Ночь с 18 на 19 февраля 2005 года
«И триединый святой спецназ…»
И триединый святой спецназ
Подпевает мне, чуть фальшивя.
Все, что не убивает нас,
Просто делает
Нас
Большими.
10 марта 2005 года
Журфак
Три родинки как Бермудский архипелаг.
Четыре кольца взамен одного кастета.
А выглянешь из окна университета —
Всё башенки, купола и трёхцветный флаг.
Михайло похож на шейха в тени чинар.
Подруга пьёт чай под лестницей, поджидая
Родного короткостриженного джедая,
С которым пойдёт прогуливать семинар.
Речь пряна и альма-матерна – по уму.
Покурят – и по редакциям: сеять смуту
В людских головах. Заглядываешь – в минуту
Друзья тебя топят в едком густом дыму.
Моргать – мерить кадры веками: вот, смотри.
Улыбкой пугать как вспышкой; жить просто ради
Момента, когда зажгутся на балюстраде
Магические, как в Хогвартсе, фонари.
Ты лёгкими врос: пыль, кофе, табак и мел,
Парфюмы – как маячки, как густой в ночи след
Фарного света; если тебя отчислят,
Ты сдохнешь, как кит, что выбросился на мель.
26 марта 2005 года
Песня ваганта
Звёзд рассыпанная сотня —
Сеть у месяца на спице.
Ночь прекрасна. Мне сегодня
Страшно хочется напиться.
Жизнь докучливая сводня,
Но изрядная тупица:
Выпить не с кем. Но сегодня
Я планирую напиться.
Сыр и, если вам угодней,
Остывающая пицца.
Если вы вагант – сегодня
Вам предписано напиться.
Ночь безмолвная субботня.
По карнизу ходит птица.
– Отче, я один сегодня.
Ты мне можешь пригодиться.
Мне нужна Твоя Господня
Всемогущая десница.
Ты устал. Тебе сегодня
Тоже следует напиться.
Ночь с 31 марта на 1 апреля 2005 года
Тринадцать строф
От богатых господ
Золотыми гостиными
Уношу тебя под
Ногтевыми пластинами,
За подкладкой – как гаш,
Мысли взглядами робкими
Отсылая в багаж
Черепными коробками;
Мимо тех, кому лжём,
Шефу, маме ли, Кате ли —
Перочинным ножом
Сквозь металлоискатели,
Из-под острых ресниц
Глядя, будто бы клад ища —
Мимо старых гробниц
Или нового кладбища;
От срывающих куш —
Или рвущихся в дебри те —
Мимо грязных кликуш
И холёных селебрити,
Что галдят ни о чём —
Каблучищами гордыми,
Льдом, песком, кирпичом,
Мостовыми, биллбордами,
Уношу, словно ком
Снежный – в горле – не выстою —
Как дитя под платком
Уносила Пречистая;
Вместо пуль и камней,
Сквозь сердечную выжженность,
Мимо тех, кто умней,
Или, может быть, выше нас,
Волочу, как босяк
Ногу тащит опухшую.
Мимо тех, кто иссяк,
Или тех, кого слушаю,
Посекундно платя —
Обещая, что в пыль сотру.
Уношу, словно стяг,
Что полощется по ветру —
Во весь дух. Во всю прыть —
Как горючее кровь ещё —
Уношу, чтоб зарыть,
Утопить, как сокровище,
И доверить воде
Бескорыстно, по-вдовьему:
Чтоб на Страшном суде
Бросить в чашу весов Ему.
В банк? Проценты с него?
Чтобы я – да тетрадь вела?..
Отче, я ничего,
Ничего не потратила.
9 апреля 2005 года
«Первой истошной паникой по утрам…»
Пройду, любовищу мою волоча.
В какой ночи,
бредовой,
недужной,
Какими Голиафами я зачат —
Такой большой
И такой ненужный?
В. Маяковский, 1916
Первой истошной паникой по утрам —
Как себя вынести,
Выместить, вымести;
Гениям чувство кем-то-любимости —
Даже вот Богом при входе в храм —
Дорого: смерть за грамм.
Впрочем, любая доза для нас горька
Ломками острыми;
Странное чувство рождённых монстрами:
Если не душит собственная строка —
Изредка доживаем до сорока.
Загнанно дышим; из пузырька драже
Сыплем в ладонь, от ужаса обессилев.
Лучший поэт из нынешних – Саш Васильев,
И тому тридцать шесть уже.
Впрочем, мы знаем каждый про свой черёд —
Кому из верности
Нас через дверь нести;
Общее чувство несоразмерности —
Даже с Богом, который врёт —
Ад, данный наперёд:
Мощь-то близкого не спасла б,
Тенью хоть стань его.
Нету смертельнее чувства титаньего,
Тяжелей исполинских лап —
Хоть ты раним и слаб.
Масть Кинг-Конгова; дыбом шерсть.
Что нам до Оскара,
Мы – счёт веков с кого;
До Владимира Маяковского
Мне – всего сантиметров шесть.
Царь? Так живи один, не калечь ребят.
Негде? Так ты прописан-то сразу в вечность.
Вот удивится тот, кто отправит в печь нас:
Памятники! Смеются! И не горят!..
Ночь с 18 на 19 апреля 2005 года
Ромул и Рем
Я была Ромулом, ты был Ремом.
Перемигнулись, создали Рим.
Потом столкнула тебя в кювет.
Привет.
Я пахну тональным кремом.
Ты разведён со своим гаремом.
Мы вяло, медленно говорим.
Кто сюзереном был, кто вассалом?
Прошло как минимум пару эр.
Друг другу, в общем, давно не снимся.
Лоснимся.
Статусом.
Кожным салом.
Ты пьёшь Варштайнер, я пью пуэр.
Цивилизацию в сталь одело
И хром – докуда хватает глаз.
И, губы для поцелуя скомкав,
Мы не найдём тут родных обломков.
Я плохо помню, как было дело —
Прочти учебник за пятый класс.
И, кстати, в целости самовластье.
Там пара наших с тобой имён.
Ты был мне – истинный царь и бог.
Но стены Рима сжевал грибок,
А впрочем, кажется, увлеклась я
Усталым трёпом в конце времен.
Потомки высекли нас. В граните.
Тысячелетьям дано на чай.
Мы – как Джим Моррисон и Сед Вишез.
Я выковыриваю, скривившись,
Посредством нити
В зубах завязнувшее «прощай».
Ночь с 4 на 5 мая 2005 года
Благовест
В этой мгле ничего кромешного нет —
Лишь подлей в неё молока.
В чашке неба Господь размешивает
Капучинные облака.
В этом мае у женщин вечером
Поиск: чьё ж это я ребро?
Я питаюсь копчёным чечилом.
Сыр – и белое серебро.
Этот город асфальтом влагу ест
Будто кожей. А впереди
Тётя встала послушать благовест,
Что грохочет в моей груди.
Ночь с 14 на 15 мая 2005 года
«Лето в городе, пыль столбом…»
Лето в городе, пыль столбом.
Надо денег бы и грозу бы.
Дни – как атомные грибы:
Сил, накопленных для борьбы,
Хватит, чтобы почистить зубы,
В стену ванной уткнувшись лбом.
Порастеряны прыть и стать.
Пахнет зноем и свежим дёрном,
Как за Крымским за перешейком.
Мозг бессонницу тянет шейком —
И о бритве как о снотворном
Начинаешь почти мечтать.
Как ты думаешь, не пора ль?
Столько мучились, столько врали.
Память вспухла уже, как вата —
Или, может быть, рановато?
Ты, наверное, ждёшь морали.
Но какая уж тут мораль.
29 мая 2005 года
«Что-то клинит в одной из схем…»
Что-то клинит в одной из схем.
Происходит программный сбой.
И не хочется жить ни с кем,
И в особенности с собой.
Просто срезать у пяток тень.
Притяжение превозмочь.
После – будет всё время день.
Или лучше всё время ночь.
Больно и связкам, и челюстным суставам:
– Не приходи ко мне со своим уставом,
Не приноси продуктов, проблем и денег —
Да, мама, я, наверное, неврастеник,
Эгоцентрист и злая лесная нежить —
Только не надо холить меня и нежить,
Плакать и благодарности ждать годами —
Быть искрящими проводами,
В руки врезавшимися туго.
Мы хорошие, да – но мы
Детонируем друг от друга,
Как две Черные Фатимы.
– Я пойду тогда. – Ну пока что ль.
И в подъезде через момент
Еёкаторжный грянет кашель
Как единственный аргумент.
О, швыряемся так неловко мы —
– Заработаю я! Найду! —
Всеми жалкими сторублёвками,
Что одолжены на еду,
Всеми крошечными заначками,
Что со вздохом отдал сосед —
Потому что зачем иначе мы
Вообще рождены на свет,
Потому что мы золочёная,
Но трущобная молодёжь.
Потому что мы все учёные
И большие поэты сплошь.
Пропадёшь,
Коли попадёшь в неё —
Ведь она у нас ещё та —
Наша вечная, безнадёжная,
Неизбывная нищета.
Уж лучше думать, что ты злодей,
Чем знать, что ты заурядней пня.
Я перестала любить людей, —
И люди стали любить меня.
Вот странно – в драной ходи джинсе
И рявкай в трубку, как на котят —
И о тебе сразу вспомнят все,
И тут же все тебя захотят.
Ты независим и горд, как слон —
Пройдёт по телу приятный зуд.
Гиены верят, что ты силён —
А после горло перегрызут.
Я совсем не давлю на жалость —
Само нажалось.
Половодьем накрыло веки, не удержалось.
Я большая-большая куча своих пожалуйст —
Подожгу их и маяком освещу пути.
Так уютнее – будто с козырем в рукаве.
С тополиной опухолью в листве;
– Я остаюсь летовать в Москве.
– Значит, лети.
Лети.