуга. Она, как ворота великанского дворца, упиралась двумя концами в леса, и зеленая лесная шкура просвечивала сквозь ее разноцветную толщу
— Летим к ней! — крикнул Виталька.
— Летим! — крикнул я и задрожал от радости и от страха, что не успеем.
Мы успели!
Мы влетели в радугу!
Я слышал от взрослых, что к радуге приблизиться нельзя, она будет убегать, а потом рассыплется, растает, как мираж.
Не верьте! Подойдите к шумному фонтану — там в брызгах висит множество маленьких радуг. В них можно погрузить руки. Радуги затанцуют на ваших ладонях. Почему же нельзя коснуться большой радуги?
Конечно, если бежать по земле, трудно успеть. А мы летели, и нам помогал попутный ветер.
Когда мы подлетали к радуге, нам показалось, что с неба рухнул на лес разноцветный водопад — прозрачный и бесшумный. Потом все вокруг —вся земля, и облака, и мы сами — сделалось лиловым, синим, голубым, и рядом с нами засверкали огоньки — тоже голубые и синие. Они вспыхивали, как стеклянная пыль, и чуть заметно покалывали кожу.
Потом все сделалось ласковее, теплее, и на нас накатила зеленая волна. В ней тоже трепетали огоньки — ярко-зеленые. Словно дрожали под ветром и солнцем листики крошечных деревьев, омытые дождем.
А затем листики превратились в солнышки. Эти солнышки горели на ворсинках ковра, на незаметных волосках нашей кожи и просто в воздухе, Виталька сидел напротив меня и смеялся. Его рубашка из голубой превратилась в светло-зеленую, а в волосах его были перемешаны огненные точки.
Желтый воздух стал гуще, набрал красноту, и нас будто жаром обдало — мы пролетели сквозь оранжевый туман. И сразу словно зазвучала музыка — таким празднично-красным стал весь белый свет. Веселым, пересыпанным малиновыми огоньками.
Мы прошли разноцветную толщу радуги насквозь и влетели под ее светящуюся арку.
Но радуга звала нас обратно.
Мы снова окунулись в нее, ныряя в цветных волнах, пошли по дуге — по всей длине радуги. А она была громадная, и путешествие получилось длинным-длинным. Мы купались в ласковой радуге, как в реке, а она словно взмахивала перед нами цветными крыльями. И у каждого цвета было свое тепло и даже свой запах. Мне казалось, что желтый воздух пахнет свежими сосновыми щепками, оранжевый — мандаринами, зеленый — мокрой травой...
Сейчас в это трудно поверить, но тогда я ничуть не удивлялся. Я был уверен, что так и должно быть. В те годы каждой клеточкой тела, каждым незаметным волоском я ощущал жизнь земли и воздуха и их дыхание, свет, шорохи и тепло. Я мог плечом почувствовать мелькнувшую тень от пролетевшей птицы, мог на ощупь выбрать в разнотравье нужный стебелек, знал, как пахнут разные ветры и, просыпаясь, по стучанию капель сразу определял — теплый или холодный идет дождик. Если я брел по ручью, то легко мог сосчитать, сколько прохладных и теплых струек, похожих на стекляные шнуры, вьется у моих ног. Я умел на целую секунду удерживать в ладони солнечный зайчик, а когда он проскальзывал между пальцами и садился мне на костяшки, я кожей чувствовал его пушистое шевеление.
Я мог закрытыми глазами узнать, какие в небе облака.