Выкрикнула она это и замерла. Ничего больше не говорила, просто стояла на месте, слегка раскачиваясь вперед-назад.
– Лелик собирается уходить? – спросил Всеволод. Это было очевидно.
Не ответила. Глаза полны слез, но сдерживается. И молчит.
– Как вы узнали, где я?
Неужели и правда белая Наташка сбегала к нему в гимназию, все узнала, а заодно и все рассказала? И пока она носилась по их коридорам, заглядывала в классы, инопланетный вирус, который уже сидел в белой, перебрался на стены, поселился в воздухе, и теперь его гимназия тоже заражена. Завтра начнут прыгать из окон и взрывать туалеты. Иначе как объяснить «удачное» Светкино появление? Никто никогда раньше так не поступал. Учились и учились. А тут вдруг повлюблялись. Точно, вирус.
Хотя, конечно, никуда Наташка не бегала. Выдумки все это.
– Ненавижу вас! – кричала Светка. – Все мальчишки дураки! Глупые и маленькие! Пыжитесь! Кидаетесь словами. А на деле ничего у вас не получается! Ничего вы не делаете! Только говорите. Болтуны! Вы думаете, что вы умные? Нет! Ни секундочки! Ни хвостулечки!
Сказав это неожиданное слово, зажала рот рукой, словно испугавшись, что скажет еще какую глупость, и бросилась бежать прочь.
Это было неправильно и странно. Нелепо – самое подходящее для этого слово.
Светка выскочила за калитку, поскользнулась на павшей листве, взмахнула руками, но удержалась. Скрылась за домами. Там она, наверное, тоже бежит, спотыкаясь и поскальзываясь. Или идет. Плачет, наверное.
Всеволод вдруг вспомнил, что пришла Светка не одна. Что была еще Нина. Сразу перед ним встало ее вытянутое лицо, остановившиеся глаза. Чего ее так перекосило? Увидела прощание с Наташкой? А чего такого? Он не может поцеловаться с девушкой? Подумаешь…
Зазвенел в голове Светкин голос. Чему она так возмутилась. Ей-то какое дело, с кем и как он прощается.
А стоит-то он все еще на пороге чужой школы, вокруг ходят чужие люди, смотрят. Неосторожная Светка кричала при всех, устроила показательный спектакль. Вон в стороне две девчонки из его нового класса ждут продолжения. Вон мелькнуло знакомое лицо парня. Вышел на крыльцо утренний девятиклассник с телефоном в руке, со змеящимся проводом, теряющимся в волосах. Грустно ухмыльнулся. Что он хочет сказать? Он ему сочувствует?
У Всеволода окаменело лицо. Ни в чьем сочувствии он не нуждался. Как не нуждался во всей этой суете, что сейчас творилась вокруг. Девчонки могут все испортить. Они лишат его того времени, которое он так старательно выигрывал в последние дни.
Всеволод сбежал с крыльца, включил телефон. Посыпались эсэмэски. Его искали. Нина звонила одиннадцать раз. Было пустое СМС от Лелика. Номер телефона он наверняка взял у Нины. Пять звонков от мамы. Мигал значок электронной почты, ему пришло двадцать писем – давала о себе знать соцсеть. Наверняка половина из этого – приглашение к дружбе. Видел он такую дружбу в гробу! Ну почему, когда победа близко, тут же начинаются сложности?
Набрал телефон Нины. Смартфон пропел песню соединения. Вместо гудков зазвучал унылый Эннио Морриконе. Как Всеволод его ненавидел! И почему девушки выбирают этот рингтон?
– Нина, – быстро заговорил он в трубку, не дожидаясь, пока одноклассница начнет его ругать или даст отбой. – Я знаю, что ты ушла недалеко. Вернись, пожалуйста. Или скажи, где ты. Что вы тут со Светкой себе напридумывали?
В ответ в трубке захлюпали. Звук получился двойной. Хлюпали и в микрофон, и где-то рядом. Совсем рядом.
Она никуда не ушла. Сидела на корточках за памятником и рвала руками свой шарф. Шарф рваться отказывался, но хозяйка все тянула и тянула его в разные стороны. Всеволод смотрел на Нину, на ее бледное лицо, на покрасневший кончик носа и совершенно некстати вспомнил поцелуй рыжей, какой он был требовательный, как удивил, как на мгновение затуманилось в голове. И вслед за этим почему-то на память пришла Громова, ее ухмылка, ее хитрый взгляд и рассказ рыжей, что Громова такая потому, что…
А перед ним была Нина. Бледная. Заплаканная. Рвущая шарф.
– Ну, что ты? – шагнул к ней Всеволод. – Что в гимназии?
– Ничего, – пискнула Нина разом осипшим голосом. Она дернула шарф, и руки ее безвольно упали на колени.
– Хорошо, что ничего. Вставай.
Он протянул руку, но Нина еще некоторое время смотрела на него испуганно, а потом встала сама, спиной резко оттолкнувшись от серого камня памятника.
– А у меня был, знаешь ли, сумасшедший день, – как можно спокойней произнес Всеволод. – Это не школа, а какой-то дурдом.
Нина просто смотрела. Шарф, скатившись с колен, упал на землю. Всеволод поднял его, хотел отдать, но Нина не брала.
– Ты теперь с ней? – прошептала она.
За те десять минут, что сошел с крыльца, Всеволод успел забыть о кошмарных отношениях в новой школе. Напомнили. И он тут же мысленно взвыл.
– Ну, что ты несешь? – притянул он к себе Нину. – Просто девчонка. У них тут так принято прощаться. Не устраивай бразильский сериал. Тебе это не идет.
– Никто так не прощался. Только вы. – Голос Нины обрел силу.
– Это девчонка такая, эмоциональная. Эмо. Пойдем. – Он обхватил Нину за плечи. – У меня много дел. Надо домой, потом в музыкалку. Чего там с Леликом произошло?
Зазвонил телефон. Мама. Стоило ответить.
– Ты гляди, а телефончик-то у него есть! – громко крикнула белая Наташка.
Это было похоже на фокус – вот никого нет, а вот они появились. Трюк с кроликами, которых достают из шляпы. Из пустой шляпы.
Лицо белой лучилось довольством. Неуловимые изменения, на которые способны только девчонки, – в их лицах появляется жесткость, холодность, отстраненность. Они становятся над этим миром, взлетают богинями – и все это отражается на лице.
– Я перезвоню, – произнес в трубку Всеволод и отключился.
Да, с телефоном он ошибся.
– Я не поняла, это кто?
В отличие от подружки рыжая не выглядела столь решительно. Огромные подведенные глаза были полны слез.
– А я говорила, что у него кто-то есть, – торжествовала белая.
Нина внезапно отдалилась, исчезла. Перед ним была только рыжая. Ее глаза, бегущие по щекам слезы, поплывшая тушь.
– Вы что-то забыли? – спокойно спросил Всеволод.
– Хотели адрес твой взять, чтобы зайти, – пискнула рыжая.
– Не надо заходить. Меня до ночи не будет дома.
– Еще бы! – подливала масла в огонь белая. – Занятие найдешь.
– У меня сегодня музыкальная школа, а потом встреча в шахматном клубе. – Вещи были очевидные. Дела всегда важнее каких-то там эмоций.
– Я тебе не нравлюсь? – всхлипнула рыжая.
– Посмотри на себя, кому ты можешь нравиться? – зло смеялась белая.
– Это правда?
От всего этого тянуло жуткой театральщиной, но Всеволод не мог вырваться из странного убеждения, что совершать резкие движения сейчас не стоит.
– Конечно, нет! – произнес он, оглядываясь. Нина рвала шарф и пятилась. Ее словно уносило прочь ветром.
– Слушайте, – посмотрел на подружек Всеволод. – Давайте не будем из всего этого устраивать истерик. Давайте спокойно обо всем поговорим.
– Не надо! – воскликнула Нина. – Не надо больше ничего говорить!
Она побежала. Слепо ткнулась мимо калитки, руками нащупала проход и исчезла за черным «кладбищенским» забором. Сериальная память говорила о том, что необходимо бежать за ней, останавливать, говорить, успокаивать.
Зазвонил телефон.
– Лодя, – с тяжелой одышкой заговорила мама. – Что происходит? Где ты? Весь день недоступен. Ты опять потерял телефон? Тебя побили?
– Нет, мама, у меня все хорошо.
Рыжая исчезла, а белая стояла, перебрасывала языком из-под одной щеки под другую жвачку, улыбалась, демонстрируя зубы.
– Я скоро приду домой. – Всеволод говорил, не в силах оторвать взгляд от лица белой. – Минут через пятнадцать. Нет, готовить ничего не надо. Я сразу уйду. У меня дела.
Белая жевала. И это было невозможно.
Вероятно, что-то надо было сделать, что-то сказать. Мир, до недавнего времени понятный, стал неузнаваемой инопланетной средой со своими законами. Он, Всеволод, оставался таким, как раньше, а действительность вокруг сильно покачнулась.
За этими размышлениями он пропустил все, что говорила мама, а она говорила с жаром, настойчиво пытаясь что-то выяснить.
– У меня все хорошо, – ответил он невпопад. – Я был на занятиях. Я приду домой и все тебе объясню. Папа на работе? Нет, не надо ему звонить. Я с ним сам поговорю. – Он медленно пошел прочь от белой, от школы, в ту же калитку, куда убежала Нина. – Не надо опережать события. Этим ты все только испортишь. Да. Пока.
Нервничая, он сунул руку в карман, где тут же обнаружилась бумажка. Маленькая, мятая. Телефон рыжей.
Всеволод оглянулся и чуть не вскрикнул от неожиданности. Перед ним стояла белая. Фокус с кроликами повторялся.
– Номер-то дашь? – кивнула она на смартфон в его ладони и потянула из сумки свой мобильный.
– А что Наташа? – Как-то совсем не по-дружески вела себя белая.
– Ничего, – отмахнулась от вопроса белая. – Побежала вены вскрывать и с балкона прыгать.
Сказано это было так спокойно, с таким увлечением белая что-то набирала в телефоне, что Всеволоду стало нехорошо.
– В каком смысле? – спросил он.
– А! – снова махнула телефоном белая. – У нее это нормально. Чуть что, кончает с собой.
– На полном серьезе? – Всеволод невольно представил, как рыжая медленно перевешивается через перила балкона. И вздрогнул, заставляя себя не досматривать до конца.
– Да кто ее знает! Она же псих, эмо.
– Анимэ, – машинально поправил Всеволод.
– Да какая разница? – Белая завершила свои манипуляции с телефоном. – Номер диктуй!
Всеволод сжал в кулаке бумажку с цифрами и стремительно зашагал к калитке. Никакой номер белой он диктовать не собирался. Догонять Нину тем более. Мешать рыжей сходить с ума – тоже. Колесо событий, этот туго замотанный клубок из взглядов, слов, чужих желаний, непонятных поступков, надо было как-то остановить. Невозможно было и дальше все это терпеть. Это бурное мутное течение должно быть развернуто в другую сторону. Прочь из озер. Прочь из его жизни.
Прежде чем зайти домой, он позвонил по домофону в квартиру соседки. Домофон не отвечал. С каждой секундой, что на Всеволода падали мерзкие трели соединения, негармоничные, взрывающие мозг, он понимал, что теряет контроль над игрой. Что вокруг слишком много эмоций. Они мешают думать.
– Лодя! Ты почему сегодня не ходил в гимназию? Где ты был? – Мама не дала даже переступить порог – они стояли, разделенные дверным проемом.
– Мама, мы можем об этом поговорить позже? – Разворачиваться и уходить рано. Надо взять музыкальную папку, надо понять, что делать дальше.
– Никаких позже! – сжала маленькие кулачки мама. – Объясни сейчас! Что это за фантазия со сменой школы? Куда? Я не дам согласия.
Голос матери эхом разносился по лестничной клетке. Это было некрасиво. Ударившись о кафель стены, звуки дробились, сыпались тусклым бисером.
– Я могу войти?
– Ты можешь делать все, что угодно! – перешла на истеричный тон мама. – Ты можешь загубить свою жизнь! Ты же у нас такой… самостоятельный!
Говоря, мама начала бегать по длинному коридору между кухней и прихожей, и Всеволод наконец попал в квартиру.
– Что ты творишь? Что? Откуда в тебе это? Что ты вчера устроил? Привел полный дом девушек. Не предупредил.
– В следующий раз непременно предупрежу.
Всеволод уже знал, что с мамой никогда не надо торопиться. Надо дослушать до конца. Главную претензию она выскажет в последний момент. Вот, оказывается, что больше всего расстроило – ее не предупредили.
– Так, значит, будет следующий раз? – вынырнула из кухни мама. – Лодя! Ты губишь себя! К чему это приведет?
– Ты не видела моей папки?
Он стоял посреди комнаты и не мог поверить, что вчера здесь, в этой пустоте и тишине, были люди. Что в этом кресле сидела Света. А тут – Нина.
Дальше воспоминания стали цепляться друг за друга, и странное волнение заставило Всеволода двигаться. Заглянуть под стол, потрогать покрывало кровати, провести пальцами по крышке пианино.
– Вот! Вот! Ничего без меня не можешь, – бушевала за дверью мама. – Ведь все потом придется решать мне. Поешь, прежде чем уходить. Вспомни, что у тебя слабое здоровье. И за что мне все это досталось? Я могла прожить другую жизнь!
Еще папка могла быть в гостиной. Когда он последний раз садился за инструмент? Два дня назад. Нет, четыре. Вернулся вечером после столкновения с соседкой и долго играл, успокаиваясь, решая, что делать дальше.
– Куда ты пошел? Куда? – по-новой запричитала мать, как только Всеволод вышел из своей комнаты. – Ты мог хотя бы переодеться. Никто меня здесь не слушает!
Настало время принять участие в разговоре.
– Мама! Я тебя отлично слышу!
Гостиная. За ней открытая дверь в кабинет отца. От кабинета повеяло правильной рассудочностью, спокойным расчетом. Тик-так, тик-так, выражали свое недовольство часы, садясь на шпагат, – без пятнадцати три. Однако, время бежит.
Папка стояла около пианино. Ноты пылились на подставке.
Он стал их медленно собирать, вспоминая, как играл. Как за завесой музыки ему было хорошо.
– Никуда ты сейчас не пойдешь! – встала в дверях мать. – Я звоню отцу. Пускай он сам приезжает и решает, что делать.
Она исчезла. И тут же запищали кнопки телефона.
Белый лось с укоризной посмотрел на Всеволода. Сколько себя Всеволод помнил, этот лось всегда так на него смотрел. Они с отцом были солидарны в своем недовольстве.
– Ты ведь тоже никогда не был в Камбодже? – тихо спросил Всеволод белую статуэтку. Лось молчал. – И не будешь.
Пищали кнопки соединения – отец к телефону не подходил. Напольные часы вздыхали, с шуршанием прогоняя через себя время. Стрелки усами пронзали пространство.
Всеволод смотрел вокруг, и ему казалось, что каждый предмет в доме против него. Что каждая вещь затевает свою игру. Что неведомый противник выстроил сложную многоходовую партию, и он становится невольным игроком в чужой раскладке.
Пищали кнопки. Мать упорно пыталась дозвониться.
Всеволод опустился на диван, включил телевизор. Полчаса. Надо же это время как-то занять.
«Я прошу тебя! Пожалуйста!» – кричала на экране заплаканная девушка.
«Нет! Я сказал: «Нет!» – категорически отвечал мужчина, сбрасывая вещи в чемодан. Летели туда одни футболки, словно человек собирался на чемпионат мокрых маек, где ему постоянно придется переодеваться.
«Прости меня! – выла девушка, оставаясь безвольно сидеть в кресле. – Это была ошибка».
«За ошибки, дорогая, надо платить!» – Новая стопка футболок отправилась в чемодан.
Девушка рыдала, опустив лицо в ладони. Плечи ее сотрясались. Мужчина застыл над подозрительно пустым чемоданом.
– Не те дубли склеили, – пробормотал Всеволод.
Мама внесла тарелку салата и бутерброды.
На экране мужчина бросил чемодан в машину и прощально посмотрел на дом. В окне стояла заплаканная девушка. Она зачем-то подняла руку и помахала мужчине. Он нахмурился и отвернулся.
– Ну что за бред! – вздохнул Всеволод, пересаживаясь за стол. – Почему нельзя снять нормальное кино?
– Какое нормально кино, если вы сами ненормальные. – Мать успокаивалась, но еще ворчала, спуская накопившееся.
– Самые обыкновенные.
На экране мужчина ехал в машине. Флешбэки возвращали его в прошлое. Он вспоминал о том, как ему было хорошо с девушкой, которую он только что оставил. И как потом было плохо. На машину лились потоки воды. Скрипели дворники.
Всеволод поморщился. От всего этого сводило зубы.
– Ешь давай! – оторвалась от экрана мать. – Опоздаешь.
Есть расхотелось. Всеволод залпом выпил чай и поднялся.
Мужчина на экране ударил по тормозам, остановившись посреди дороги. Вокруг все возмущенно засигналили. Народ торопился. Торопился и Всеволод. Кадим Алиевич не любил задержек.
– Всеволод, ты сегодня рассеян!
Кадим Алиевич, высокий статный старик, лучший преподаватель музыкальной школы, а может, и всего города, сидел рядом за инструментом, цепким взглядом выхватывая каждое неверное движение пальца ученика. Сегодня таких движений было слишком много.