Шлёпа открыла алый рот и запела. Я эту песню слышала впервые, но народ вокруг довольно визжал и подпевал. В финале Шлёпа исполнила сложный танцевальный трюк, а затем на сцену выбежала целая труппа, все в черных трико с серебряными звездами. Во время следующей песни Шлёпа танцевала вместе с ними и ни разу не сбилась, даже когда танцоры подхватили ее и закружили по сцене.
Она классно отплясывала и на каблуках держалась очень уверенно. Когда танцевальная песня кончилась, Шлёпа сбавила темп и запела тихую грустную балладу, и все тысячи людей в зале сидели затаив дыхание, ни звука не произнесли, пока Шлёпа не спела последнюю печальную строчку, – и тогда стадион снова взорвался аплодисментами.
Шлёпа широко улыбнулась и мгновенно перешла к следующей песне – это был очень громкий рок с таким настойчивым ритмом, что невозможно было удержаться и не хлопать. Без танцев тоже не обошлось – танцоры на этот раз вышли в черном и ярко-розовом. Шлёпа попрыгала с ними, а потом девушки, уже без Шлёпы, исполнили сложный акробатический номер. Затем вдруг на сцене снова тесной группкой появились парни – один за другим, четко под музыку, они отошли в сторону, а за ними оказалась Шлёпа в вырви-глаз-розовом, с розовыми перьями в волосах и в потрясающих розовых туфлях с платформой и на высоком каблуке. Она пела, танцевала, даже сделала стойку на руках и поболтала каблуками в воздухе.
И тут толпа рванула вперед, дружно выкрикивая ее имя. Я перепугалась: что, если желание пошло наперекосяк? Шлёпа вдруг показалась мне такой маленькой и уязвимой на этой огромной сцене, а вокруг – тысячи и тысячи людей. Если они все повалят на сцену, никакой Бульдог со всеми своими помощниками их не удержит. Фанаты не собирались навредить Шлёпе, они явно ее обожали, но если они все одновременно попрут вперед, то затопчут ее, разорвут и передерутся из-за клочков…
Но Шлёпа, сама невозмутимость, подняла руки и помахала – хорош, мол.
– Сядьте, ребята. – Она покачала головой, как будто пристыдила разыгравшихся трехлеток. И они послушались и сконфуженно вернулись на свои места.
Шлёпа запела следующую песню – похоже, хит, потому что после первой же строчки зал встал на уши. Это была мощная баллада с забористым припевом. Шлёпа пела, повернувшись лицом прямо к зрителям, подняв руки, упершись ногами в пол, – явно полностью выкладывалась. Она пела о том, что когда-то была сердитой девчонкой, которая никому не нравилась, но всегда знала, что рождена для славы, и вот она здесь, на сцене, поет во весь голос. Она пела о том, как много это для нее значит, потому что теперь мы все – ее друзья. Все в зале тянули к ней руки, с жаром подхватив припев, – пока вдруг прожектор не погас и вся сцена не погрузилась в темноту.
Робби вцепился в меня, а Моди заплакала.
– Что случилось? В чем дело?
– Темно-плохо!
– Все хорошо, все в порядке, наверное, просто электричество вырубилось. Через минуту все починят, – затараторила я, прижимая их обоих к себе. – Попробуем за сцену пробраться, Наоми, или тут посидим?
Но Наоми не ответила. Как воды в рот набрала. И тут я поняла, что молчат все. Шумные фанаты – целый стадион – застыли как статуи. Я потрогала сиденье впереди – пустое. Я встала, лихорадочно шаря перед собой руками, пока глаза понемногу привыкали к темноте. Вокруг не было ни души. Вся публика испарилась. Наоми исчезла. Мы были одни в огромном зале.
– Эй? Ау, что случилось? Включите свет обратно! – Это была Шлёпа, без микрофона ее голос напоминал мышиный писк.
Конец. Видимо, солнце село. Волшебство перестало действовать. Мы больше не были богатыми и знаменитыми. Мы застряли посреди арены «О2», в темноте, совсем одни.
Глава 6
– Верни все обратно! Слушай, псаммиад, где бы ты ни был, я хочу стать опять богатой и знаменитой! – крикнула Шлёпа.
– Бесполезно, Шлёп, – сказала я и, прижав Моди к бедру, побежала по проходам к сцене. – Волшебство больше не действует. Видимо, солнце уже зашло.
– А почему ж мы тогда в Оксшоттский лес не вернулись? – спросил Робби. Он бежал за мной следом.
– Не знаю. Такое вот волшебство. Когда те дети из книжки пожелали крылья, они после заката в высокой башне застряли, на самой крыше.
– А круто было бы крылья попросить. – На секунду отвлекшись, Шлёпа раскинула руки и «полетала» в темноте. – Может, в следующий раз их и пожелаю.
– Сейчас не твоя очередь. Ты уже загадала. И полюбуйся, куда это нас завело. – Я наконец осознала наше положение и запаниковала: – Как мы доберемся домой? Что скажут папа с Элис? Они будут рвать и метать. Нас же полдня не было!
– Сейчас найду телефон, – сказала Шлёпа. – Эх, опять я в этих дурацких джинсах. До чего ж у меня был классный костюм. Здорово я в нем смотрелась, скажи? – Она постучала пальцем по экрану мобильника и резко втянула воздух. – Мамочки! Пятьдесят семь пропущенных звонков! И бог знает сколько эсэмэсок. «Где вы? Мы волнуемся, возвращайтесь! Если вы решили так поиграть, то это очень гадкая игра. Шлёпа, УМОЛЯЮ, ответь! С Моди все в порядке? Моди с тобой? Шлёпа, Моди же совсем малышка. Немедленно приведи ее обратно. Мы звоним в полицию!» Черт, там еще куча такого.
– Сейчас я даже рада, что мама мне телефон не покупает, – сказала я. – Лучше позвони Элис, Шлёп. Она же там с ума сходит.
– Не из-за меня ведь – она только о Моди волнуется, а с ней все в порядке, правда же? Моди? – позвала Шлёпа в темноту. Голос у нее вдруг стал резкий.
– Шлёп-Шлёп, – сонно отозвалась Моди, примостив голову на моем плече.
– Все в порядке, она у меня. Шлёп, ты можешь спуститься со сцены? Такая темень, я боюсь, как бы ты не упала, – сказала я.
– Я же с тех крутых платформищ не упала. Туфли просто отпад! Я в них прям как взрослая. А слышала, как я пела?
– Да весь Лондон слышал! – сказала я.
– Я некоторые песни помню. Сейчас! Я была девчонкой сердитой… – Получилось слабо и скрипуче, как раз как у сердитой девчонки.
– Без волшебства не получается, – сказал Робби. – Я же разучился по деревьям лазить, забыла?
– Это потому что ты бездарь. А у меня еще как получается. Просто звучит непривычно, потому что без микрофона, – яростно выпалила Шлёпа, но, судя по голосу, она чуть не плакала.
– Не переживай. Ты обалденно пела, весь стадион был в восторге. Ты была суперзвездой!
Я ждала, пока она скажет, что я тоже была суперзвездой, гениальной популярной писательницей, – но зря надеялась.
– В общем, давай позвоним папе и Элис, и… и, видимо, папе придется сюда за нами приехать, – сказала я. От одной этой мысли у меня в животе екнуло, но я знала, что звонить надо немедленно.
– Он психанет. Он же ненавидит по Лондону ездить, – засомневался Робби. – Терпеть не могу, когда он на нас кричит. Может, лучше маме позвоним?
– Она в летней школе. Не срываться же ей сюда – к тому же она там без машины, – сказала я.
– Не нужна нам машина. – Шлёпа говорила очень уверенно. – Сами доедем. А потом проберемся в дом, заныкаемся в своих комнатах и сделаем вид, что весь день там и сидели.
– Ты с луны, что ли, свалилась, Шлёпа? Как будто мы сможем такое провернуть! – возмутилась я.
– Как будто не у меня только что был концерт с аншлагом на «О2»! – сказала Шлёпа. – Хватит рассусоливать, пошли выход искать.
Она спрыгнула со сцены. Держась за руки, мы, спотыкаясь в темноте, добрели до выхода.
«Только б не заперто», – сказала я про себя, сердце так и колотилось, – но дверь открылась без всякого труда.
Мы стояли, моргая, в ярко освещенном коридоре.
– Мы куда-то не туда вышли. Надо вернуться в гримерку. Громила же там, – сказал Робби.
– Громила? – спросила Шлёпа.
– Мой пес, Громила, – сказал Робби. – Как думаете, Бульдог вывел его погулять?
– Ты чего, Робс? Нет никакого Громилы, и Бульдога тоже, кстати.
Робби понурился.
– А я его уже полюбил, – пробормотал он.
– Слушай, я тоже свою кошечку полюбила…
– А я рада, что попугай ненастоящий. Горлан был чересчур уж горластый, – сказала Шлёпа. – Но вот одежду и те классные туфли жалко. Я, кстати, еще накрашена? – Она потерла лицо, чтобы проверить. – Нет, вот досада!
– Бизьянка! – жалобно сказала Моди. – Хочу бизьянку!
Мы не знали, о ком она: о шиншилле или все-таки о псаммиаде. Может быть, Моди и сама этого не знала. Она знала только, что устала, проголодалась и торчит в каком-то странном коридоре, и непонятно, что происходит, и грустно. Она заплакала.
– Не плачь, солнышко, – я переместила ее на другое бедро.
Моди заплакала громче.
– Она хочет ко мне, – Шлёпа выхватила ее у меня из рук. – Хочешь к Шлёп-Шлёпе, да, Моди? Ничего, сейчас поедем домой, а завтра пойдем к обезьянке. Мы попросим тебе целую кучу обезьянок, если захочешь, и ты сможешь с ними со всеми играть.
– Я думала, завтра моя очередь загадывать, но Моди маленькая, так что уступлю ей, – сказала я.
– По-моему, нам всем надо пожелать, чтобы папа не разозлился, – засопел Робби. – Он очень разозлится, особенно на меня. Он всегда на меня сердится.
– Нет, он больше на меня рассердится, я же старшая, – вздохнула я. – Может, хотя бы эсэмэску ему отправим, Шлёп? Напишем, что мы живы-здоровы и едем домой. Хотя как мы доберемся, не понимаю. Не пешком же, мы ведь так далеко, и даже дороги не знаем.
Робби с Моди уже плакали, да и я готова была разреветься.
– Ну вы и размазня, народ, – сказала Шлёпа. – Идите за мной.
Вряд ли она знала, куда идти, и все же решительно зашагала по коридору, перехватив Моди так, чтобы та ехала на закорках. Мы с Робби потащились за ними.
– Эй! Вы что тут делаете?
В конце коридора стоял охранник и удивленно глазел на нас:
– Вы как сюда попали, ребятня?
Начни мы объяснять, только время бы зря потратили.
– Бежим! – крикнула Шлёпа.
И мы дали деру.
Мы с Робби не очень быстро бегаем, а Шлёпа несла на себе Моди, но охранник тем не менее остался далеко позади. Мы протопали обратно по коридору, увидели какую-то дверь, вылетели в нее – и очутились в оживленном торговом комплексе, среди магазинов и кафе.
– Не тормозим! – крикнула Шлёпа, хотя охранник вроде за нами уже не гнался. Мы увидели наверху указатель «К метро».
– Ага! – сказала Шлёпа. – Пошли, народ. Поедем на метро.
– Одни? – удивился Робби.
Шлёпа презрительно фыркнула:
– Вы двое, похоже, без мамульки из дома ни ногой.
– Отстань! Вот и нет, – возразила я, хотя она была права.
Шлёпа уверенно зашагала вперед, и мы поплелись следом.
– А как быть с билетами? – забеспокоилась я. Уж не собирается ли Шлёпа пролезть под турникетом?
Шлёпа закатила глаза:
– Видимо, придется мне раскошелиться. – Она достала из кармана джинсов пластиковый кошелек с Микки-Маусом.
– Но это ж куча денег, – сказала я.
– Ну да, куча, – потеребила Шлёпа тонкую стопку купюр.
Она попросила в кассе два детских билета и один дала мне.
– А как же Моди и Робс?
– Они маленькие, им билеты еще не нужны. Ты что, вообще ничего не знаешь? – удивилась Шлёпа.
Похоже было на то. А я ведь ее на год старше. Я не первый раз была в лондонском метро, но сейчас понятия не имела, на какую платформу идти и до какой станции ехать, а Шлёпа только глянула на запутанную схему метро – и тут же сообразила, как нам ехать.
В метро было полно народу, несколько пар с любопытством нас разглядывали.
– Вы что, ребята, одни едете? – озабоченно спросила какая-то женщина средних лет.
– Одни, – сказала Шлёпа. – Но вы не волнуйтесь. Я за ними присматриваю.
Я покраснела как рак: я ведь выше Шлёпы и самая старшая, это сразу видно.
– А мама вам разрешает одним ездить, когда темно?
– А что ей делать? – сказала Шлёпа. – Она болеет, с каталки не встает, а папаша уж сто лет как смылся.
– Вот беда! – Женщина приняла Шлёпину болтовню за чистую монету. – Но неужели… неужели совсем некому вам помочь?
– Мы сами справляемся, спасибо, – поблагодарила Шлёпа.
С грохотом подъехал поезд. Моди, перепугавшись, захныкала.
– Тише, Моди, все хорошо, солнышко. Это просто такой чудной поезд. – Шлёпа покачала ее вверх-вниз. – Пошли.
Робби в метро тоже не понравилось. Он не хотел заходить в вагон. Застыл как вкопанный – одна нога через порог, – с тревогой всматриваясь в темный зазор между поездом и платформой.
– Провалиться можно, – с опаской сказал он.
Шлёпа, вместо того чтобы, как обычно, разворчаться, принялась его уговаривать:
– Давай, Робс, это совсем не страшно, честное слово. Ты не упадешь – а если упадешь, я тебя поймаю!
Робби она не слишком убедила, зато на женщину произвела впечатление.
– Ну до чего смелая девочка! – сказала она себе под нос.
Шлёпа, страшно довольная собой, ухмыльнулась. Не знаю, станет ли она когда-нибудь богатой и знаменитой певицей, – уж скорее богатой и знаменитой актрисой. Или экскурсоводом по Лондону – ориентируется она, похоже, интуитивно. На станции «Ватерлоо» мы, по ее указке, сошли, и она повела нас загадочными переходами.
Моди задремала, а Робби все время был начеку и по-прежнему всего боялся: шума поездов, длинных коридоров, бормотания по громкой связи про то, что надо быть осторожными при выходе из вагона и что нельзя прислоняться к дверям. Эскалаторы наверх, к вокзалу, ему тоже не понравились. Мне пришлось чуть ли не волоком его тащить.
Шлёпа остановилась перед табло отправления. Я, конечно, тоже в него уставилась, хотя даже не знала, на какой станции живет папа. Я все бегала глазами по расписанию, когда Шлёпа победно воскликнула:
– Нашла! Восьмая платформа. Пошли!
Поезд был набит битком, и пассажиры опять на нас таращились. Очередная сердобольная тетушка спросила, одни ли мы едем, и Шлёпа по новой завела свою шарманку про бедную храбрую девчушку. На этот раз она слегка переборщила – маму вовсе укокошила и выдумала жестокого злодея-отчима, который все время на нас орал и избивал, когда мы осмеливались ему перечить.
– Особенно братишке достается. Отчим его заставил в спортивную школу пойти, а когда оказалось, что толку от пацана ноль, так взбесился! – живописала Шлёпа. – Он его до смерти боится, верно, Робби?
Робби вспыхнул.
– Вовсе он не взбесился! – зашипел он, когда на следующей станции женщина сошла.
– Да знаю я. Это я так, для красного словца.
– Нечего о нашем папе байки сочинять, – сказала я. – Никакой он не злой и не жестокий.
– А чего ж вы оба так трясетесь, что он рассердится? – прищурилась Шлёпа. – «Ой-ой, что же скажет папа?» Смотрите, в штаны не наделайте.
– Ничего мы не трясемся. Мы ему объясним, что мы тут ни при чем, – сказала я.
– Значит, расскажешь ему, как мы разъезжали по Лондону в лимузине, как ты свои книжки подписывала, как Робби кулинарное шоу вел, как Моди была в «Шестичасовом», а я – мегазвездой на сцене «О2»? – спросила Шлёпа. – Ну, конечно же, он все поймет.
– А что же тогда сказать?
– Надо, чтобы они испугались и стали нас жалеть, а не ругать, – сказала Шлёпа. – Знаю! Скажем, что какой-то урод напал на нас в лесу, затащил в свой фургон, увез куда-то и запер в страшном сарае, но мне удалось вылезти в окно, я вас всех освободила, и мы сбежали. Точно, так и скажем!
– Ничего не выйдет. Папа позвонит в полицию, нас станут расспрашивать, что да как, а Робби врать вообще не умеет – сразу покраснеет и разревется.
– Неправда. – Робби стоял весь красный и чуть не плакал.
– У нас возьмут показания, будут спрашивать приметы, в итоге мы наврем в суде под присягой, и нас отправят в какую-нибудь ужасную тюрьму для детей. – Я была уверена, что так и будет.
– А что, может, там весело будет, – сказала Шлёпа. – Уж наверняка лучше, чем в том интернате, куда меня мама запихнула, хотя у меня там все по струнке ходили, я в общаге была за главную. Меня даже старшие девчонки слушались.
– Не сомневаюсь, – устало вздохнула я.