Журка молчал, это была его последняя гордость. Багровые вспышки боли нахлестывали одна за другой, и он сам поражался, как может молча выносить эту боль. Но знал, что будет молчать, пока помнит себя. И когда стало совсем выше сил, подумал: "Хоть бы потерять сознание…"
В этот миг все кончилось. Отец ушел, грохнув дверью.
Журка лежал с минуту, изнемогая от боли, ожидая, когда она хоть немножко откатит, отпустит его. Потом вскочил…
В перекошенной, кое-как застегнутой на редкие пуговицы форме он подошел к двери и грянул по ней ногой – чтобы вырваться, крикнуть отцу, как он его ненавидит, расколотить ненавистное зеркало и разнести все вокруг!
Дверь была заперта. Журка плюнул на нее красной слюной и снова размахнулся ногой… И вдруг подумал: "К чему это?"
Ну, крикнет, ну, разобьет. А потом? Что делать, как жить? Вместе с отцом? Вдвоем?
Жить вместе после того, что было?
Журка неторопливо и плотно засунул в дверную скобу ножку стула. Пусть попробует войти, если вздумает! Потом он, морщась от боли, влез на подоконник и стал отдирать полосы лейкопластыря, которыми мама уже закупорила окно на зиму. Отодрал, бросил на пол и тут заметил в углу притихшего, видимо, перепуганного Федота.
– Котик ты мой, – сказал Журка. Сполз с подоконника и, беззвучно плача, наклонился над Федотом. Это было здесь единственное родное существо. И оставлять его Журка не имел права.
Он вытряхнул на пол из портфеля учебники, скрутил из полос лейкопластыря шпагат и привязал его к ручке портфеля – как ремень походной сумки. В эту "вьючную суму" он посадил Федота. Кот не сопротивлялся.
– Ты потерпи, миленький, – всхлипнув, сказал Журка и надел портфель через плечо. Потом отворил окно, достал из-за шкафа специальную длинную палку с крючком, подтянул ею с тополя веревку. Взял веревку в зубы и выбрался через подоконник на карниз.
Стояли серовато-синие сумерки. Моросило. Сырой воздух охватил Журку, и он сразу понял, как холодно будет без плотной осенней куртки и без шапки. Но наплевать!
Журка плотно взял веревку повыше узлов, а пояс надевать не стал. Лишняя возня – лишняя боль. Он примерился для прыжка. Прыгать с Федотом на боку будет труднее… Ладно, он все равно прыгнет! Не в этом дело…
А в чем? Почему он замер?
Потому что понял вдруг, как это дико. Он уходит из дома, из своего, родного. И не просто уходит, а как беглец. И не знает нисколечко, какая дальше у него будет жизнь. Еле стоит на такой высоте, в зябких сумерках, на узкой кирпичной кромке…
"Мир такой просторный для всех, – вспомнилось ему, – большой и зеленый, а нам некуда идти…"
"К Ромке!" – неслышно отдалась под ним пустота. Словно кто-то снизу шепотом подсказал эту рифму. Такую простую и ясную мысль…
"А что? – подумал Журка. – Головой вперед, и все".
Вот тогда забегает отец!.. Что он скажет людям, которые соберутся внизу? И что скажет маме?..
Да, но мама-то не виновата. И у нее уже никогда не будет никого другого вместо Журки. Он же не маленький, знает, что из-за этого она сейчас и в больнице… Да и Федота жалко – тоже грохнется. Хотя его можно оставить на подоконнике… Но… если по правде говорить, такие мысли не всерьез.
А если все-таки всерьез?
Страшно, что ли? Нет, после того, что было, не очень страшно. Но зачем? Если бы знать, что после нашей жизни есть еще другой мир и там ждут тебя те, кого ты любил… Но такого мира нет. И Ромки нет… Ромка есть здесь – в памяти у Журки. Пока Журка живой.
Значит, надо быть живым…
Журка толкнулся и перелетел в развилку тополя.
Спускаться по стволу было трудно. Мешала боль. Мешал портфель с Федотом и суконная одежда, срывались жесткие подошвы ботинок. Это не летом… В метре от земли ботинки сорвались так неожиданно, что Журка полетел на землю. Вернее, в слякоть.
Он упал на четвереньки и крепко заляпал брюки, ладони и лицо. Зато Федот ничуть не пострадал. При свете от нижних окон Журка попробовал счистить грязь. Но как ее счистишь? Он взял портфель с Федотом под мышку и, вздрагивая, переглатывая слезы и боль, вышел на улицу.
Фонари горели неярко, прохожих было мало. Никто не остановился, не спросил, куда идет без пальто и шапки заляпанный грязью мальчишка с таким странным багажом. Видно, у каждого встречного хватало своих дел и беспокойств.
У тех, кто ехал в машинах, тоже хватало. "Москвичи" и "Жигули" с шелестом и плеском проносились по мокрому неровному асфальту. Мелкий дождь искрился и дрожал перед ними в длинных лучах. Журке надо было перейти Парковую, чтобы добраться до улицы Мира, и он остановился на углу – пропустить машины. Светофора на этом перекрестке не было, автомобили шли и шли. Что им какой-то дрожащий на переходе пацаненок!
Наконец поток машин прервался. Журка шагнул на дорогу, но тут из-за поворота выскочил сумасшедший "Запорожец", вякнул гудком и пронесся рядом с Журкой, обдав его грязной жижей.
Рядом была куча щебня для ремонта дороги. В ярости Журка схватил гранитный осколок и замахнулся вслед "Запорожцу"…
И чьи-то пальцы плотно ухватили его за кисть.
Милиция? Пусть!
Это была не милиция. Рядом стоял Капрал. В жидком свете фонаря Журка разглядел его красивое спокойное лицо. Капрал тряхнул Журкину руку, и камень упал в лужу.
– Ты неправильно кидаешь, – доброжелательно сказал Капрал. – Надо бросать во встречные. Тогда камень летит, как пуля – получается сложение скоростей. А, ты физику еще не изучал… Кидай вон в ту.
– Зачем? Не она меня обрызгала, – пробормотал Журка.
– А какая разница? Все они одинаковы, – серьезно сказал Капрал. Хотя я забыл… У тебя же папаша сам шофер! Тогда ты зря…
– А чего мне папаша… – хмуро отозвался Журка и стал смотреть на дорогу. Капрал оглядел его с головы до ног.
– Домашний конфликт? – спросил он. – Небось, родители сказали: "Или мы, или кот!" И ты гордо покинул отчий кров.
– Если бы… – сказал Журка. – Все гораздо хуже… – Он не собирался ничего рассказывать Капралу и не искал у него сочувствия. Просто вырвалось. Просто Капрал был единственный человек, который его хоть о чем-то спросил.
Капрал задумчиво погладил пальцем голову Федота, который смирно поглядывал из портфеля. Потом он скинул свою куртку с капюшоном и набросил на Журку.
– Не надо, – сказал Журка.
– Надо. Идем.
– Куда?
– "Куда", – усмехнулся Капрал. – Устрою где-нибудь.
– В гараже вашем, что ли? – сумрачно спросил Журка. Он сейчас ничего не боялся. И подумал, что хорошо бы назло всему свету навсегда связаться с компанией Капрала. Воруют? Ну и что? Если даже отец… Ну, конечно, про отца любой возразит: "Какое же это воровство! У себя дома!" Но все равно – обман. И еще какой! Как предательство…
– А чем тебе плох гараж? – спросил Капрал. – Сухо, тепло. И люди надежные… Да не бойся, ко мне домой пойдем. Умоешься, переночуешь…
Журка вздохнул. И сказал без всякой злости, без насмешки. Просто так:
– Да. А потом я для вас, как Горька, буду бутылки таскать…
– Глупый ты, – тихо отозвался Капрал. – Думаешь, я на твоей беде буду бизнес делать? Не бойся…
– Я не боюсь… – Журка встряхнулся и снял с плеч куртку. – Спасибо. Я пойду. Не с тобой…
Он подумал, что еще чуть-чуть и, пожалуй, отправился бы с Капралом. Но… нет. Не такой уж одинокий Журка на свете.
– Пойду, – повторил он. Машины как раз перестали носиться по мостовой.
– А есть куда? – озабоченно спросил Капрал.
– Есть.
– Ну, смотри… Давай я провожу. Куртку-то накинь, а то совсем промокнешь.
– А ты?
– Ничего, я привычный.
Журка так продрог, что не хватило духу отказаться. Да, кажется, и не стоило. Капрал пожалел его, и было неловко отталкивать эту неожиданную доброту.
Журка опять накинул куртку и сказал виновато:
– Здесь недалеко. Два квартала…
– Вот и ладно, – отозвался Капрал и потом всю дорогу молчал.
Журка тоже молчал. Чем ближе был Иринкин дом, тем нерешительней Журка себя чувствовал. Он знал, что его встретят по-хорошему, поймут и приютят, но придется рассказать про все, что было. Иринка и ее отец сегодня и так видели его унижение, и вот он опять появится будто оплеванный – жалкий, исхлестанный, грязный…
Журка сбил шаг. Может, все-таки сказать Капралу: "Знаешь что, пошли к тебе"?.. Но тогда получится, что Капралу он доверяет больше, чем Иринке. Будто Капрал его друг, а она так просто… Потом она все равно про все узнает и что тогда скажет? "Эх ты, витязь".
Журка остановился. Едва мелькнуло в голове слово "витязь", он понял, куда идти. Даже удивился, что с самого начала не подумал об этом…
– Все, спасибо тебе, – торопливо сказал он Капралу и снял куртку. – Тут рядом, я добегу.
– Ну, будь… – Капрал кивнул и пошел, не оглядываясь.
Журка сказал неправду. До того дома, где жила Лидия Сергеевна, было еще пять кварталов. Но вести с собой Капрала так далеко Журка постеснялся.
Он побежал. Чтобы не задрожать опять. Чтобы никто не пристал с расспросами. Чтобы все скорее кончилось…
Федот нервно возился в портфеле, надоела ему такая жизнь.
– Сейчас, котик… Сейчас, сейчас… – говорил ему на бегу Журка. Бежать было трудно, боль отдавалась в теле колючими толчками, но Журка ни разу не остановился.
Дверь открыл Валерий Михайлович. Из-за его ноги выглядывал Максимка. Валерий Михайлович удивился, посмотрев на Журку, даже сказал:
– О! Вот это явление… – Хотел о чем-то спросить, но взглянул внимательней и вдруг быстро ушел из прихожей. Громко проговорил в комнате:
– Лидуша! Там к тебе. Твой Журавленок… – И что-то добавил неразборчиво.
Федот в это время выцарапался из портфеля и прыгнул на пол. Максимка тут же ухватил его поперек туловища и просиял.
Вышла Лидия Сергеевна – в халате и тапочках.
– Журка! Боже мой, ты откуда? Раздетый, мокрый!.. Максим, оставь кота, он, наверно, с улицы, грязный…
– Да нет, он чистый, – отозвался Журка и почувствовал, что слова идут с трудом. – Это я… вот… перемазанный…
Она тут же забыла про кота.
– Журка, что случилось?
Он, переглатывая, сказал:
– Можно, я… мы… у вас поживем три дня? Пока мама в больнице…
– Как "поживем"?.. То есть можно, конечно. Только…
Она вдруг замолчала, присела перед Журкой на корточки, взяла его за холодные мокрые пальцы. Тихо спросила:
– Журавушка, что с тобой?
Разве тут удержишься… Он быстро наклонился и уткнулся лицом в ее плечо.
Про машину счастья
Журка думал, что будет очень трудно. Что он станет мучиться и давиться от стыда, когда придется рассказывать свою жуткую историю. Но вышло не так. Слова рванулись вместе со слезами – скомканные, путаные, быстрые. И не так уж много оказалось их нужно, слов-то. Через полминуты Лидия Сергеевна все узнала и поняла.
Она поднялась, вздохнула, вынула из кармана халата платок и стала вытирать Журкино лицо. Молча.
В ее молчании Журке вдруг почудилось осуждение.
Неужели сейчас она проговорит: "Как же так, Журавин? Мне тебя очень жаль, но разве так разговаривают с отцом? И разве можно убегать? Пошли-ка домой…"
Он не пойдет! Лучше опять в холод и дождь. Лучше в гараж к Капралу. Или хоть под забор!
Журка дернул лицом, всхлипнул:
– Вы, конечно, скажете, что я сам виноват…
Но Лидия Сергеевна сказала:
– Ты же весь дрожишь. Куда тебя, горюшко, понесло без шапки, без пальто? Ох ты, Журка, Журка… Не будем мы сейчас разбираться ни в чем. Потом все уляжется и устроится. А пока… Максим, да оставь ты несчастного кота, это не кукла!.. Снимай, Журка, куртку, она вся в грязи… Ох, и рубашка тоже… Смотри-ка, даже волосы заляпаны.
Журка виновато пробормотал:
– Машиной забрызгало… – и опять зябко вздрогнул.
– Вот что, дорогой мой, сейчас полезешь в ванну, – решила Лидия Сергеевна. – Отогреешься, отмоешься, а я в это время займусь твоей одеждой… Надо же, и майка грязью забрызгана! Расстегнутый настежь бежал!
– Пуговицы-то все оторвались… – прошептал Журка.
– Пошли.
Он пошел, застеснявшись, но с радостью. Очень захотелось в теплую-теплую воду. Можно будет смыть не только грязь, но и боль, и весь ужас того, что случилось.
Тугие струи ударили в блестящую ванну. Кафельная комнатка наполнилась паром, на тонком шнуре под потолком закачались, как морские сигнальные флаги, Максимкины рубашонки и колготки. Пар быстро обволок Журку сонливым теплом и покоем. Потом рассеялся, но покой и тепло остались… Вода набралась, Лидия Сергеевна что-то бросила в нее, размешала, и в ванне вспухла перина из густой пены.
– Ныряй, Журка, в это облако. А одежду оставь здесь, на стиральной машине, я потом заскочу и заберу.
Она вышла.
Журка, опасливо поглядывая на незапертую дверь, разделся. Морщась, перебрался через край ванны, охнул от радостного тепла и осторожно погрузился в него по плечи. Было больно касаться дна и стенок ванны, поэтому Журка сел на корточки и обнял себя за колени.
Двигаться не хотелось, от всякого шевеления притихшая боль опять просыпалась, а сидеть так было хорошо, спокойно. Журка закрыл глаза, оказался будто в теплой невесомости и забыл про время.
…Приоткрылась дверь. Журка вздрогнул, машинально сел поглубже, так, что взбитая пена защекотала ему уши. Лидия Сергеевна потянулась за Журкиной одеждой, потом взглянула на него.
– Греешься? Ну и хорошо. Только не забудь волосы промыть, в твоих кудрях целые комки глины…
Журка кивнул, беспомощно поглядывая из пенистого сугроба. А Лидия Сергеевна вдруг отложила сверток с одеждой, посмотрела на блестящую от мыльных пузырей Журкину голову и сказала:
– Слушай, малыш, давай-ка я тебя сама вымою. Как Максимку… Или будешь очень стесняться?
Журка в первый миг съежился еще больше. Но тут же с удивлением понял, что стесняться не будет. Для этого просто не было сил. Он все больше растворялся, таял в тепле, в окружающей его доброте и безопасности. И без спора покорился ласковой настойчивости Лидии Сергеевны. Только неловко улыбнулся и пробормотал:
– Да ладно. Если буду стесняться, вы не обращайте внимания, трите меня, вот и все…
Но она не стала его тереть. Сначала, поливая из кувшина, вымыла ему голову. Потом взяла за локти, осторожно подняла, поставила. Мягкой-мягкой губкой начала смывать с него хлопья пены. Журка закрыл глаза, и стало совсем хорошо: будто он дома и около него мама…
Лидия Сергеевна еще раз облила его теплой водой и вдруг не выдержала:
– Ох, как он тебя… Как тебе досталось, бедному.
Журка вздрогнул и съежился. Но ласковое и спокойное тепло тут же снова окутало его и взяло под свою защиту. Журка передохнул и неожиданно для себя сказал.
– А я все равно не пикнул, вот. Только губу прокусил…
– Маленький ты мой… – вздохнула Лидия Сергеевна. – Ну, ладно, Журавлик, все.
Она помогла Журке выбраться из ванны и тут же окутала его большущей прохладной простыней.
– Сейчас принесу тебе костюм Валерия. Спортивный. Большущий, но ничего, до утра поносишь. В нем и спать ложись, как в пижаме…
Через несколько минут Журка вышел из ванной в подвернутых трикотажных штанах и фуфайке до колен. Лидия Сергеевна повела его на кухню ужинать. Следом явился Максим. На руках он опять держал Федота, который, видимо, покорился судьбе. Максим попытался завязать с Журкой беседу, но Лидия Сергеевна турнула ненаглядного сына из кухни. Поставила перед Журкой тарелку с котлетой и картошкой, стакан молока. И вышла вслед за Максимкой.
Журка втянул котлетный запах и только сейчас понял, какой он голодный. Несмотря ни на что. Он забрался коленками на табурет, откусил сразу полкотлеты, но вспомнил про Федота. Спросил в открытую дверь: