– Погоди. Дойдёт дело и до Якина. А ты про обстановку в Сталинграде послушай. В Сталинграде наши войска уже были прижаты к реке. Места для какого-нибудь обманного манёвра у них не было совершенно. А контрнаступления наших войск с юга и с севера от города враги не ожидали. Они считали, что у нас никаких уже резервов нет. Даже в Берлин сообщали Гитлеру, что у русских нет резервов для контрнаступления. Но оно готовилось нашим командованием. Помнишь, я говорил, как тайно враги готовились к летнему наступлению? Так же и наше командование разработанный план держало в совершенном секрете. Полки, дивизии, пушки, танки – всё подвозили на фронт только ночью. Все большие соединения, ехавшие на фронт, оставляли свои радиостанции на месте. И станции продолжали работать. Чтоб немцы думали, что соединение стоит на своём месте. А когда соединение прибывало на фронт, приезжала радиостанция и молча стояла в укрытии. В письмах о контрнаступлении запрещено было писать. А приказы, связанные с перемещением войск, передавались только устно. Понимаешь? На самолётах командиры связи летали, чтоб устно передать какой-нибудь приказ.
Переправы через Дон были наведены тайно. Уже снег лежал, днём он таял, а ночью мороз прихватывал его. И по утрам над Доном стоял морозный туман. Очень густой.
– А где же ты был в это время, дедушка? – не выдерживал я.
Он не любил, когда его перебивали. Сердито сводил брови и умолкал. Брал какую-нибудь книгу и читал, не замечая меня. Я не уходил. Наконец он сдавался.
– Я не про себя рассказываю, – ворчал он, – а о том, как было дело на войне, понимаешь? Если хочешь узнать, сиди и слушай. Я сам воевал, но многого не знал тогда. Из книг теперь уяснил. Ты помнишь, что пятнадцатого ноября наш корпус отгрузился на фронт?
– Помню. Пятнадцатого ноября ночью. Возле Саратова. А Василий Якин тогда же появился на пассажирском вокзале.
– Ну вот. Утром девятнадцатого ноября на фронте северо-западнее Сталинграда стояла тишина. Только у врагов кое-где постреливали. У нас же было тихо. Даже ни одна радиостанция не работала. Вдруг ровно в семь тридцать утра раздался могучий рёв гвардейских миномётов – их называли катюшами. Загремели орудия. Это началась наша артподготовка. В восемь пятьдесят раздался залп наших тяжёлых минометов – то был сигнал к атаке. Танки и пехота двинули в наступление. А на следующий день пошли в наступление армии южнее Сталинграда. Уже двадцать второго ноября с юга наши танки прорвались к посёлку Советскому и перерезали железную дорогу – она вела к Чёрному морю. С севера же танки прорвались к городку Калач. Фашисты спохватились, из Сталинграда послали туда танковые дивизии, чтоб не дать нашим танкистам соединиться. В посёлке Советском наши танкисты целые сутки отбивали атаки. Двадцать третьего числа они заметили, что от Калача к ним несутся танки. Командиры пустили условные зелёные ракеты. Им ответили такими же. Это неслись свои от Калача! И танкисты ринулись друг к другу. Выскакивали из машин и обнимались. Ведь они теперь окружили Сталинградскую группировку врагов. Вся шестая армия Паулюса и часть четвёртой танковой армии оказались в окружении…
* * *Чтоб освободить свои окружённые войска, гитлеровцы быстро создали группу армий и дали ей название «Дон». Во главе группы «Дон» поставили генерала Манштейна. В состав ударной группы был включён впервые созданный во вражеской армии батальон из новых тяжёлых танков типа «тигр».
Лобовая бронь у «тигров» была толщиной в сто миллиметров. Даже снаряды наших 76-миллиметровых пушек не пробивали её. Сами же «тигры» были вооружены тяжёлыми пушками.
За три дня войска Манштейна продвинулись к своим окружённым на четыре – пять километров. Враги были уверены, что прорвутся. И потому сразу же за ударной их группой следовали тягачи, машины с продуктами и боеприпасами для окружённых. 18 декабря окружённые услышали канонаду на западе. Они знали, что войска Манштейна идут к ним, и ликовали. Казалось, освобождение их близко.
– Но не тут-то было, дружок мой, – говорил дедушка. И с торжественным видом смотрел на меня. – Мы на фронте тогда ничего этого не знали. А теперь из книг, воспоминаний военачальников я узнал, что к тому времени на левом берегу Дона в районе города Верхний Мамон командование наше собрало очень много войск. И несколько танковых корпусов разместили в окрестных рощах. В одной из них стоял и мой семнадцатый корпус. После прибытия с пополнением мы считались в резерве. Бригады корпуса уже были под другими номерами. Я тогда думал, что только один наш корпус стоит в резерве. И понятно, никто у нас в корпусе ещё не знал, сколько здесь войск. А командование решило от Верхнего Мамона ударить во фланг войскам Манштейна. Расчленить его армии и с тыла напасть на его группу, которая пробивалась к окружённым в Сталинграде. Понимаешь?
– Понимаю, – отвечал я.
Якин стремится в родной корпус
Сообщив мне об этом, дедушка наконец-то перешёл к судьбе Василия Якина.
Хотя бригады изменили свои номера, но корпус остался под прежним номером. И это спасло несчастного Василия. Ведь на войне дисциплина прежде всего нужна. А если самовольно будешь поступать, то наживёшь себе очень много бед. Или погибнешь ни за что ни про что.
Однако 17-й корпус был в подчинении 6-й армии. Понятно, ничего этого Якин не знал.
В Саратове на вокзале он проболтался двое суток. И ничего не узнал о своём корпусе. На вокзале он примелькался со своими вязанками сапёрных лопаток. А мороз всё крепчал и крепчал, и Якин из вокзала уж почти не выходил. Он был в сапогах. Побродит вокруг вокзала, прислушиваясь к разговорам, замерзнет – и обратно в вокзал: спешил согреться.
В ту пору враги засылали в наши тылы шпионов и диверсантов. Наши контрразведчики вылавливали их. Одевались контрразведчики в разную одежду.
И вот вечером 17-го ноября сидел Якин на своих лопатках между скамейками поближе к топившейся печке. Горевал и не знал, что ему делать. Он уже чувствовал себя дезертиром. На самом деле: приведут его в отдел контрразведки, чем он докажет, что сбежал из команды, желая воевать в своём корпусе? Ничем не докажешь. И его могли посчитать за настоящего дезертира. От таких мыслей голова шла кругом у несчастного Якина. Он даже вскакивал, хватался за голову и опять садился. И так вскочив в очередной раз, он обратил внимание на худого парня в гражданском пальто и в малахае. Парень стоял возле печки, вроде бы грелся, разглядывая потолок, стены. Но осторожный разведчик Якин заметил, что парень следит за ним. «Всё, – подумал Василий, – влип я. Но может, это не контрразведчик переодетый, а жулик какой-нибудь?» Василий решил проверить. Упёр локти в колени, захватил голову ладонями. Притворился, что задремал, а сам сквозь пальцы поглядывал на парня в малахае. Парень пошарил глазами кого-то в толпе, видимо, не нашёл. И вдруг исчез.
Якин и про лопатки свои забыл. Пригнувшись, юркнул он к дверям, пробежал к торговым лоткам и затаился за деревом. В ту же минуту из-за угла вокзала вывернул бегом парень в малахае, за ним спешил патрульный лейтенант. С другой стороны пробежали в вокзал два бойца с автоматами. И тут Якин принял решение: надо ехать только в сторону фронта. И будь что будет. Только в сторону фронта. Там он не может показаться дезертиром. Фронтовики разберутся, кто он есть на самом деле.
Бегом обогнул базар, перрон. Он уже знал, где проходят эшелоны в сторону фронта.
На путях стоял только один эшелон с танками на платформах. На платформе далеко не уедешь – замёрзнешь. Сзади запыхтел паровоз, прополз мимо Якина и остановился. Из вагонов выпрыгивали бойцы с котелками и спешили к вокзалу. В некоторых вагонах стояли лошади. От вокзала тоже прибежали бойцы к эшелону.
– Это двадцатый? Это двадцатый? – спрашивали они.
– Двадцатый, – отвечали им, и бойцы лезли в вагоны.
– Это двадцатый? – крикнул Якин, подбежав к одному из вагонов.
– Двадцатый.
И он забрался в вагон.
В вагоне топилась железная печка, горел керосиновый фонарь, стоявший на ящике. Бойцы были все пожилые. Стены вагона обложены тюками прессованного сена. В углах было темно. Якин пробрался в угол, потеснил лежавших бойцов. Его обругали со сна, но позволили втиснуться. Якин боялся, что патрульные пойдут вдоль поезда, будут спрашивать, нет ли в вагонах постороннего. Но вскоре вагон дрогнул, застучали буфера – пронесло!
Потом он увидел, что печка раскалилась докрасна. На неё поставили котелки, заправили воду пшённым концентратом. И ему страшно захотелось есть. Весь день он ничего не ел. Вкусно пахло дымом махорки, хотелось покурить. Бойцы говорили о лошадях, о сене и овсе. О том, что начальство сообщало им, будто там, куда они приедут, места степные, сена в колхозах много. И овёс будут поставлять. Из разговоров Якин уяснил: во всех вагонах эшелона едут хозяйственные роты – лошади и ездовые бойцы. Будут они возить на передовую боеприпасы, продукты, а с передовой в тыл – раненых.
Под утро поезд остановился в степи. Путь занесло снегом, надо было расчистить дорогу. Ругая метель, сидевшие у печки взяли лопаты и вылезли из вагона. Из спавших никто даже не пошевелился. Видимо, они отдежурили своё время и отдыхали. Якин долго смотрел на печку, на котелки, от которых вкусно пахло. Глотал слюни. И не выдержал. Зная, что кто-нибудь из лежащих не спит, он, тоже ругая вслух метель, взял лопату, пробрался к дверям.
Спрыгнул, вдоль железнодорожного полотна пошёл к бойцам, долго сгребал снег под откос. Но лишь только заговорили об оставленных на печи котелках, отстал от соседей, потом побежал к своей теплушке, вскочил в неё. Посидел на корточках возле печки, грея руки. Даже посвистел тихонько с небрежным видом. Снял с ремня котелок, из-за голенища вытащил ложку и очень медленно, будто нехотя, стал накладывать кулеша в свой котелок. Он из всех котелков взял по нескольку ложек. И незаметно было, что кто-то воровал кулеш. Рядом с печкой на мешке лежали большие и толстые сухари. Якин смотрел на них, но взять не решился. Вернулся на своё место. Обжигая язык, нёбо, с жадностью съел кулеш.
Вместо семафоров для маскировки на перегонах стояли бойцы с фонарями. Трое суток полз эшелон. Живые семафоры останавливали его и держали в степи раз десять по неизвестным для едущих причинам. Наконец притащились на станцию Бутурлиновка. Надо было всем выгружаться. Но оказалось, что платформу накануне разбомбили. Сходней не было, не знали, как вывести из вагонов лошадей. Дежурный на станции ругался, бойцы ругались. Возле вокзала прохаживались военные в белых полушубках. «Непременно кто-нибудь из них из контрразведки», – думал Якин. И, смело выпрыгнув из вагона, закричал дежурному:
– Да хоть доски какие-нибудь можно найти у вас? Есть доски? Мы быстро сходни сколотим!
Досок не было. Тогда Якину пришла мысль в голову.
– Мужики! – закричал он. – Выносите тюки с сеном, быстро! Наложим их и по сену сведём коней! – Он стал распоряжаться.
Едва вывели лошадей, дежурному передали, что к станции приближаются бомбардировщики.
– Воздух! Воздух!
– Гоните лошадей в степь!
Военные в полушубках указали начальнику эшелона, по какой дороге им надо ехать.
– Езжайте, – торопили они, – всё ваше добро потом на машинах привезут. Гоните, а то коней побьют!
Лошади были связаны поводами попарно. Какой-то усатый боец сунул Якину повода.
– Садись и гони на этих, – крикнул боец, – а я Серёгиных заберу!
Со ступенек вагона Якин забрался на лошадь и понёсся по дороге в степь за другими бойцами.
* * *Контрразведчики шутить не любили. Дважды останавливали в степи растянувшуюся колонну странных всадников. Издали замечали их, вылезали из землянок, заваленных снегом. Расспрашивали, кто они такие.
– Дуйте скорей в Гнилуши. Там разберутся! – С такими словами пропускали ездовых.
На дороге и рядом с ней Якин видел следы гусениц, и надежда теплилась в нём.
В деревне Гнилуши военные переполошились, увидев всадников. Ведь все приехавшие были без маскировочных халатов, а тут уже фронтовая полоса.
– Слезайте, черти! – кричали на всадников. – Разводи лошадей по дворам!
– Разойдись по домам!
– Расходитесь!
Здесь уже всюду снег был изрыт гусеницами. Слева от деревни, километрах в пяти—шести от неё, Якин приметил лесок. Туда от деревни вели следы гусениц. Там стояли танки. Он хотел одного: как-нибудь проникнуть к рядовым танкистам. С ними можно поговорить. Наверняка они слышали о 17-м корпусе. Вдруг повезёт и он узнает о своих?
* * *Развели лошадей по дворам. Всем взводам, отделениям было приказано зайти в избы. Якин понимал, что сейчас будет: повзводно произведут перекличку по спискам. А уже смеркалось. Привязав лошадей к изгороди, он вместе со взводом усатого бойца, вручившего ему на станции лошадей, вошёл в избу погреться и принять хоть какое-то решение.
Все ездовые были в валенках, только он в сапогах. Бойцы перематывали портянки, и Якин перемотал. Усатый боец поглядывал на сапоги Якина, на его лицо.
– Ну, пойду к своим. До встречи, – сказал Якин усатому и вышел во двор. Там свернул за сарай и направился к лесу…
Он так и не понял, когда за ним начали следить. Снег в этом месте был очень глубокий. Прошёл он километра полтора, как заметил, что впереди, наперерез ему, мчатся с обеих сторон на санях. Он присел. Сани остановились. Медленно, очень медленно направились к нему люди в белых полушубках, держа перед собой автоматы.
– Руки вверх! Встать! Обыскать его!
А мог угодить и под расстрел
Не в избе, а в просторной землянке его тщательно обыскали. Каждую складку его одежды проверили. Пуговицы осмотрели. Подмётки сапог и каблуки оторвали. Потом велели одеться. Лейтенант и капитан долго допрашивали, а худой старшина в очках записывал ответы Якина. Молоденькая девушка в звании старшего лейтенанта сидела рядом со старшиной. То была переводчица.
Якин рассказал всё. Ему не верили. Бригады 17-го корпуса стояли в рощице километрах в двенадцати от этой деревни. Но ведь номера бригад были уже другие, а Якин называл 174-ю бригаду. Он говорил, что корпусом командует генерал Фекленко. Но теперь же командовал корпусом генерал Полубояров. А отделенным был Павел Никитин, сержант. Рассказывал Якин гладко, без запинки.
Глубокой ночью закончился допрос. Лейтенант несколько раз уходил в соседнее помещение землянки. Там были телефоны и рация. Вернувшись в очередной раз из помещения, лейтенант сказал:
– Что ж, версия у тебя отработана. Но заучил ты её давно! – крикнул он. – Данные твои устарели! Теперь говори правду: где твой передатчик и в какое время ты должен выходить на связь?
– Я сказал вам всю правду.
Девушка что-то сказала ему по-немецки. Он с безразличным видом посмотрел на неё и уставился в пол.
– Что ж, в расход его? – говорил лейтенант капитану.
– Пожалуй, – согласился капитан, – возиться с ним не будем. Даём тебе две минуты на размышление, – проговорил он, и все вышли. Потом вернулся лейтенант, уже в полушубке, с автоматом на груди и со старыми валенками в руке. Бросил валенки Якину:
– Обувайся!
На улице стояли двое саней. Якина посадили и повезли. «Конец, – думал он, – так тебе и надо, дураку».
* * *Если б 17-й корпус находился где-нибудь на другом участке фронта, возможно, Василия расстреляли бы. Рассказ его казался капитану и лейтенанту хорошо продуманной версией. Подозрительно было и то, что он не клялся, не божился, доказывая, что он не шпион. Он показался контрразведчикам хорошо вымуштрованным диверсантом.
Его повезли в корпус. Если он называет имена командиров, то, возможно, его видел кто-нибудь, встречал где-то. Надо было всё уточнить.
Штаб корпуса размещался в трёх землянках. Якина заперли в погребе сгоревшей усадьбы и приставили часового, наказав очень внимательно охранять арестованного.