Лидия Чарская
Полное собрание сочинений
Том двадцать второй
Наша maman притягивает к себе все взоры. Баронесса-начальница ходит последнее время, тяжело опираясь на палку. Но от этого не менее величественна ее фигура, а в бело-розовом лице, обрамленном серебряными сединами, что-то властное и непоколебимое; зорко смотрят еще молодые глаза и как будто видят нас насквозь.
— Екатерина Великая! Удивительное сходство — слышится восторженный шепот.
Там, в этой толпе, находятся и «они». Я незаметно поворачиваю голову и вижу их: моего папу-Солнышко в парадном мундире, маму-Нэлли в нарядном шелковом платье и маленькое существо в белом матросском костюме — одного из моих братишек.
Как хорошо, что они приехала все трое! Как хорошо!
Певчие сегодня поют изумительно. Проникновенно и как-то особенно звучит голос отца Василия под сводами церкви.
Сорок белых девушек стоят посреди церкви. Сердца горят и бьются. Еще час-другой, и мы разлетимся в разные стороны и, пожалуй, вряд ли встретимся когда-нибудь, или встретимся слишком поздно, когда лучшие надежды и грезы разобьются о сотни темных преград.
В церкви становится душно и от собственных мыслей, и от волнения, и от запаха живых цветов, умирающих в бутоньерках у нас на груди.
Елочка-Лотос, моя соседка с левой стороны, заметно бледнеет и, пошатываясь, направляется к стулу. Усталые глаза Елецкой меркнут, тускнеют, ни кровинки в побелевших губах.
— Выпейте воды! — шепчет ей m-lle Эллис и заслоняет девушку от любопытных глаз.
— Батюшка проповедь сейчас скажет, — шепчет мне Сима. — Ты не находишь, Вороненок, что сегодня мы будто приобщаемся Святых Тайн, точно в Великую Субботу?
— Приобщаемся к жизни, — мечтательно вторит позади нас Черкешенка, поймавшая чутким ухом вопрос.
— Только, чур, прежде времени не скисать, — шепотом командует Сима. — Знаю я вас, утриносиц. Слова порядочному человеку не дадите сказать, сейчас расчувствуетесь, повытянете платки из кармана — и ну трубить на всю церковь!
А у самой Вольки глаза влажные.
— Сима, — говорю я ей, — Сима, мы должны встречаться с тобой часто-часто! Слышишь? Во что бы то ни стало? Да?
Она прикрывает лицо пелеринкой и корчит одну из своих обычных гримас.
— Удивительно, или я еще недостаточно надоела тебе до сих пор в институте?
Но голубой огонь ее глаз говорит совсем другое.
— Ш-ш! — шикает классная дама. — Перестаньте болтать.
— Последнее замечание в институте, — шепчет позади нас Зина Бухарина. — Чувствуете ли вы это?
Не знаю, что чувствуют они, но мне грустно. Мне жаль этих белых стен, этой скромной церковки, где столько раз я повергалась ниц перед экзаменами, умоляя всех святых угодников не оставить меня в трудную минуту. Мне жаль этих стен моей семилетней тюрьмы и этих милых девушек. Жаль красивую, строгую, но внимательную к нам, воспитанницам, начальницу, жаль вспыльчивую, как порох, но добрую m-lle Эллис.
А отец Василий точно угадывает мои мысли. В его проповеди, обращенной к нам, уезжающим, столько заботы о нас и доброты.