Потом звякнул колокольчик, и женщины послушно встали и поплелись вон. Далее следовало посещение неописуемо гадкой уборной с бесконечной очередью, а потом нас повели спать, хотя еще даже толком не стемнело. Я думала, мы будем спать в одной большой палате, но оказалось – у каждого свой закуток, вроде камеры. Камера номер 121 была такая тесная, что, лежа на жесткой койке, я могла достать руками до обеих стен. Постельного белья не было, подушки тоже, только грязное серое одеяло.
Окна как такового тоже не было, но через маленькую вентиляционную отдушину в кирпичной стене над головой виднелся лоскуток неба. Я не отрывала от него глаз, пока он не почернел. Солнце явно давно уже село – а я была все там же, в работном доме, в прошлом. Я застряла здесь навсегда.
Я снова заплакала, и кто-то постучал в стену:
– Хватит носом шмыгать! Спать мешаешь!
Я постаралась плакать потише. Я слышала, как плачут еще несколько женщин; где-то в здании отчаянно рыдал младенец. Я свернулась в тугой клубок и зажала уши. Как же мне вынести эту ужасную, безрадостную жизнь? И вдруг стало очень темно. Меня вышвырнуло из кровати, подбросило в воздух, закрутило, а потом я упала и с треском приземлилась… на собственной кровати, дома! В ногах у меня сидела Шлёпа, рот до ушей.
– Ох, Шлёпа! Я правда дома? Ты в жизни не поверишь, что случилось! Я застряла в прошлом из-за этого своего дурацкого желания, и там был просто кошмар. Меня в работный дом запихнули! Я думала, я там навсегда останусь. Как я вообще вернулась-то?
– Это я тебя вернула, – сказала Шлёпа, подпрыгивая на кровати.
– Мы все решили, что после заката ты так и так вернешься, и особо не дергались. Я даже подумала: так тебе и надо – главное, сама меня тупой обозвала, когда я не то желание сболтнула при псаммиаде! С ребятами из книжки мы здорово оторвались. Сирил забалдел от моего ноутбука, а когда я ему показала папину машину в гараже, он вообще чуть не рехнулся, и Роберт тоже. А Антея с Джейн все твои книжки перелистали и кое-что из твоей одежды мерили.
– Хотела б я на это посмотреть!
– Только желать не начинай опять, бестолочь! Короче, на закате они все резко исчезли, и мы давай тебя высматривать – а ты все никак не появляешься. Робби чуток поревел. Вбил себе в голову, что ты пожелала остаться в прошлом навсегда, а я ему говорю: не дрейфь, мол, завтра опять пойдем на пикник и попросим псаммиада вернуть тебя. Но он все равно весь извелся. Ты же его знаешь.
– А что папа? Раскричался небось? Маме моей звонил?
– Нет, он вроде не заметил, что ты пропала, – мы же псаммиада об этом и просили, – но все ходил осматривался, в затылке чесал, как будто искал что-то, но что именно – не мог вспомнить. Элис не напрягалась, но она бы не заметила, даже если б я исчезла. Что я и сделала.
– В каком смысле?
– Ну, Робби все никак не унимался, переживал – вдруг что с тобой стряслось. Ну и я тоже подумала… Ты ведь о себе позаботиться толком не можешь, права я или нет? И тут слышу, мама говорит твоему отцу, что хочет завтра Моди сводить в парк на детский праздник, – значит, в лес, может, и не получится попасть. Робби в истерике, боится, что тебе не понравится одной в прошлом торчать. Ну и я тоже без тебя заскучала. Робби у нас тот еще весельчак, а Моди хоть и прелесть, но с ней ведь особо не поболтаешь. И я решила тебя вернуть.
– Но как тебе это удалось, Шлёп?
– Легко. Я дождалась, когда пора было ложиться спать. Твоего папу к этому времени совсем скрючило – постоянно заглядывал в комнату и глазел на пустую кровать, но желание здорово работало – он так и не вспомнил, что у него дочка есть. Вроде знает, что кого-то не хватает, но кого – не понимает. Так вот, я подождала, пока он наконец к себе не ушел. Робби, думаю, поревел да и заснул, Моди тоже вырубилась, – я не хотела их тормошить. Оделась, спустилась тихонько вниз и нашла большой походный фонарь, стащила запасные ключи из ящика в буфете и вышла.
– На улицу? Ночью? Одна?
– Ага! – подтвердила Шлёпа. – Пошла к яме с песком, чтобы узнать, вернет тебя псаммиад или нет.
– Ох, Шлёпа! Как же ты не испугалась?
– А чего там бояться? – пожала плечами Шлёпа.
– Опасно ночью одной по улицам разгуливать. Вдруг бы на тебя бандит напал.
– Я решила: если кто подойдет – я его по голове фонарем огрею, – сказала Шлёпа. – В лесу и правда было страшновато. Я в какой-то момент подумала, что заблудилась в темноте, но все обошлось.
– Ну Шлёпа! Поверить не могу. Ты так рисковала, чтобы меня спасти! Ты настоящая героиня, – сказала я и крепко ее обняла.
– Да пусти ты меня, нюнища! – зашипела Шлёпа, вырываясь. Но вид у нее был довольный.
– Ты сразу псаммиада нашла?
– Не-а, пришлось пол-ямы перерыть – но я решила, вдруг он меня слышит. И стала ныть про то, как ты застряла в прошлом и небось перепугалась до чертиков. Я говорю: знаю, мол, вы обо мне не особо хорошего мнения, но сжальтесь над Розалиндой, она же паинька, – и сработало. Он вдруг высунул голову и заговорил со мной. Был страшно не в духе, потому что я его разбудила. Дал мне нагоняй, сказал, что сегодня уже одно наше желание исполнил и я, мол, хочу его уморить. Я давай его упрашивать исполнить завтрашнее желание, в долг. Говорю: у меня желание-то совсем малюсенькое, исполните его в два счета – и обратно в песочек, спатеньки, а иначе я же не уймусь, буду всю ночь у вас над душой стоять. Сто раз сказала «пожалуйста» и «спасибо» – он же свихнутый на вежливости. Ну и наконец он говорит: «Так и быть». Я пожелала, чтобы мы с тобой очутились дома, в нашей комнате, он напыжился – потом меня в темноте поболтало немного, и я сюда шлепнулась, и ты тоже!
– Ты самая лучшая сестра на свете! – восхищенно сказала я. – Шлёп, я бы точно умерла, если б мне пришлось в работном доме остаться. Там было так ужасно. Сейчас я тебе все расскажу.
Но уже через минуту Шлёпа вовсю дрыхла, посапывая. Я лежала в мягкой пижаме в чистой, уютной постели, все еще до конца не веря, что я дома.
Глава 9
Ворвавшись утром в нашу комнату, Робби, увидев меня, завопил от радости. Он так исступленно обнимал и целовал меня, что чуть не придушил. Когда я рассказала ему, как Шлёпа меня спасла, он и ее попытался сжать в объятиях.
– Вы себя кем возомнили – медведями, что ли? – сказала Шлёпа. – Хватит тискаться! Если полезешь целоваться, Робби, – ты труп, предупреждаю.
Моди тоже вполне себе обрадовалась моему возвращению. Раз сто повторила:
– Рози тут!
К счастью, папа и Элис ее не слышали. Папа так и не узнал, что я пропадала, но тем не менее за завтраком от меня не отлипал.
– Моя Рози-Шмози. – Он взъерошил мне челку и подергал за косички. – Какая же ты чудна?я девица! Иногда целый день на глаза не попадаешься. Вечно куда-нибудь убредешь, и никто тебя найти не может. Вчера я тебя, по-моему, вообще не видел. Ты где была?
– Да я… в книжку с головой зарылась, – промямлила я.
– Тебе бы тоже надо больше читать, Шлёпа, – сказала Элис. – Но раз уж тебе нравятся эти жуткие приключения Дитя Дьявола, Марвел О’Кэй сегодня будет выступать на детском празднике. Хочешь пойти?
– Нет, – помотала головой Шлёпа. – Хочу свои собственные приключения.
Мы на электричке доехали до Лондона, а потом на метро – до парка. Для Робби уже почти приключение. В метро ему по-прежнему было не по себе, и он всю дорогу не отпускал мою руку. После того как мы богатыми и знаменитыми разъезжали по Лондону на розовом лимузине, все это было как-то не того.
Детский праздник тоже оказался сомнительным весельем. Играть не во что, можно только смотреть. Элис повела Моди на кукольный спектакль по детским песенкам, а мы с папой, Шлёпой и Робби пошли в большой шатер слушать Марвела О’Кэя.
– Что-то кажется, он очень страшные книги пишет, – шепотом сказал мне Робби. – Лучше б я с Моди в кукольный театр. Может, спросить у папы?
– Лучше не стоит, – сказала я. – Расслабься, Робс, вряд ли этот Марвел О’Кэй такой уж страшный. Небось будет рассказывать, где берет идеи, сколько времени занимает книжку написать и все в таком духе. – Мне очень хотелось про такое послушать – вдруг и сама когда-нибудь за книгу засяду.
Однако, выйдя на сцену, Марвел О’Кэй озорно ухмыльнулся публике. Когда аплодисменты стихли, он сказал:
– Привет, я Марвел, пишу книжки про Дитя Дьявола. Не бойтесь, я не собираюсь вам тут бубнить про то, где я беру идеи и сколько времени занимает книжку написать. Я лучше расскажу вам пару историй – о-о-очень страшных историй!
Почти все дети в шатре завизжали от восторга. Робби застонал и весь съежился.
– Итак, чего вы боитесь больше всего? – спросил Марвел. – Давайте-давайте – вот ты, девочка в голубой футболке. Чего ты боишься?
– Крыс! – пискнула она.
У Робби вырвался вздох облегчения:
– Крыс я не боюсь, крыс я люблю. Как можно бояться таких милых и интересных зверей! Они же как большие добрые мыши.
Марвел О’Кэй ткнул еще в пару детей.
– Я зубного боюсь, – сказал один.
Марвел закатил глаза.
– А я – выпускных экзаменов! – сказал другой.
– Ну слушайте! – начал Марвел.
Он показал на наш ряд, глядя прямо на Шлёпу.
– А чего ты боишься? – спросил он.
– Ничего! – ответила она, выпятив подбородок.
Тогда он показал на меня.
– Я боюсь, когда по голове бьют и за уши дерут, – вспомнила я инцидент из прошлого.
Папа страшно оскорбился.
– Розалинда! Тебя в жизни никто пальцем не трогал, – зашипел он. – Господи, что люди подумают!
Марвел О’Кэй показал на Робби:
– А чего боишься ты?
– Ну все, мы здесь до ночи проторчим, – закатила глаза Шлёпа.
– Мне метро не очень нравится, – промямлил Робби.
– Так! Уже лучше, – оживился Марвел. – Ладно, пожалуй, для одной о-о-очень страшной истории достаточно.
Он стал придумывать на ходу историю про девочку, которая говорила, что ничего не боится. Шлёпа довольно смеялась. Девочка сдала экзамены в школе, потом ей поставили три большие пломбы, но она даже бровью не повела.
– Мне нравится! – сказала Шлёпа.
– Но вот потом, – понизил голос Марвел О’Кэй. – Потом ей надо было ехать домой – на метро.
Он описал, как девочка вошла в метро и спустилась один за другим по нескольким крутым эскалаторам. Кругом не было ни души – странно, подумала девочка, но не особенно испугалась. Тут по туннелю прогромыхал поезд, а когда шум стих, она услышала странное попискивание. Оно становилось все громче и громче.
– Это точно крысы – я крыс не боюсь, – пробубнил Робби.
– Писк становился все громче, тогда девочка посмотрела на рельсы и увидела огромную черную крысу с большими желтыми зубами и длинным-предлинным скользким розовым хвостом. А потом еще одну и еще одну. Внизу, на путях, эти отвратительные, гадкие твари копошились жирным ковром. Им до меня все равно не добраться, подумала девочка, – и тут одна крыса выпрыгнула прямо на платформу и вцепилась девочке в ногу.
Все дети визжали. Шлёпа вовсю гоготала. Робби цеплялся за меня.
– А вот такую крысу я что-то боюсь, – сказал он.
– Не бойся, Робс. Это же смешная история. Ты смейся вместе со всеми. Это просто байка, – шепнула я.
– А потом девочка услышала странный стон, доносившийся из туннеля, – продолжал Марвел О’Кэй. – Она всмотрелась в темноту – а крысы уже окружили ее и царапали за ноги – и увидела, что по шпалам ковыляет какое-то нелепое существо: вроде человек, только весь заросший крысиной шерстью. За ним волочился длинный блестящий розовый хвост. Увидев девочку, чудовище открыло рот, обнажив острые зубищи, и простонало: «Будьте осторожны при выходе из вагона! Не прислоняйтесь к д-в-е-р-я-м!»
Все прыснули со смеху – кроме Робби.
Зажав уши, он лихорадочно твердил «ля-ля-ля», чтобы заглушить все прочие звуки.
– Все хорошо, Робби. Это шутка такая. Это было не страшное чудище. В метро всегда так говорят, когда садишься в поезд. – Я пыталась разжать его руки, стараясь его успокоить.
Бесполезно. Безлюдная станция, крысы и мутант засели у Робби в голове, и он не мог их оттуда прогнать, как ни пытался.
Надо было ему пойти с Элис на кукольный спектакль. Моди, когда мы с ними встретились, была вся переполошенная и распевала крайне странное попурри из детских стишков.
– Гей, кошка со скрипкой, идут на горку Джек и Джилл, апчхи, апчхи, ставь скорее чай!
– Ты все стихи перепутала, Моди, – сказала Шлёпа. – Не так надо петь. Ну что это за песенка такая!
– Такая! – заявила Моди и запела по новой, только громче.
– Умница, детка, пой сколько влезет, – похвалила ее Элис. – Не слушай Шлёпу. Когда ей было как тебе, она ни одной песенки не знала.
– Зато сейчас она замечательно поет, – сказала я.
Элис с папой посмотрели на меня как на чокнутую.
– Шлёпа петь не умеет, – сказала Элис.
– Эх, слышали бы вы! У нее талант. И она сама песни сочиняет. Очень искренние.
– Умолкни, Роз, – сказала Шлёпа, а сама сжала мою руку.
Потом, когда мы все ели пиццу, она спросила, правда ли я считаю, что она хорошо поет.
– А сама как думаешь? От тебя вон весь стадион тащился, – ответила я.
– Да, но это же псаммиад сделал.
– Знаю – но это было прямо твое . Это ведь ты пела.
– Ну да… а ты, может, правда станешь писательницей. Читаешь ты много, так что наловчишься – и свою накатаешь.
Я залилась краской. Ясно, что, скорее всего, она просто ответила любезностью на любезность, но и это дорогого стоило.
– Одно я знаю точно, – сказала Шлёпа. – У Тарзана шансов ноль.
– Да ладно тебе. Бедный Робби. – Я посмотрела на брата. Он вяло клевал кусок пиццы. Заказали его любимую, пеперони, а у него такой вид был, словно она с крысиными хвостами. – Может, он и станет шеф-поваром. Готовить он любит.
– Зато есть, похоже, не очень, – сказала Шлёпа. – Робби, ты будешь доедать? Если нет, отдай мне.
– Ты и так уже переела, Шлёпа, – заметила Элис.
– Ешь, Робби. Давай кусай как полагается. А то щиплешь, как кисейная барышня, – добавил папа.
Робби откусил большой кусок и стал жевать. Зря. У него стало такое лицо. Я знала, что он представляет, что во рту у него крысиные хвосты. Он позеленел, я схватила его за руку:
– Бежим скорее! – и потащила к туалету.
Чуть-чуть не успели. Я вытерла его как могла, но ему, конечно, надо было переодеться.
– Поедем-ка домой, – сказал папа, но тут все было не так просто.
Увидев указатель метро, Робби стал еще зеленее, и его снова вырвало. Пришлось брать такси до вокзала. Папа заплатил двойной тариф – таксист не хотел нас сажать, боялся, что Робби машину ему обтошнит.
Не очень веселый день получился. Элис с папой причитали, что вывозить нас в город – только зря стараться и время тратить. Они были в кухне, но мы слышали каждое их слово.
У Робби было такое лицо, что у меня сердце защемило. Я пошла на кухню.
– Хватит уже это обсуждать! – сказала я. – Это несправедливо. Робби же не виноват, что его тошнило.
– Розалинда, ничего, что мы с Элис разговариваем? – сухо осведомился папа.
– Чего, пап? Вы так говорите, как будто мы виноваты, а мы ничего плохого не сделали.
– Будь добра, не спорь со мной. Вы вообще что о себе возомнили, барышня? Высказалась – можешь идти.
– Тебе все не так. То ты говоришь, что меня не видно и не слышно, то я слишком много болтаю. Ты, значит, можешь нас критиковать, а мы должны все молча терпеть? – повысила я голос.
– Не смей кричать на отца! Ты с мамой так же себя ведешь?
– Она этому от Шлёпы научилась. Она на нее дурно влияет, – сказала Элис. – И что мне делать с этой девчонкой!
– Я тебя слышу вообще-то, – сообщила Шлёпа. – Давай нуди дальше – непослушная, упрямая Шлёпа, всем хамит и грубит, тыры-пыры. Плевать я хотела!
Я надеялась, что Робби нас поддержит, но он по-прежнему был очень бледный, тихий и дрожал. Он лег спать, когда укладывали Моди.
Мы со Шлёпой в тот день болтали допоздна – жаловались друг другу на папу и Элис.
– Дома я так скучаю по папе, а когда мы сюда приезжаем и он начинает командовать и крыситься – я его просто не выношу. Особенно когда он Робби обижает, – сказала я.