— Нет! Нет! — восклицает переводчица. — Нет! Нет! — Она говорит, что Нана сегодня дежурная. Торопится объяснить, что такое «дежурная»…
Удивленно поднимаются папины брови. Нана видит, что он очень рассердился.
— Нана, сними фартук. Ну, что ты, девочка, так растерялась? — говорит ласково Любовь Петровна. — Ведь папа приехал за тобой. Твоя мама просила его заехать в интернат. Ты поедешь с папой в гостиницу. И туда приедет мама…
Переводчица кивает головой:
— Да! Да!
— Пойди переоденься, Нана! Надень форму и белый передник. Не забудь рейтузы и валенки…
Любовь Петровна стоит рядом и гладит Нану по голове.
— Она у нас во втором классе лучшая ученица.
Но папа не улыбается. Он еще раз удивленно поднимает брови. Когда переводчица объясняет ему, что сказала Любовь Петровна, он наклоняет чуть-чуть голову и пристально смотрит на Нану…
Если бы они знали, если бы они знали! Если бы Любовь Петровна знала, как Нана уехала от него. Как ночью вынесли ее из дома теплые руки Сабалу, как летела она на самолете. Как здесь, в Москве, встретила ее мама. Как мама сказала: «Он сюда не приедет…»
Но все это знает одна только Анна Ивановна. А ее сегодня нет. Она больна… Если бы она была здесь, она сказала бы: «Господин Машаду, нам очень жаль, но Нана никак не может ехать с вами. Мы не можем ее отпустить…»
Но Анны Ивановны нет, а Любовь Петровна говорит спокойно:
— Сейчас Нана переоденется. Она быстро…
Нана стоит, как будто у нее ноги приклеены к полу. Она не может двинуться. Она хочет сказать: «Я сегодня дежурная! Я не могу никуда ехать…»
Но Любовь Петровна, как будто угадав, что думает Нана, говорит:
— Иди, девочка, одевайся скорее! Папа тебя ждет. Ведь в шесть часов в гостиницу приедет мама. А сейчас уже шестой час! — И Любовь Петровна смотрит на часы.
Нана поворачивается и медленно идет к двери. Стучат кругом нее кружки, звенят ложки. Ребята пьют чай с булочками. В столовой стоит обычный веселый шум.
Если бы кто-нибудь знал правду! Если бы кто-нибудь мог помочь Нане.
— Вот странная девочка! — тихо говорит Любовь Петровна и смотрит вслед Нане. — От неожиданности, что ли, она так растерялась? Даже не поздоровалась с отцом! Даже не поцеловала его…
Нана оборачивается и снова видит строгие черные глаза, устремленные на нее.
«Ну, вот я тебя и нашел! Я тебя все-таки нашел!» — говорят эти темные строгие знакомые глаза.
Глава XXII. Только вдвоем…
Около ворот интерната стоит длинная низкая машина, похожая на самолет. Около нее толпятся мальчишки. Папа, в легком летнем пальто, без шапки, идет по асфальтовой дорожке, морщась от встречного холодного ветра. Его легкие туфли скрипят по снегу. Он идет и покусывает губы. Он молчит.
Нана в валенках, в шубке, в теплой белой шапке. Только варежки не надеты. Они висят из рукавов, привязанные на тесемку. Нана тоже молчит. Так они идут вдвоем, отец и дочка. И никто, кроме них двоих, не знает, почему они молчат, почему не обнялись при встрече…
Ребята смотрят из окон им вслед.
Папе, наверное, очень холодно. Он спешит в машину. А Нана старается идти помедленнее, ей страшно остаться с ним вдвоем. Папа дергает Нану за руку.
— Иди скорее! — сердито, сквозь зубы, говорит он и тянет Нану за собой.
«Вот странная девочка…» — сказала Любовь Петровна…
Ах, если бы она знала! Если бы она знала!
Открывается дверца машины. Папа нагибается, вталкивает в машину Нану и садится рядом с кем-то.
— Она? — спрашивает сидящий в машине человек.
И Нана видит американца, который был у них в интернате. Он сидит, развалившись на низком мягком сиденье, и курит.
— Здравствуйте, мисс Ангола, — говорит он, криво улыбаясь, и длинными сухими пальцами старается ущипнуть Нану за щеку.
Нана отворачивается. Ей хочется сказать: «Я не мисс! Я обыкновенная девочка. Я скоро буду октябренком…» Но она молчит, опустив голову, ни на кого не глядя, застыв между американцем и папой.
Переводчица садится рядом с шофером, и машина трогается.
Мелькают знакомые деревья большого парка. Мимо них столько раз на автобусе проезжали мама и Нана. Им всегда было весело. А сейчас? Мелькают дома, автобусы, машины… Вот стоит милиционер. Совсем рядом с ним машина останавливается. Зажегся красный глаз светофора. Может быть, открыть дверцу, крикнуть: «Я не хочу ехать с ними! Я не хочу!» Милиционер возьмет и отвезет Нану обратно в интернат…
Но загорается желтый свет, машина срывается с места и, шипя, скользит дальше по широким улицам.
Значит, папе сказал американец, что Нана учится в этом интернате? Вот кто виноват во всем!.. «Я буду молчать! — думает Нана. — Буду молчать, пока не приедет мама. Она приедет в шесть часов. Уже скоро. Я ничего ему не скажу!..»
Они едут по набережной, потом по широкому мосту. Около высокого дома, похожего на дворец, которые бывают в сказках, машина останавливается.
— Сегодня вы нам не нужны больше! — говорит папа переводчице. — Я прошу вас побеспокоиться о билетах. Завтра в двенадцать часов я улетаю. Я прошу вас быть у меня в гостинице в десять часов.
Переводчица говорит «до свидания», и папа тянет Нану за руку в огромные двери, а американец уезжает на машине, похожей на самолет.
«Он завтра улетает в двенадцать часов… — думает Нана. — Как хорошо! Значит, только один вечер нам с мамой придется побыть с ним. Как хорошо! Потом я вернусь в интернат или поеду к маме…» И Нана уже спокойно смотрит на строгое темное лицо отца. Сердце стучит в груди, но Нана успокаивает себя: «Сейчас приедет мама! Сейчас приедет мама! Как она, наверное, испугалась, когда увидела папу! Бедная мама… Она думала, что он не сможет приехать!»
Вот они поднимаются на лифте, проходят по длинному коридору. Около какого-то столика папа останавливается, и приветливая женщина дает ему ключ.
— Пожалуйста! — говорит она и улыбается Нане.
А папа не понимает этого русского слова и молчит. И вдруг Нане становится совсем не страшно, и она тоже улыбается и говорит:
— Спасибо большое!
— Ах ты, милая! — говорит женщина. — Ты говоришь по-русски? Вот умница!
Но папа гневно сдвигает брови и тянет Нану за собой по длинному коридору. С двух сторон все двери, двери и двери…
Наконец одну из них папа отпирает ключом, пропускает Нану вперед и захлопывает дверь.
— Раздевайся! — говорит он и садится в кресло.
Длинные папины ноги достают до середины комнаты. Он складывает руки на коленях и пристально смотрит на Нану: как она снимает шапку, шубку, валенки, рейтузы…
— Ну вот, я и нашел тебя, — говорит он.
Нана стоит перед ним на ковре, в школьной коричневой форме, в белом переднике. Это праздничная форма: ее надевают по праздникам. Нана забыла взять с собой ботинки. Она стоит в одних чулках и молчит.
— Ты что, онемела? Ты что, онемела? Или ты забыла, что я твой отец? Почему ты молчишь?
Нана опускает голову и ждет: может быть, отец ее ударит?..
— Почему ты молчишь? Отвечай! — Отец большими шагами ходит по комнате. — Или ты разучилась говорить на родном языке? Или ты теперь говоришь только по-русски? — И он начинает хохотать. — Разносит чай советским детям! Как маленькая служанка! Я от стыда готов был сквозь землю провалиться! Моя дочь разносит чай советским детям!.. — И он опять хохочет. Но это смех не добрый. Это злой смех!..
Отец ходит по комнате и нервно хрустит пальцами.
— Почему ты молчишь? Разговаривай со мной! — вскрикивает он и, топнув ногой, останавливается перед Наной. — Ведь я твой отец!
— Который час? — спрашивает Нана. — Когда же придет мама?
— Мама? — Изумленные большие глаза пристально смотрят на Нану. — Мама? Ах да, она почему-то задержалась… — с досадой говорит отец. — Я приехал за вами. Завтра я улетаю в Америку. И беру вас обеих с собой. Пока у нас в стране идет война, мы будем жить в Америке. Я буду работать у господина Уилсона. Потом, когда всех революционеров у нас перестреляют, когда все будет спокойно, мы вернемся домой. Ты будешь учиться в Америке. Там школы гораздо лучше, чем здесь. Там тебе не придется разносить чай другим детям. Ты будешь только учиться… Завтра мы улетаем в Америку!
Звонит телефон. Отец снимает трубку.
— Алло! — говорит он, и на его лице появляется вежливая улыбка. — Да, господин Уилсон!
Отец кланяется, как будто господин Уилсон может его видеть.
— Да, господин Уилсон! Непременно, господин Уилсон. Все будет, как вы хотели. Только я не знаю, как быть с билетом? У меня не хватит денег… Хотя, вероятно, для маленького ребенка можно билета не брать? Правда, она довольно высокая. Ну, ничего! О, если вы будете так любезны… Я вам буду бесконечно благодарен…
Берет с собой в Америку? И Нану, и маму? Билет для ребенка? Для нее, для Наны… Неужели мама согласилась уехать в Америку? Не может быть! Не может быть! Не может мама согласиться ехать в Америку! Это там маленьких детей травят собаками только за то, что у них кожа черного цвета. Это там маленьких детей не пускают в школу только потому, что у них кожа черного цвета.
Мама сама показывала Нане фотографию, напечатанную в газете. «Смотри, Нана, — сказала она, — прабабушки и прадедушки этих детей когда-то родились в Африке, так же как наши прабабушки и прадедушки. Их продали в рабство в Америку. Их заковали в цепи и заставили работать. А теперь их маленькие правнуки не имеют права учиться. Так же как миллионы детей у нас в стране. Видишь, какие мы с тобой счастливые, что приехали сюда!»
И вдруг теперь мама согласилась ехать в Америку! Не может быть! Почему же не идет мама? Почему она не идет так долго?
Отец продолжает разговор. Он прикрывает телефонную трубку и говорит очень тихо:
— Вы понимаете, вероятно, почему я должен взять ее с собой? О нет! Конечно, это все очень сложно. Но я должен. Вы понимаете, господин Уилсон?.. Так же, как когда-то ее взяли от меня…
Отец бросает быстрый взгляд на Нану, он хочет узнать, слышит ли она, что он говорит. Но Нана стоит отвернувшись, он не видит ее лица.
— Да, господин Уилсон. Сейчас я пойду, все выясню. До свиданья, господин Уилсон.
Отец кладет трубку и смотрит на Нану, как будто хочет измерить ее с головы до ног…
— Повернись ко мне, — говорит он.
Нана поворачивается к нему лицом. Отец долго рассматривает ее, как будто видит впервые.
— Я сейчас уйду ненадолго…
— А мама? — с тревогой спрашивает Нана.
— Мама… Мама… При чем здесь мама! — Отец швыряет на ковер папиросу и топчет ее каблуком.
— Я ведь сказал, что скоро вернусь… Она меня подождет! — Отец идет к двери, потом останавливается.
— Если будет звонить телефон, не подходи и не снимай трубку. Ты все равно ничего не поймешь. Слышишь?
Нана кивает:
— Слышу.
Отец, нагнув голову, смотрит на Нану.
— Тебе следует знать, что твоя мать никогда больше — слышишь, никогда! — не сможет вернуться на родину, потому что она жила в Москве. И я решил увезти тебя отсюда, потому что иначе и ты никогда не сможешь вернуться на родину. Поняла? Я делаю это для твоей же пользы!
Отец открывает дверь и выскальзывает в коридор.
Нана бросается к двери. Слышно, как поворачивается ключ. Отец запер ее. Зачем? Зачем он ее запер? Ведь сейчас должна прийти мама…
На стене висят большие часы. Они показывают семь. А мамы все нет…
Он сказал: «Когда всех революционеров перестреляют…» А как же дядя Марселу? Ведь он революционер? И Сабалу… Почему папа их так ненавидит? Почему он такой? Зачем он приехал сюда? Не может быть, чтобы мама решила уехать из Москвы. Позвонить по телефону?.. Кому? Нана не знает ни одного номера. А может быть, кто-нибудь ответит Нане. Хоть какой-нибудь русский голос. Нане страшно одной. Она пробегает через комнату и снимает трубку. Гудок. Длинный, протяжный… Никакого голоса. Ни одного слова. Что-то гудит и гудит. Нана кладет трубку на место. Подходит к окну. Подставляет стул, влезает на подоконник.
Вот мост, по которому они ехали, залитый белым электрическим светом. Бегут машины. Горят фонари. На том берегу реки светятся окна множества домов. И все они ниже того окна, из которого смотрит Нана. Машины сверху кажутся маленькими, плоскими. Люди как игрушечные. Какой высокий этот дом…
Ах, если бы Нана могла позвонить по телефону…
«Мама! Я очень боюсь! Я очень боюсь! Он все-таки приехал в Москву! Он хочет увезти меня в Америку. Но я не хочу уезжать из Москвы! Я не хочу уезжать! Я хочу учиться писать и читать! И танцевать и рисовать. Я хочу быть дежурной, я хочу стать октябренком. Здесь никто меня не дразнит «черной». Здесь никто не смотрит на меня так, как смотрели там, в Африке, белые люди… Здесь все смотрят на меня так же ласково, как ты…
Мама, где же ты? Приезжай скорее, возьми меня отсюда! Он приехал, он говорит, что ты никогда не сможешь вернуться на родину… Но ведь это неправда? Я знаю, что это неправда! Когда у нас окончится война, ты поедешь в Анголу и будешь учительницей. И я поеду с тобой… А в Америку я не хочу ехать!»
В комнате, за ее спиной, раздался какой-то треск, и Нана даже не поняла сразу, что это звонит телефон. Вот еще раз… Еще… Подойти? Он не позволил… Все равно! А может быть, это звонит мама?..
Она спрыгнула с подоконника и подбежала к телефону. Сняла трубку, молча прижала к уху…
— Алло! — раздался незнакомый женский голос. — Алло! Кто у телефона?
— Это я! — тихо сказала Нана.
Женщина рассмеялась.
— Ах, это дочка господина Белармину…
— Нет! — сказала Нана. — Это я, Нана. Я не знаю, кто такой господин Белармину. Моего папу зовут Антониу Машаду. Мама почему-то еще не пришла…
Но женщина продолжала смеяться.
— Ты смешная девочка… Разве твоего папу зовут не господином Белармину? Ты смешная… Попроси папу к телефону. Ты уже сама можешь быть переводчиком, ты хорошо говоришь по-русски. Попроси папу к телефону. Это говорит его переводчица…
— Его нет… — сказала Нана. — Он ушел и запер меня… А мама еще не пришла… Я боюсь…
Открылась дверь. Вошел отец. Он подбежал к Нане, вырвал у нее из рук трубку, бросил со злостью на аппарат.
— Что я тебе сказал? — тихо спросил он. — А ты все-таки пробуешь звонить? Пробуешь найти своих русских приятелей? Ничего у тебя не получится, так и знай!
Отец встал перед Наной, расставив ноги, засунув руки в карманы.
— Ничего у тебя не получится! Хоть ты и умеешь говорить по-русски! Ты все еще ждешь маму? Жди, жди! Но она не придет! Она даже не знает, что ты здесь! Она даже не знает, что я в Москве!.. Она ничего не знает! Ничего! Она не знает, что ее приятель Сабалу сидит в тюрьме… Она не знает, что эту старуху бабушку Нандунду застрелили за то, что она прятала у себя повстанцев… Она ничего не знает! Не знает даже, что ты завтра утром улетаешь со мной. Я приехал специально для этого. И ты ничего уже не сможешь сделать. Глупая, маленькая служанка советских детей! Никто тебе не поможет!
И отец захохотал. А Нана смотрела на него широко раскрытыми глазами и думала: «Неправда! Неправда! Неправда! Не может быть! Этого не может быть! Бедный Сабалу! Бедная бабушка Нандунду! Бедная мама!..»
Глава XXIII. «Скажите моей маме…»
Нана проснулась от стука захлопнувшейся двери. Села, протирая глаза. Почему не слышно голосов ребят? Почему она лежит на каком-то диване? Где она? И тут Нана все вспомнила!
В комнате пусто. Его нет. Это он, уходя, хлопнул дверью. На полу стоит закрытый желтый чемодан, пальто висит на вешалке. Значит, он ушел ненадолго. Нана подбежала к двери, повернула ручку. Дернула дверь. Заперто. Он опять запер ее!.. И вчера весь вечер она просидела в этой большой красивой комнате одна, взаперти. Потом он пришел, принес бутерброд и стакан молока. Поставил на стол. «Ешь! — сказал он. — И попробуй мне только еще раз притронуться к телефону! Я проверю! Я нарочно позвоню сюда сам!» Потом он опять ушел. Нана долго сидела одна. Телефон молчал. Кругом было очень тихо…
Потом она заснула, свернувшись калачиком на диване. В праздничной форме, в белом переднике, без ботинок. Наверное, это он потом укрыл ее одеялом…