КОМЕНДАНТ СПОТЫКАЧ-МОСТА
Года два я не видел Борьку. И вот снова еду в совхоз, где он живет. Дорога дальняя, однообразная, но я, как и ты, фантазер, мой маленький читатель. А фантазерам нигде не скучно. Пусть для других облачко, плывущее над головой, просто облачко. Для нас с тобой оно двугорбый верблюд, бредущий по пустыне поднебесной.
И поле после уборки для нас не просто поле, а стриженная под ежик голова великана.
И горбатый курган — не курган, а задремавший на солнце медведь.
И березка, выскочившая на бугорок, не просто березка, а безымянная чемпионка, увенчанная множеством золотых медалей осени.
Но одно дело — мы с тобой. А другое — шофер. Шофер, будь он самым отчаянным фантазером, ничего этого не должен видеть: ни стриженой головы великана, ни кургана-медведя, ни березки-чемпионки. У него одна забота — смотреть вперед и не дремать, потому что, сам понимаешь, баранка — не подушка, и спать на ней очень неудобно.
И шофер смотрит вперед. Только вперед. Его зовут Гриша. А еще Неунывайко. Многие думают, что это прозвище, потому что Гриша очень веселый человек. Но это не так. То есть, что веселый — это так, а что прозвище — не так. Неунывайко — это Гришина фамилия.
У Гриши густые кудри. Они, как плющ, обвивают фуражку, спускаются на глаза и мешают Грише смотреть. Поэтому Гриша то и дело машет рукой. Как будто прогоняет со лба муху.
Я сижу рядом и думаю, что смотрящий вперед Гриша чем-то очень похож на метящегося в цель стрелка.
Неожиданный толчок выводит меня из задумчивости. Я подскакиваю и прикладываюсь затылком к железному куполу кабины. Как же он больно дерется, чертов потолок! Я укоризненно смотрю на Гришу.
— Спотыкач-мост! — кричит, улыбаясь, Неунывайко.
Конечно, унывать ему чего! Унывать ему нечего. Это мне надо унывать, потому что мой, а не Гришин затылок получил железный шлепок. Но и огорчаться в моем положении смешно. Я давно вышел из того возраста, когда обижаются на вещи. Но Спотыкач-мост... Хотел бы я видеть, как выглядит этот проклятый мост, наградивший меня подзатыльником.
Машина тормозит и, переваливаясь с боку на бок, как тюлень, вползает на мост. Еще толчок, и мы скатываемся с моста на дорогу.
Гриша переводит дух и вдруг спрашивает:
— Верно это, что раньше за проезд по мосту плату брали?
— Брали. А что?
— А то, что я с этим Спотыкач-мостом тоже каждый раз расплачиваюсь.
— Чем же это? — спрашиваю я, подозревая шутку.
Но Гриша не шутит. Он останавливает машину, и мы подходим к мосту.
— Видите, — говорит Гриша, — на съезде яма и на въезде яма. Машины выбили. Вот теперь и спотыкаются.
Гриша набрал пригоршню дорожной пыли и подбросил ее кверху. Ветер отвел пыль в сторону, и на землю пролилась золотая струйка пшеницы.
Я понял, чем расплачиваются шоферы со Спотыкач-мостом.
На центральной усадьбе мы с Гришей расстались. Он поехал в степь за зерном, а я зашел к директору совхоза Марку Ивановичу.
— Корреспонденты и птицы слетаются на урожай, — сказал, увидев меня, Марк Иванович.
Я был корреспондентом, но сравнение с птицей не обидело меня. Что ж, когда это правда. Корреспонденты, как и птицы, чаще прилетают в совхоз, когда там созревает урожаи. Птицы — на даровое угощение. А корреспонденты... Впрочем, посмотри любую газету за то время, когда идет уборка, и ты узнаешь, зачем приезжают корреспонденты в совхоз.
Узнав, что нужно для газеты, я отправился на розыски своего приятеля Борьки. Но его в совхозе не оказалось.
И вот я снова еду с Гришей. Теперь уже из совхоза на элеватор.
Солнце сонно морщится, собираясь на покой, когда мы подкатываем к Спотыкач-мосту.
— Осторожно, пешеходы! — кричу я Грише, заметив впереди двух мальчиков. Они идут гуськом по обочине дороги, и на плечах у одного из них плывет небольшое бревнышко. А на плечах другого — лопата. Но не бревнышко и не лопата привлекают мое внимание, хотя им отводится немаловажная роль в этой истории, а одежда мальчиков. Ни один из них не одет по сезону. Если наряд первого мальчика — пестрая тюбетейка и. легкая вельветовая курточка — напоминает о лете, то наряд второго — теплая шубейка и шапка-ушанка — заставляет думать о лютой зиме.
Мы обогнали мальчиков, и я, к своему удивлению, узнал в «мальчике-лете» своего старого приятеля Борьку.
Другой мальчик, казах, или «мальчик-зима», как я назвал его про себя, был мне незнаком.
Попросить Гришу остановиться? Я посмотрел на шофера и не сделал этого. Он был занят сейчас самым главным на целине: возил хлеб на элеватор. И никто на свете не имел права прерывать его рейса. Встречу с Борькой пришлось отложить до другого раза.
Я вспомнил наш последний разговор с ним. Борька спросил:
«Какая у тебя должность?»
«Корреспондент», — ответил я.
«А у дяди Феди?»
«Тракторист».
«А у тети Нади?»
«Доярка».
«А у моей мамы?»
«Счетовод».
«А у моего папы?»
«Агроном».
Перебрав всех родных и знакомых и выяснив с моей помощью, у кого какая должность, Борька неожиданно тяжело вздохнул:
«А у меня нет...»
Я даже не сразу сообразил, чего у него нет. Поэтому спросил:
«Чего у тебя нет?»
«Должности».
«Как это нет? Есть. Очень уважаемая должность. Ученик».
Моя уловка не удалась. Борьку не так-то легко было провести. Он посмотрел на меня и вздохнул горше прежнего.
«Это для себя. А для других?»
Я еще подумал: «Где он набрался таких «взрослых» понятий?»
Так думают большие о маленьких, когда те говорят, как большие.
Но что я мог сказать Борьке? Я сказал ему то, что всегда говорят большие маленьким.
«Подрастешь, будет и у тебя настоящая должность».
И вот я снова увидел Борьку. Ждет он или уже забыл про мое обещание? И еще я подумал, зачем он здесь, вдали от центральной усадьбы? Что он делает возле Спотыкач-моста?
Машина умчалась, и мои вопросы остались без ответа.
Прошло несколько дней. Подкараулив Гришу на элеваторе, я снова отправился в совхоз по заданию редакции районной газеты, в которой работал корреспондентом.
Вот поднялся на дыбки из-за горизонта и шагнул куда-то в сторону медведь-курган. Выскочила на бугорок и, помаячив, скрылась за горизонтом березка-рекордсменка...
Спотыкач-мост!
Я инстинктивно сжался и... И — ничего. Машина даже не дрогнула. Она плавно перекатила через мост и выехала на шоссе.
И тут мы снова увидели «мальчика-лето» и «мальчика-зиму». Они стояли на обочине дороги, требовательно подняв кверху ладошки: «Стой!»
Мы остановились.
Гриша вылез из кабины и подошел к мальчикам. Я остался в машине, с интересом наблюдая за происходящим. Гриша, видимо, знал мальчиков.
— Здравствуй, Мамед, — сказал он. — Здравствуй, Борька.
— Я не Борька, — хмуро ответил мой приятель.
— Еще раз здрасьте! — Гриша содрал с головы фуражку и церемонно поклонился. — А кто же?
— Комендант.
Даже видавший виды Гриша опешил.
— Комен... чего? — спросил он.
— Комендант моста. Распишитесь, пожалуйста.
И Борька протянул Грише листок бумаги.
Мне никогда не приходилось видеть шофера Неунывайко таким растерянным. Он вертел бумагу и так и этак, пыхтел, краснел, отдувался и, наконец, протянул ее мне со словами:
— Как начальство решит, так и сделаем.
Я высунулся из окошечка. Борька узнал меня, обрадовался, но сейчас же насупился и молча уставился на мои руки. Ага, он ждет, когда я прочитаю его бумагу. Ну что ж, за мной дело не станет. Так: «Мост сдан в исправном состоянии. Принял шофер... (многоточие). Сдал комендант моста... (многоточие) Борис Евстигнеев».
— Ну что ж, — сказал я Грише, — все правильно. Распишись.
Гриша прижал бумагу широкой ладонью к дверце машины и размашисто расписался: «Неунывайко».
— Распишись и ты, — сказал он Борьке.
«Евстигнеев», — напечатал мой приятель.
— Вам для чего? — спросил я.
— Для отряда, — сказал Борька. — У нас Мамед председатель.
— А Борька комендант, — подчеркнул Мамед. Он, видимо, все, в том числе и славу, привык делить пополам.
— По машинам! — нетерпеливо крикнул Гриша.
— По машинам! — превращаясь из строгого коменданта в веселого мальчишку, крикнул Борька и, первым вскарабкавшись в кузов, протянул руку неловкому Мамеду.
Машина тронулась. Степь, как занавес, распахнулась на обе стороны, и нашим взорам открылся совхоз, где жил и учился жить для других мой приятель Борька, комендант Спотыкач-моста.
ЦАРЬ ЗВЕРЕЙ
В совхозе не было дома для приезжих, и я поселился у Евстигнеевых. Спали мы с Борькой в одной комнате и перед сном разговаривали о всякой всячине.
— Ты льва видел? — спросил раз Борька.
— Как тебя, — ответил я.
— А слона?
— И слона, — ответил я.
— Убивал?
Мой авторитет повис на волоске. За всю свою жизнь я не подстрелил даже куропатки.
— Слоны и львы — редкие животные, — нашелся я, — их убивать нельзя.
Вообще, я был прав. Почти везде, где водятся слоны и львы, охота на них запрещена. Это было мне только на руку. Борька, узнав о причине, помешавшей мне стать бесстрашным истребителем львов и слонов, проникся ко мне еще большим уважением. Вот, мол, человек, мог настрелять сколько угодно, а не настрелял. Потому что бережет редких животных.
Сам Борька никогда не видел ни львов, ни слонов. Разве что на картинках. Но портретного сходства ему было мало. Борьке хотелось слышать, как они разговаривают.
Я видел слона и льва. Я мог слышать их речь. А раз так... Одним словом, чего не сделаешь для друга? Я показал Борьке, как рычит лев. Я показал ему, как трубит слон. И все это на свою голову, потому что вскоре стены домика, где жили Евстигнеевы, задрожали как в лихорадке, и в дверях комнаты, где жили мы с Борькой, появились встревоженные физиономии Борькиных родителей.
— Что здесь происходит? — строго спросил Борькин папа.
Надо было выручать приятеля.
— Мы разучиваем арии слона и льва из детской оперы «Вышел зайчик погулять», — сказал я.
— Понимаю, — сказал папа. — Когда я был маленьким, эта опера называлась по-другому: «Кто в лес, кто по дрова». Только разучивали ее не в комнате, на ночь глядя, а днем, в поле, подальше от слушателей.
Мы поняли намек и легли спать.
Рано утром меня разбудил львиный рык. Я спустил ноги с кровати и уставился на спящего Борьку. Нет, мой приятель был слишком мал, чтобы произвести столько шума. Может быть, львиный рык мне просто-напросто приснился после вчерашних разговоров? Так ведь часто бывает: о чем думаешь на ночь, то и снится.
Лев зарычал снова. На этот раз ему удалось разбудить Борьку. Мой приятель вскочил с кровати и с усмешкой уставился на меня: «Рычи не рычи, все равно не испугаешь».
— Это ты? — спросил Борька.
— Нет, — сказал я. — Это не я.
— А кто же? Львы на целине не водятся.
— Раньше мне тоже так казалось, — смущенно заметил я.
— Все равно не обманешь, — сказал Борька. — Р-р-р-ры-ы-ы!
Лучше бы он не возобновлял вчерашней игры. Стоило ему рыкнуть, как тот, настоящий, лев тоже подал голос, и страшное, как гром, рычание заставило Борьку мигом забиться под одеяло.
Впрочем, голова его тут же выдернулась, как морковка, и любопытные Борькины глаза спросили: «Где он, а?»
На этот молчаливый вопрос ответил Борькин папа. Он вошел в комнату и сказал:
— Цирк приехал!
Борьку будто сквозняком выдуло из комнаты. Когда только он успел натянуть штаны и рубашку! Во всяком случае, увидев его возле клетки со львом вполне одетым, я очень удивился.
Лев был голоден. Иначе трудно объяснить, почему он с таким интересом рассматривал стоящего перед ним Борьку. Может быть, пытался припомнить, где и при каких обстоятельствах видел моего приятеля? Нет, нет, первое было вернее. Ведь Борька до сих пор никогда не встречался со львами.
Царь зверей разинул пасть. Борька затрепетал, как флажок в непогоду, но не сдвинулся с места и не отвел от зверя гипнотизирующего взгляда.
Лев сладко зевнул и улегся в углу клетки. Возможно, у него пропал аппетит. Возможно, помешала клетка. Так или иначе, но Борька остался в живых и нашел ответ на вопрос, которым его, как всякого мальчишку, донимали взрослые. Теперь, если у него спросят, кем он будет, Борька не задумываясь ответит: «Укротителем!» Ведь это он, а никто иной, загнал грозного царя зверей в угол железной клетки. И чем? Единственно, силой своей воли.
Надо ли говорить, что с этого дня я лишился общества своего приятеля... Его режим выглядел теперь так: «Подъем... Лев... Физкультурная зарядка... Лев... Завтрак... Лев... Школа... Лев... Обед... Лев... Домашние задания... Лев... Ужин... Лев... Сон... »
Во сне, наверное, тоже был лев, потому что, проснувшись однажды, я услышал, как Борька, причмокивая, манил какого-то Пончика. Утром я узнал, что это несерьезное имя было присвоено приезжему льву.
Царь зверей гостил в совхозе три дня. За это время он опустошил в семье Евстигнеевых все сахарницы, сожрал все печенье, а от фруктовых запасов не оставил даже яблочного огрызка.
Не надо думать, что всем этим лев лакомился, разгуливая на свободе. Зачем, когда в совхозе он обзавелся своим собственным укротителем — Борькой. А укротители, как известно, для того и существуют, чтобы скармливать львам, тиграм, антилопам, страусам и медведям всякие вкусные вещи.
На четвертый день лев исчез. Одновременно с ним из кассы рабочего кооператива исчезло несколько сот рублей.
Пропажу льва первым обнаружил Борька. Пропажу денег — заведующий магазином, шумный, как ручей, Семен Семенович.
Жулик, похитивший деньги, оставил в кассе записку: «Ищи-свищи ветра в поле. Мишка-царь».
Борька сейчас же пристал ко мне.
— Кто этот Мишка?
— Жулик.
— А над кем он царь?
— Видишь ли, раньше цари были над людьми...
— А теперь?
— Теперь царей почти не осталось. Разве у птиц и зверей...
— Значит, Мишка — царь над зверями?
— Да, так иногда называют людей вроде него.
...Однако послушайте, что было дальше.
В случае беды принято хвататься за голову.
Узнав о случившемся, директор передвижного цирка, веселый толстяк Всеволод Михайлович, схватился за голову и сейчас же сообразил, что надо делать.
— Надо немедленно ловить льва, — сказал он.
Но одновременно с ним фокус с головой проделал заведующий магазином Семен Семенович, и голова подсказала ему другое.
— Надо немедленно искать деньги, — сказал он.
— Нет, льва, — спокойно возразил директор цирка, — пока он не пожрал у вас всех коров и детей.
Угроза подействовала. Мамы, как наседки, завидевшие коршуна, набросились на детей и загнали их в дома. Папы вооружились кто чем и разъехались на машинах по степи. Улицы поселка опустели. Охота на царя зверей началась.
Летописцы боевых событий редко принимают участие в сражениях. Я был летописцем и, справедливо рассудив, что в данном случае мое место за письменным столом, отправился к Евстигнеевым.
— Борька дома? — спросил я.
Борькина мама побледнела и схватилась за сердце. Так и есть, она думала, что Борька со мной.
К черту обязанности летописца! Я сломя голову выскочил из дому и бросился в степь.
— Борька-а-а!
Даже обманщик-эхо не отозвалось на мой призыв. Среди новоселов целинной степи оно пока не числится.
И вдруг я услышал нежное, детское:
— Пончик, Пончик, Пончик...
И грубое, львиное:
— Р-ры-ы-ы!
«Борька и лев! — ужаснулся я. — Сейчас он его... Об этом было даже страшно подумать. Я кинулся вперед, на голос льва, и в зарослях ивняка нос к носу столкнулся с Борькой.
— Тс! — сказал Борька. — Там лев. Это я его нашел.
— Знаю, — сказал я. — А он тебя...
Впрочем, спрашивать об этом было бессмысленно. Борька стоял передо мной до того живой и невредимый, что подозревать льва в покушении на его особу не приходилось.