– Не прикажете ли чаю? – Карл Фридрихович повернулся к уставившейся на лампасы Луше, и мягко улыбаясь, сказал ей: – Дитя моё, мы ведь будем угощать господина офицера чаем?
Луша кивнула и убежала.
Когда она принесла чай, портной уже снял с офицера мерку: улан приехал в Москву прямо из армии, испросив себе короткий отпуск для того, чтобы заказать тёплую куртку.
– А что, господин улан, далеко ли Наполеон? Говорят, он идёт в Москву?
Улан отвечал, что в Москву врага не пустят.
Голос у него был нежный и мелодичный, а движения не по-мужски грациозны. Луша поглядывала на улана с недоумением. Если бы он не отрекомендовался мужским именем и не говорил о себе в мужском роде, Луша и не сомневалась бы, что перед ней молодая женщина, переодетая в мужское платье.
Луше этот маскарад казался чудным. Её, девочку из будущего, не могли обмануть ни брюки, ни коротко остриженные волосы. Как этого не замечают другие – вот что было удивительно!
– Верно, им такое и в голову не приходит. У них тут не принято, чтоб в мундирах и штанах тётеньки ходили… – размышляла Луша. – Ой, зря, иногда это так удобно!
И тут её осенило:
– Кстати! А ведь у милейшего Карла Фридриховича как раз есть такой… м-м-м, подходящий мундирчик!
Луша воодушевилась. Как ловко она всё придумала! Хватит ей сидеть без дела. Похоже, французы будут в Москве раньше Руси. И вообще, с чего она взяла, что он точно вернётся в Воронцово, и получит её послание. А тут такой шанс! Вперёд, труба зовёт!
Луша собрала со столика пустую чайную посуду, и едва сдерживая прыть, рысью помчалась на кухню.– Мундирчик есть, а кадета в нём нет! Непорядок! – заявила она своему отражению, глядясь в чайную ложку, как в зеркальце. Отражение вытянулось, потом сплющилось, однако не возражало.
Распрощавшись с поручиком, Карл Фридрихович немедленно взялся за работу. Луша крутилась подле.
– А можно его на ночь убрать отсюда?
Шрёдер оторвался от кроя:
– Кого убрать?
– Этого. – Луша кивнула в сторону манекена и перешла на шёпот. – Ночью я его боюсь, Карл Фридрихович. Стоит – как живой.
– Он ведь без головы.
– А так ещё страшнее.
Луша поковыряла мизинцем плечо портновского манекена на полированной деревянной ножке.
– Днём-то он совсем не страшный, а вот ночью… Что это у него там внутри?… – И Луша замолчала, сосредоточенно ковыряя свой ночной кошмар.
– Кстати, а я надувные манекены в магазине видела, – произнесла она вдруг, и тут же закусила губу, проклиная свою болтливость.
– Надувные?? – изумился Карл Фридрихович. – Где же ты, дитя моё, видела такую диковину?
Дитя уже сообразило, что ляпнуло лишнее, и ответило как можно более невинным голосом:
– Во сне, Карл Фридрихович. Мне приснился… полный магазин надувных манекенов. Э-э-э… из тафты. Представляете? И они летали под потолком.
– Летали???
– Ага! Они были газом надутые. Летали, как аэростаты.
Шрёдер бросил ножницы и в сильном волнении начал скрести седой подбородок. Глаза его горели.
– О-о! Это же блестящая идея! Девочка моя, ты даже не представляешь… Это же… Это гениальное изобретение!
– Что? А вы что, что-то придумали? Ой, расскажите поскорее!
– Я придумал?? Мне никогда не снились летающие манекены! – с досадой пробурчал Карл Фридрихович и взялся за ножницы. Луше сразу стало ясно: порядочным людям видеть такие сны просто неприлично. Луша потупилась.
– Зато я знаю, как их использовать! – отброшенные ножницы опять брякнулись на стол.
Луша облегчённо вздохнула: разоблачения не последовало.
– Как? – искренне заинтересовалась она.
– Можно сшить шёлковый торс точно по мерке клиента! И потом обходиться вовсе без этих утомительных примерок! Постоянные клиенты будут у портного… всегда под рукой!
Карл Фридрихович взмахнул руками и принялся взволнованно мерять шагами мастерскую.
– Вот что. Нужен насос. А чем Леппих пропитывал тафту? Наверное, каучуком. Не наведаться ли нам в Воронцово?
– Карл Фридрихович, неужели вы думаете, что Наполеон не войдёт в Москву?
– Девочка моя, он вошёл в половину городов Европы. Жизнь на этом не закончится. У старого портного снова будут заказы.
Луша посмотрела на Шрёдера так, как смотрела на Федюню, когда тот уверял её, что ветер прекратится, если деревья перестанут размахивать ветками.
– С Москвой всё будет по-другому, – тихо и серьёзно сказала девочка. – Поверьте мне, я точно знаю. Здесь опасно оставаться.Портной не отвечал. Ворчливо лязгали ножницы.
На другой день улан прибыл на примерку. Куртка висела на манекене, но Карла Фридриховича дома не было. Луша этому обстоятельству обрадовалась несказанно, но не пустилась с места в карьер, а начала издалека.
Завела с гостем разговор том, как генерал Раевский в сражении под Салтановской повёл в атаку двух своих малолетних сыновей. Рассказ о Раевском она слышала от Михеича, в Воронцово. Потом Луше показалось не лишним намекнуть поручику, что она тоже носит эту славную фамилию.
– Я подумал было, что господин Шрёдер вам родственник.
– Карл Фридрихович приютил меня на время…
– Что же, у вас никого нет больше?
– Есть брат. Но от него – никаких известий.
Улан горестно покачал головой. Потом одобрил рвение молодых людей защищать отчизну. Сообщил, что у него тоже есть 14-летний брат, которого он собирается выписать к себе, в армию, если только батюшка позволит.
Тут Луша чуть не забила копытом, как старая полковая лошадь, заслышавшая звук трубы. Она тут же пошла в атаку – стала упрашивать улана взять её с собой.
– Место ли юной девочке в армии, сударыня? – с усмешкой вопрошал Лушу поручик.
– Но вы же служите, господин Александров!
– И что же?
– А то! Я точно знаю, что вы никакой не мужчина! Я… я тоже могу переодеться.
Улан молчал. На смуглых скулах его расцвёл румянец. Луша, заметив смущение поручика, продолжила наступление.
– Ну возьмите меня. Скажите, что я ваш ещё один брат. Смотрите, у вас тоже волосы русые. И глаза карие! Ну может же у человека быть два брата, в конце концов.
Улан ничего не отвечал. Луша не отставала:
– Возьмите меня, я верхом умею. И языки знаю хорошо. Немецкий, французский… – сказала Луша и задумалась, припоминая, какие бывают языки. – И вот ещё какой – итальянский. И в топографии немного разбираюсь. И бегаю быстро, между прочим. И… и я тоже имею право… Отечество защищать!
Улан по-прежнему молчал, но его карие глаза сияли.
– Подождите, я сейчас, – и Луша шмыгнула в угол, за ширму.
Через пару секунд на ширме уже висело Лушино белое платьице, сшитое ею самой из обрезков аэростата. Из-за ширмы появился кадет в мундирчике и длинных белых брюках, которые тут, в прошлом, – Луша слышала собственными ушами, – смешно называли панталонами.
Улан одобрительно посмеивался. Потом заметил, глядя на Лушины тапочки:
– Обувь не годится. Нужны сапоги.
И, помолчав, добавил:– Ладно, достанем.
Карл Фридрихович ещё с утра развил бурную деятельность. Поднявшись с рассветом, он шил и утюжил, а к полудню исчез. Вскоре старик портной вернулся. Он притащил под мышкой нечто, завёрнутое в холщовый мешок и торопливо сунул свёрток в угол. Затем он быстро просеменил в мастерскую, где его уже ждал заказчик, рассыпался в извинениях и начал примерку.
После примерки Шрёдер сразу взялся за работу, обещая к утру всё закончить. Улан ушёл, на пороге кратко переговорив о чём-то с вышедшей проводить гостя Лушей.
Возвращаясь, Луша с любопытством поглядела на холщовый мешок, и спросила:
– Что это вы затеяли, Карл Фридрихович? Что это у вас тут такое?
– Тс-с-с! – нахмурился портной и приложил к губам узловатый палец с надетым на него напёрстком.
– Что, это страшная тайна? – обрадованно зашептала Луша.
– Это меха, – прошелестел Карл Фридрихович в напёрсток. Он всё ещё прижимал палец к губам.
– Как вы сказали? Мех? Вы и шубы шьёте?
– Шубы я не шью. Это меха, – ещё раз, уже более отчётливо, прошипел Шрёдер, – кузнечные меха.
– А зачем они вам? – шёпотом полюбопытствовала она.
– Манекены надувать, – почти беззвучно шевелил губами Шрёдер, скосив глаза на незапертую дверь.
Луша понимающе кивнула, еле сдерживая смех. Карл Фридрихович, тайно надувающий манекены! Хе-хе. Полминуты она крепилась, потом не выдержала, и проказливо надула щёки. Клац! – Крепкие ладошки с силой хлопнули по щекам. Звук получился неприличный. Щёки покраснели.
Вдруг, внезапно став серьёзной, девочка подошла к старику поближе и заглянула ему в лицо.
– Жаль, что вам придётся заняться этим без меня. Я, Карл Фридрихович, ухожу. – И она горячо зашептала ему что-то на ухо.
Старик слушал, не прерывая, и только печально качал головой.
– О, майн готт! Чего только не делается на этом свете!.. – подытожил портной, возвращаясь к работе. Потом поднял голову и вздохнул, обращаясь исключительно к манекену. – Такого сорванца разве удержишь!
Луша молча и пристально глядела на старика, словно чего-то ожидая.
– Ладно, мундирчик бери. Вещь конечно дорогая, только кто знает, когда теперь у заказчика до него руки дойдут. Да и вырастет кадет из него, юноши быстро растут.– Да-с, быстро растут, – повторил он, задумчиво глядя на Лушу, – особенно теперь.
По дороге в штаб
Денег на извозчика не было. Те из извозчиков, что ещё не оставили Москву, заламывали немыслимую цену. Пятьдесят рублей! Впрочем, не было и рубля, не только пятидесяти.
– Это ж надо! До войны сабля в Москве семь рублей стоила. Пара пистолетов тульских – восемь, карабин многое пятнадцать! – мрачно заметил Александров.
До главной квартиры русской армии, что стояла теперь под самой Москвой, улан Александров на пару с кадетом Раевским потащились пешком. Прохромав по мостовой версты три, улан в изнеможении лёг на землю. Контуженная нога его распухла и разболелась нестерпимо.
– Вот ведь, никогда бы не подумал, что контузия – это такая дрянь, – простонал улан. – Знаешь, Раевский, несмотря на столько битв, в которых я был, я ведь раньше и понятия никакого не имел о контузии. Мне казалось, что получить ее – не значит быть раненым!
– А чем это, Александров, вас так ударило?
– Ядром, – кратко ответил тот, вытирая рукавом невольно выжатые слёзы.
– Из пушки?
– Из пушки.
Кадет постоял, сочувственно глядя на старшего товарища. Присел рядом, в задумчивости кусая губы.
Мимо проезжала телега, нагруженная сёдлами, потниками, манерками, ранцами и всяким другим военным дрязгом. Кадет подскочил и решительно бросился к офицеру, сопровождавшему всю эту армейскую амуницию.
Офицер сокрушённо качал головой и устало твердил, что ему некуда посадить раненого. Места нет, сбросить с телеги ничего нельзя. Но кадет не сдавался.
– Давайте, я в руках это седло донесу, – выкрикнул он, схватился за седло и, не дожидаясь позволения, дёрнул изо всех сил.
Часть скарба ссыпалась с телеги к неудовольствию офицера. Не успел тот и рта раскрыть, как мальчишка, ничуть не смутившись, первым перешёл в наступление:
– Да вы, господин офицер, как-то неудачно тут всё уложили. Вот глядите-ка, если это – сюда, а те штуковины – там пристроить, место и освободится. Давайте вместе?
Офицер слушал настырного кадета, выкатив мутные от недосыпа глаза. Потом махнул рукой, и сам помог уложить амуницию в другом порядке, снисходительно следуя советам сообразительного юнца.
– Ура! Готово местечко! Спасибо вам, господин офицер. Садитесь, садитесь же, наконец, – призывно замахал мальчишка своему улану.
Обрадованный Александров устроился на телеге, а кадет бодро пошёл рядом. На лице его сияла довольная улыбка.
Ещё бы! Луша была мастерица сложить всё аккуратно и ловко. В отличие от Руси, у которого, сколько над ним ни бились, в школьной сумке всё было свалено в одну кучу: рассыпанные фломастеры вперемешку с солдатиками, учебниками, тетрадками и какими-то помятыми рисунками на обрывках черновиков.
А Руськин дневник! После первой школьной четверти он был затрёпан так, что можно было подумать, что Руська – второгодник, и пользуется этим дневником минимум года два. Лушин дневник, напротив, даже в конце учебного года выглядел как новенький.
Похоже, правда, что в этом году – и у той, и у другого – дневники одинаково прекрасно сохранятся. Нетронутые временем дневники, с незаполненным расписанием, с незаписанными замечаниями и непроставленными пятёрками… Они сиротливо лежат в портфелях, как мумии в пирамидах. И никто не видит красивые наклейки на обложках. А столько было споров – кому какая достанется…
Внезапно Луше пришло в голову, что здесь, в прошлом, вполне можно завести дневник. Не школьный, а настоящий. Про жизнь. Записывать всё, что происходит. Куда записывать? А есть куда! Ведь вместе с Лушей Раевской в прошлое проскользнул прекрасный новенький блокнотик, засунутый в кармашек её ночной рубашки.
Это был специальный девичий блокнотик: со съёмной шариковой ручечкой и квадратным зеркальцем, подклеенным изнутри к твёрдой обложке. Очень удобный блокнотик – делаешь на уроке вид, что пишешь, а на деле проверяешь, хорошо ли выглядишь.
Пацаны зеркала для всякого баловства в школу носят – зайчиков, например, солнечных пускать. А девчонкам зеркала нужны для дела. Дело это секретное и важное – мониторинг личного внешнего вида. Правда, Елен-Васильна велит, чтоб они «свой мониторинг» производили на перемене у большого зеркала, а «на уроке отвлекаться нельзя». Может, она и права, но… Как говорит Лерка – моя чёлка требует постоянного контроля! Моя, кстати, тоже.
Луша вспомнила, что она теперь кадет, вздохнула, поправила волосы, но зеркальце доставать не стала. Зато поручик Александров, словно подслушав её девичьи мысли, выдвинул из ножен саблю, и приподняв подбородок и слегка прищурившись, посмотрелся в светлую сторону клинка. Луша скосила глаза на сидевшего впереди офицера, и заговорщически прошептала своему улану, пальцем показывая на саблю:
– Можно мне тоже?
Удовлетворившись увиденным, Луша какое-то время шагала молча. Клинок вместо зеркала – было о чём подумать.
– Я давно хочу вас спросить, – негромко заговорила она, наклонясь к улану и слегка задыхаясь от быстрой ходьбы. – Поручик Александров – он давно служит в армии?
Напрямую расспрашивать о чужих тайнах Луша не решалась, но, между тем, просто сгорала от любопытства. Тогда она решила задавать вопросы в третьем лице. Если кто и услышит – мало ли о ком они говорят…
Офицер, сопровождающий телегу, оглянулся. Кадетик шёл, не отставая, о чём-то тихо разговаривая с уланом. Офицер равнодушно зевнул и отвернулся, понукая лошадь.
Вот что рассказал Луше поручик Александров.
То, что в армии под видом мужчины служит женщина, оказалось не такой уж и тайной. И если то, что кадет Раевский на самом деле девочка Луша, пока знал только улан Александров, то секрет самого Александрова был известен лично государю-императору.
– Тайна была раскрыта. Александров был вызван в Санкт-Петербург, и там встречался с самим государем-императором.
– У-у! Государь-то император, небось, ругался сначала?
– Напротив. Не только позволил служить, но наградил за спасение офицера в деле под Гутштадтом, и в корнеты произвёл. Это, Раевский, младший офицерский чин в русской армии.
– И стал Александров корнетом?
Улан усмехнулся.
– Вообще-то он стал не только корнетом, но и Александром Александровым. Таким именем его нарёк сам государь-император.
– Как это? – кадет вытаращил свои карие глаза, несколько недоумевая. – А до этого он под каким именем служил? Под женским, что ли?
– Под мужским, конечно. Орловым поначалу звался. А потом государь ему своё имя дал.
Луша готова была уже спросить – какое? Но, к счастью, споткнулась, и вместо глупого вопроса с языка слетело только недовольное «ой!».
Сбившись с шага, Луша приотстала, старательно шевеля извилинами. Смутное предположение о том, что императором в то время был Александр I, всё объясняло. Разобравшись с этим, Луша, догнала телегу, взяла прежний темп и решительно поинтересовалась: