– Еще чего! – взвился Журка.
– Зря ты не хочешь. Он бы сразу многое понял. Он тоже мучится…
– Ничего бы он не понял. И ничего он не мучится, – жестоко сказал Журка.
– Не говори так. Он же тебя очень любит…
– Да?
– Не надо смеяться… Время пройдет, и все уляжется. И вы помиритесь.
– "Помиритесь," – отозвался Журка. – Как во дворе. Поспорили, когда играли, потом помирились..
– А как же иначе? Как жить дальше? А я что буду делать? Я вас обоих люблю, – жалобно, как девочка, сказала мама.
Эта жалобность смутила Журку. Но что он мог с собой сделать? Он отвернулся, запрыгал, натягивая брюки, и проговорил:
– Ты, мама, не волнуйся. Вражды не будет. Все будет… спокойно.
В самом деле, все было спокойно. Будто ничего не случилось. Журка говорил отцу "доброе утро" и "спокойной ночи". Вежливо отвечал, если тот о чем-нибудь спрашивал. Но смотрел при этом ему в лоб или в подбородок – мимо глаз. И никогда теперь Журке не пришло бы в голову сказать: "Папа, можно я поеду с тобой покататься?" Или с разбега прыгнуть ему на плечи (отец и раньше ворчал на него за такие трюки, но Журка только хохотал).
Сейчас будто встала между ними прозрачная, но абсолютно неразбиваемая стенка. Отец эту стенку, разумеется, чувствовал. Видно, она крепко мешала ему. Он пытался показать, что все в порядке, делался иногда слишком веселым и разговорчивым, но это его оживление как бы расплющивалось о броневое стекло. Тогда он мрачнел, начинал ворчать на пустяки, но и эта жалкая сердитость разбивалась у прозрачного щита. Журка во всех случаях оставался спокоен и вежлив. Отец, скрипнув зубами, уходил из дома или просто замолкал.
Мама все понимала, Журка видел, как ей плохо от такой жизни. Но сделать ничего не мог. И от этого была у него на сердце не сильная, но постоянная тяжесть. Однако человек привыкает ко всему, привык и Журка к этой тяжести. Привык, что вечера дома стали тише и молчаливее. Только к маминым печальным глазам привыкнуть было трудно.
Мама больше не говорила с Журкой об отце. То ли понимала, что бесполезно, то ли ждала чего-то. А время шло. И жизнь, хотя и не такая хорошая, как раньше, тоже шла. Были школьные заботы, была Иринка, был Горька, который уже совсем не помнил про обиду… Давно уже переселился домой Федот, потолстевший и окончательно обленившийся в доме у Лидии Сергеевны. Прошел наконец сбор, на котором Журка рассказал об Олаудахе Экиано, а Иринка показала на экране рисунки Игоря Дмитриевича. Хороший получился сбор, его потом повторили еще для пятого "Б". Наступили Октябрьские праздники и каникулы – и тоже прошли. В середине ноября выпал большой снег.
Когда на смену долгой, надоевшей осени приходит сверкающая зима, кажется, что в жизни открылась новая страница. Показалось так и Журке. Но ненадолго. Потому что с отцом у них все было по-прежнему. Стенка…
Однажды под вечер отец привез новый кухонный шкафчик. Красивый, с голубыми пластмассовыми дверцами. Мама обрадовалась. Отец электродрелью просверлил в кирпичной стене отверстия, забил деревянные пробки, вогнал в них шурупы. Потом стал навешивать шкаф и позвал на помощь Журку. Журка молча стал поддерживать шкаф плечом. Отец с натугой сказал:
– Что-то не нравится мне правый шуруп. Не до конца вошел, а дальше не лезет, отвертка паршивая. Юрий, принеси из ящика ту, что с деревянной ручкой. Поживей…
– Хорошо, – ровным голосом ответил Журка. – Только, пожалуйста, придержи мой край, а то шкаф может сорваться.
Он принес отвертку и аккуратно, рукояткой вперед, протянул ее отцу. А сам смотрел на латунные ручки шкафа… Отвертка вдруг со стуком полетела в угол.
– К черту! – сказал отец. Сорвавшийся шкаф косо повис на одном шурупе. Журка отшатнулся – не от страха, а от неожиданности.
– Идите вы все! – с той же злостью сказал отец. Шагнул к окну, смял занавески, вцепился в косяки, уткнулся лбом в стекло. Тут же появилась в кухне мама.
– Что случилось?
Отец молчал, его пальцы на косяках побелели. Мама повернулась к Журке:
– Юрик, что произошло?
– Я не знаю, – сказал Журка, хотя знал. Понял. И мстительные струнки ощутимо зазвенели в нем. Очень-очень спокойно он проговорил:
– Кажется, папа чем-то недоволен. Папа, я сделал что-то не так?
Отец размашисто повернулся. Журка снова отчетливо увидел на белых скулах пороховые точки.
– Вы… – коротко дыша, сказал отец. – Думаете, я не вижу? Я же для вас… Кто? Я все для дома, башкой бьюсь, вкалываю, как лошадь, а вы…
– Саша, перестань, – быстро сказала мама.
– Что перестань? – с неприятным визгом спросил он. – Вы же со мной как с чужим! Живу, как в холодильнике, хоть домой не приходи! Уйду я к лешему, ну вас…
Журка поднял отвертку и тихо положил на стол. Сказал:
– Раз я пока не нужен, я пойду учить уроки.
Пришел в свою комнату, сел к секретеру и стал перелистывать учебник ботаники. Просто так…
Из кухни долетали обрывки разговора. Вернее, обрывки маминых фраз. А то, что кричал отец, Журка слышал полностью:
– Теперь мне что, на пузе перед ним ползать?! Как побитому псу?!
Мама, кажется, сказала, что побитый-то не он, не отец, а наоборот.
– Надо же, беда какая! Всю жизнь будет помнить? С другими еще не так бывает…
– С другими – это с другими, – сказала мама.
– Ну, конечно! А вы особые! Тонкая кость, нежное воспитание! А я бык, дубина неотесанная! Знай свою баранку…
Журка хмуро усмехнулся. Отец и раньше, если злился, любил говорить, что где, мол, ему, необразованному шоферюге, до мамы с ее художественными вкусами. Мама иногда смеялась, а иногда отвечала, что сам виноват: не надо было бросать учебу в техникуме. Кажется, и сейчас так сказала.
– Ну и что техникум?! – крикнул отец. – Ну и кончил бы! Это все без разницы! Технарь – он все равно технарь! Это вы – интеллигенция…
Мама что-то ответила. Потом Журка услышал ее шаги: она шла в Журкину комнату. Он замер над учебником.
Мама вошла, постояла за Журкиной спиной и тихо спросила:
– Неужели тебе его ни капельки не жаль?
Журка чуть шевельнулся. Жаль?.. Если бы отец вдруг подошел, сказал бы: "Юрка, ну что же ты? Мне тоже не сладко, я сам не понимаю, как это случилось. Юрка, давай будем, как раньше…" – тогда, может быть, по броневому стеклу прошла бы трещинка. Только отец этого не сделает… А такого, как сейчас, было не жаль.
Мама устало села на тахту. Журка насупленно спросил:
– А что ему от меня надо? Я его слушаюсь, не грублю…
– Ты над ним издеваешься.
– Я?! – Журка резко повернулся вместе со стулом. – А не наоборот?
– Но то, что случилось, это один раз! Нельзя же из-за этого калечить всю жизнь…
– Я ничего не калечу, – тихо, но упрямо произнес Журка. – Но обниматься с ним я не могу… Мама, можно, я к Иринке схожу? Я обещал…
Он пошел к двери. Но мама сказала вслед:
– Подожди.
Журка остановился у порога. Заметил на крашеном косяке ржавое пятнышко и начал тереть его помусоленным пальцем.
– Журка-Журка, что же дальше-то будет? – спросила мама.
"Я не знаю", – подумал Журка, но ответить не решился. Мама сказала с прорвавшейся досадой:
– Сил моих нет с вами… Ну, что ты молчишь? Повернись! Что ты там скребешь?
Журка не повернулся. Он ответил:
– Я не скребу, я оттираю. Пятнышко. Это с того дня осталось… когда я тут кровью плевал…
Вернувшись от Иринки, Журка увидел, что дома будто все в порядке. Шкаф висел, как надо, мама и отец разговаривали спокойно, даже весело. Это обрадовало Журку, потому что его грызла тревога за маму. И такое чувство, будто он обидел ее. Не хотел, а обидел.
Чтобы прогнать эту виноватость, Журка заговорил с мамой о каких-то пустяках, и она ответила ему с улыбкой. Тогда Журка успокоился…
Прошло два дня, и отец сообщил, что уезжает в командировку. Его попросили участвовать в каком-то дальнем перегоне.
– Проветрюсь, – небрежно сказал он. – Да и подзаработаю, кстати…
Мама вздохнула и посмотрела на Журку. Журка отвел глаза…
Без отца жизнь пошла ровно и почти беззаботно. Появились в жизни новые радости. Склоны Маковой горы укрыл плотный снег, и Журка с Иринкой, Горькой и другими ребятами почти каждый день катался там то на санках, то на лыжах. До сумерек. Потом Журка с Горькой провожали Иринку, заходили к ней, и Вера Вячеславовна поила их чаем, пока обледенелые куртки оттаивали в коридоре. Вечером Журка и Горька, приткнувшись у Журкиного секретера, готовили уроки. Мама говорила, что уроки делать надо днем, иначе это кончится сплошными тройками, а то и двойками за полугодие. Журка обстоятельно доказывал, что "ничего не кончится", а Горька виновато вздыхал и сдувал у него задачки…
Отец вернулся в начале декабря. Веселый, шумный. Обнял маму, взглянул на Журку. Вот тут бы ему сказать: "Юрик, шоференок ты мой… Давай забудем все плохое…" Но он с тем же веселым лицом облапил Журку, колюче поцеловал в щеку. И Журка, ощутив на себе хватку крепких рук, закостенел под этим поцелуем. Но отец ничего не заметил. Или сделал вид, что не заметил? Взглядом соскучившегося хозяина отец оглядел комнату, с хрустом шевельнул плечами, бодро сказал:
– Ну вот, люди, теперь можно покупать цветной телевизор. Как вы на это смотрите?
Мама умоляюще взглянула на Журку. И ему стало очень жаль ее. Чтобы не огорчать ее, Журка сказал:
– А чего ж… Цветной – это здорово.
Он увидел, как обрадовалась мама. Чтобы закрепить эту радость, Журка сделал усилие – посмотрел отцу в глаза и спросил:
– А какую марку ты выберешь?
– Ха! Какую марку! – чересчур возбужденно откликнулся отец. – Это уж какая будет в продаже! Конечно, надо получше…
Тогда Журка бросил взгляд на счастливую маму и сказал как можно беззаботнее:
– Хорошо бы купить к Новому году. В каникулы всегда такие передачи… Особенно мультики…
Он постарался, чтобы мама не увидела его виноватых глаз. И она от радости, кажется, не заметила Журкиной лжи. А ложь была. Потому что цветной телевизор – это, конечно, хорошо, но счастья он не прибавит. И лучше бы отец не стискивал Журку и не тыкался ему в щеку сухим ртом и колючим подбородком…
Журка выскользнул в свою комнату и передернул плечами. Подошел к окну. За двойными стеклами падал на развилку тополя теплый ласковый снег. Он падал сейчас на весь город. Укрывал мягкими шапками старую церковь на вершине Маковой горы, сыпался на склоны.
Там, на склонах, среди разноцветных ребячьих курток и шапок, наверное, мелькал уже вязаный оранжевый колпачок Иринки… Журка вышел в коридор и стал вытаскивать из-за полки с обувью санки…
Часть третья
ЕЩЕ ОДНА СКАЗКА О ЗОЛУШКЕ
Сверкающая туфелька
Вера Вячеславовна шила из мешковины маленькое разлохмаченное платье. Она была довольна: только что Игорь выставил своего приятеля Иннокентия. Тот пришел и начал звать Игоря к себе в мастерскую "проветриться и посмотреть новые работы". А Игорь сказал:
– Не могу. Ответственный заказ…
Он мазал клеем и посыпал осколками елочных шариков остроносую туфельку. Иннокентий вытаращил глаза:
– Ты чего это сотворяешь?
– Дочка в Золушки подалась. Требует срочно костюм и хрустальные башмаки. Так что уж извини…
Иннокентий обиженно повздыхал и ушел. Игорь поставил на ладонь узкий башмачок и поднес к лампе. От башмачка метнулись тонкие разноцветные лучи.
Из другой комнаты просунула голову Иринка.
– Ой, какая прелесть! Папочка, дай посмотреть! – Она подлетела к столу, протянула руки.
– Подожди, не тронь. Пусть подсохнет… И потом осторожнее с ним, не порежься осколками.
– Ладно… Можно, я только взгляну?
Иринка убрала за спину руки, а лицо придвинула к туфельке. Вера Вячеславовна увидела, как по Иринкиным щекам словно разлетелись цветные бабочки…
– Папа, а вторую скоро сделаешь?
– Вторую? Здрасьте, а зачем? Ведь Золушка ее потеряла.
– А принц-то нашел! Она у принца будет.
– Ах, да! Про него я и забыл…
– Кстати, принц что-то сегодня задерживается, – заметила Вера Вячеславовна. – Поздно уже, и холод такой…
– Придет, придет, – Игорь Дмитриевич весело взглянул на дочь. – Сквозь тьму, мороз и вьюгу. Все равно доберется до Золушкиной хижины.
Иринка фыркнула:
– Вы еще подразнитесь: "Жених и невеста"… – Она, конечно, не знала, что такие же слова осенью Журка говорил Горьке. – Будто первоклассники. Не стыдно?
– Стыдно. Мы больше не будем, – поспешно раскаялась Вера Вячеславовна. И укоризненно посмотрела на мужа.
– Придется для искупления вины делать второй башмак, – вздохнул тот. – Вот работка… Эге, там звонят! Ришка, открой.
– Папа, лучше ты. Видишь, я платье примеряю.
Когда разгоревшийся от мороза Журка вошел в комнату, Иринка уже стояла в платье из мешковины (еще не дошитом) и осторожно держала у груди сверкающий башмачок. Волосы ее были весело растрепаны. Она нетерпеливо глянула на Журку:
– Ну как?
– Ничего, – снисходительно сказал Журка. – Вполне Золушка. Еще нос помажешь углем да веник возьмешь, и тогда – в точности…
– Их высочество боится, что я перепачкаю его сажей, – хмыкнула Иринка…
– А вот и не боюсь. У меня костюм из черного бархата.
– Уже готово? – спросила Вера Вячеславовна.
– Мама дошивает.
Это Иринка придумала, чтобы они на карнавале были Золушкой и принцем. Журка сперва отказывался. Ему не нравилась дурацкая мода средневековых принцев, которые ходили в бархате, в девчоночьих колготках и кружевах. А самое главное, у него уже был другой костюм, как у мальчишки из книги "Приключения юнги": белая матроска, тельняшка, настоящая бескозырка. Мама в старые школьные брюки вставила клинья, и получились матросские клеши. Егор Гладков обещал дать на время ремень с якорем на пряжке. Журка уже сделал флажки и выучил, как сигналить семафорной азбукой слова "С Новым годом!"
И тут Иринке пришла фантазия стать героиней старой сказки! А какая Золушка без принца?
Журка сперва ее очень отговаривал. Предлагал тоже одеться юнгой. Обещал сделать вторую пару флажков, чтобы на празднике обмениваться сигналами. Говорил, что Золушки и принцы уже всем надоели. Но Иринка уперлась.
Журка в сердцах сказал:
– Ну, еще ладно, если ты бы стала Золушкой, которая уже сделалась принцессой. А чего тебе охота в лохмотья наряжаться?
Они вели спор на уроке истории сердитым шепотом. С опаской поглядывали на Маргариту Васильевну, которая что-то объясняла у карты.
– Ты бестолковый какой-то, – прошептала Иринка. – Золушка на балу, когда она уже принцесса, – она красавица. А я кто?
– Кто?
– Скажешь, я красивая?
Журка досадливо засопел: опять она об этом. Нет, она не была красивая. Но она была… как Иринка. И ничего, что зубы пилой и что конопушки. Все равно хорошая. Только про это как говорить? Тем более что Маргарита уже несколько раз косилась на них и от недовольства слегка наливалась помидорным соком.
И чтобы спастись от дальнейших разговоров, Журка пробормотал:
– Ну, ладно, ладно, буду принцем. Тебя все равно не переспорить…
Мама, конечно, очень обрадовалась, узнав об Иринкиных планах. Она распорола старое бархатное платье, отыскала в своих ящиках серебряный галун и кружева, набросала на листе эскиз костюма и села за шитье. Она истосковалась по такой работе. Последний раз до этого она шила театральные костюмы еще в Картинске, для молодежного спектакля "Сирано де Бержерак".
Сначала Журка без восторга смотрел, как неровные куски материи превращаются в одеяние королевского сына. Но мама радовалась, и он, чтобы не обидеть ее, тоже старался радоваться. А потом увидел, что костюм и в самом деле красивый. Журке показалось, что он похож в этом костюме на стремительного черного стрижа, который в полете для скорости прижимает к бокам узкие крылья.
Вместо бальных башмачков с бантиками, о которых Журка думал с тихой ненавистью, мама сшила из черной клеенки мягкие полусапожки. Она отделала их отвороты серебристыми полосками. Такими же полосками украсила края короткого плаща – черного с голубой подкладкой. К узкой курточке пришила витые синие шнуры, смастерила широкий кружевной воротник. Журка прикинул все это на себе и понял, что доволен.