– Я, как станет возможным, должен и сам с вами всем мне известным поделиться?
– Вот! Как гений гению скажу вам, вы правы!
Оба немного посмеялись, Петя привычно достал блокнот и карандаш, а Григорий Алексеевич начал рассказывать:
– Что мне известно, помимо курьеза, случившегося с перепутанными квартирами? Немногое. Чьи вещи вывозили да по какому поводу, вы небось и сами успели узнать? О личности бывшего студента, видимо, тоже справки наводили?
– В этом и состояла просьба Дарьи Владимировны.
– О его странном увлечении вам поведали? О навязчивом стремлении вступить в масоны или иное тайное общество? Тогда мы все это пропустим. А вот то, что вам вряд ли известно. Господин Пискарев был большим любителем розыгрышей. К примеру, любил порой выпрыгнуть из саней на ходу и скрыться во дворах. А на следующий день искал извозчика, извинялся, платил втрое. Порой шутки выходили у него несколько зловредными, а то и вовсе злокозненными. Удивляет то, что он тратил на их подготовку излишне много сил и времени. Сами по себе они интереса не представляют, потому расскажу лишь об одной его проделке. Пригласил он товарищей к себе, пообещал познакомить с человеком, якобы являющимся членом самого жуткого тайного общества, такого общества, что даже совершает человеческие жертвоприношения. Нагнал вокруг этой истории жути и таинственности. Тем не менее набрались среди друзей смельчаки, явились к нему. Входят в квартиру – он предупредил, чтобы без стука входили – а там… все залито кровью, сам хозяин лежит с кинжалом в груди. На стенах разные каббалистические знаки кровью написаны. Освещают всю эту картину два семисвечника[55]! Тут кто-то валится в обморок, но кто-то мигом бежит за полицией. А сам Пискарев лишь по приходу городового подает признаки жизни. То есть сознается, что все это был розыгрыш. От городового он откупился, друзей хорошо угостил, и те ему простили, до университетского начальства ничего не дошло. А то бы был он изгнан с позором.
– А вам это как стало известно?
– Да один из очевидцев рассказал. Если вам это кажется важным, могу и адрес дать.
– Не думаю, что это важно. Разве что как характеристика, так это и из вашего пересказа ясно – каков он был по своему характеру. И у меня схожее мнение сложилось.
– А как вы полагаете, к чему ему все это было нужно?
– Да как тут понять? Может, оттого, что чересчур увлекся желанием стать масоном, а у него не вышло. Стал придумывать тайные ритуалы сам для себя. Может, думал таким манером привлечь к себе внимание тех же членов тайных обществ.
– Ну, я примерно так же рассуждал. Еще я знаю пару человек, к которым он обращался с просьбами свести его с масонами. Одного назову потому, как тот никакого отношения к делу не имеет и видит в этом лишь причуду судьбы. Федор Харлампиевич Пушников вам известен?
– А то как же! Купец первой гильдии, миллионщик.
– Вот к нему-то и приставал наш студент: сведите, мол, меня с орденом. А тот ничего понять не может, потому как про орден тот лишь в газетах читал да от людей побасенки слышал. Оказалось, что на перстне у купца хитроумный вензель с инициалами супруги выгравирован. Очень схоже с одним из масонских символов. Вот Пискарев и ошибся.
– А второй человек?
– Тот, которого я не стану называть? Тот действительно член масонской ложи в Иркутске. Не называю его, так как масоны ныне под запретом, хоть о них слишком многим известно. Так он мне сказал, что поначалу пыл молодого человека ему пришелся по нраву. Но как узнал о нем чуть больше, счел правильным такую авантюрную личность держать от себя подальше.
– Это все? – спросил Петя.
– Почти. Некоторое время господин Пискарев водил дружбу с радикально настроенными студентами. Те как раз сами хотели его к себе заманить. Полагали, что такие люди на многое могут оказаться способны. Но ошиблись, не стал Пискарев вступать в их ряды. По большому счету ячейка эта ничем особенным не занималась. Ну пустословили, книжки почитывали, и все. Только дело в том, что подталкивал их к этому по-настоящему опасный человек. На его счету и создание террористических групп, и участие в терактах. Псевдоним у него был, или, если угодно, кличка – Шмель. В городе проживал под именем Круглова Евгения Савельевича. Но и прозвищ и фамилий у него было множество. Одно плохо, едва охранка нос в сторону той группы повернула, как его след простыл. Так что лишь по приметам смогли узнать о его бурном прошлом. А теперь, пожалуй, самое важное во всей этой истории. Шмель этот, помимо создания марксистской группы в среде студентов, еще и сам отирался вблизи масонов. В отличие от Пискарева, он в точности знал, к кому обращаться. Увы, но никаких подробностей мне не известно. Хотя сам этот факт в совокупности с увлечением Пискарева и с тем, что их пути с Кругловым неким образом пересеклись, а возможно – нельзя этого исключать уж точно – они даже встречались лично, мне кажется многозначительным.
– Вы сказали, что приметы…
– Вот незадача, – расстроился журналист. – Я все это узнал в политической полиции, когда пришел просить за одного из студентов из той группы. Ну мне и разъяснили, что все не столь уж безобидно. А раз господин Шмель сумел исчезнуть, то сочли нужным пооткровенничать больше обычного. Но про приметы я спрашивать не стал, ни к чему они мне были. А сейчас с этим вопросом туда уже не пойдешь.
– Может, кто из той группы в городе остался? – предположил Петя. – Я полагаю, что их, скорее всего, просто исключили из университета, а не арестовали?
– Верно полагаете. Но тот мой знакомый из их числа – он пописывал, и неплохо, для нашей газеты, вот я и ходил если не заступиться, то хотя бы разобраться, что там да как – уехал. А других я и не знал никогда. Но могу узнать их имена под разумным предлогом. А там решим, идти к кому расспрашивать про приметы Шмеля или не стоит к ним даже подходить. Договорились?
– Конечно.
– А насчет вашего рассказа, обещаете, как все завершится, сообщить подробности?
– И вы их опубликуете, в случае чего не называя имен и фамилий?
– Если получу от вас разрешение.
– Григорий Алексеевич! Скажите, пожалуйста, нет ли среди масонов в нашем городе человека с фамилией, которая заканчивается на «цкий»?
– Да я их всего пару человек знаю и еще об одном слышал. Но среди этих трех точно никого с такой фамилией нет. Опять же нет у меня никакой твердой убежденности, что эти люди о своем участии в масонском ордене говорят правду, а не пыль в глаза пускают.
– А среди банкиров или важных чиновников?
– Тут сразу не припомнить. Но можно же в справочник глянуть. Мы как раз справочник абонентов телефонной станции напечатали, очень удобная вещь. И уж все мало-мальски важные люди сейчас имеют телефонные аппараты.
Искать владельцев телефонных аппаратов не по началу фамилии, а по ее окончанию было непросто, но справились вдвоем они быстро. На всякий случай и фамилии на «ский» тоже выписали. Но все это были люди, к которым с письмом обращаться Пискарев навряд ли стал бы. Но Петя список себе оставил, мало ли что?
Отчего это письмо, отправленное Пискаревым через дворника, ему так втемяшилось в голову, он и сам не знал. Но втемяшилось, и все тут! Он так над всем этим задумался, что прошел мимо своего дома. А раз прошел, то решил прогуляться и до дома с драконами. В надежде встретиться со словоохотливым дворником. Весь день валил снег, а значит, застать его на улице, как бы проходя мимо – специально прийти расспрашивать не хотелось, – было весьма вероятно. Так и случилось. Знакомый дворник был на месте и занимался своим делом, то есть счищал снег с деревянных тротуаров. Завидев знакомого гимназиста, поздоровался.
– О, здравствуйте! – ответил Петя. – Как у вас дела? Вижу, работы с неба вам навалило порядочно.
– Это еще ничего. Бывало и хуже. Я уж решил, что вы ко мне идете, а вы чуть было мимо не прошли.
– Задумался!
– Не про ту ли фамилию, что я говорил? – хитро улыбнулся дворник.
– По правде сказать, и о ней думал. Больно хитрая фамилия получается.
– Вот и у меня из головы не идет, – закивал головой дворник, – и не токо из-за обещанной награды. Все время в голове крутится, а на язык не хочет лечь. Всего и припомнил, что она мне тогда этакой хрустящей показалась. Ну словно чего хрустело там или еще как.
– Так может Хрустицкий? – предположил Петя. – Или Хруцкий?
– Нет, точно не этак.
– Хворостицкий?
Дворник помотал головой отрицательно.
– Эх! Что же у нас еще хрустит? Снежицкий, может?
– Снег, он скорее скрипит, чем хрустит, – со знанием дела разъяснил дворник. – Это ледяная крошка под ногами хруст издает.
– Тогда Ледницкий или Крошеницкий?
– Тоже не то. А из прочего хрустящего я вот про гальку вспомнил.
– Галицкий?
– Вы, барин, все какие-то простые фамилии предлагаете. А там была этакая, с ходу и не выговорить.
Они перебрали еще около двух десятков фамилий, вспомнив попутно все, что может хрустеть: бумагу, печенье, даже муку, хотя та вроде снега скорее поскрипывала, чем хрустела. И крахмальные воротнички вспомнили, те точно похрустывают. Но дворник лишь мотал головой и вздыхал. Пришлось распроститься, так и не сдвинувшись в этом вопросе с места.
– Я ежели вспомню, так непременно к вам прибегу. Мне уж и самому всю эту дребедень из головы выкинуть хочется, – пообещал на прощание дворник, поправил шапку и взялся за лопату.
За обедом Петя нашел и вспомнил еще кучу хрустящих вещей, тот же сахар, к примеру. Но ни из одной такой вещи труднопроизносимой фамилии не складывалось.
– Ох, до чего привязалось! – вслух воскликнул Петя. – И лезет мне в голову и лезет!
Но выкинуть всю эту дребедень не выходило. Он поехал на извозчике в Народную библиотеку, и глаза сами стали цепляться за подходящие вывески на магазинах. «Скобяные изделия. Мясницкий и сыновья», «Мадам Быстрицкая. Шляпный магазин»… Ну и все прочее в том же духе. Сани уже сворачивали с Миллионной улицы в переулок, где расположена библиотека, как он увидел еще одну вывеску «Граверные работы. Г-н Пшебржецкий». Фамилию он с ходу прочесть не смог и по этой причине попросил извозчика остановиться чуть раньше названного им места. Расплатился и вернулся к мастерской гравера. Фамилия ему хрустящей не показалась, скорее она была шипящей. Но зато язык на ней точно можно было сломать. Секунду подумав, Петя вошел в мастерскую. Над дверью звякнул колокольчик, и тут же в зал вошел хозяин.
– Доброго вам дня, сударь, – поздоровался он с Петей.
– Здравствуйте. Вот возникло у меня желание сделать подарок с дарственной надписью. Зашел на образцы глянуть.
– За просмотр мы денег не берем. Смотрите внимательнее, образчики вам больше скажут, чем я сам, если начну себя расхваливать.
Петя действительно принялся внимательнейшим образом рассматривать образцы граверного мастерства, потому что они стоили этого.
– Превосходная работа, – похвалил он. – Признаться, не видел ничего столь тонкого и изящного.
– Так ведь над каждой буковкой и каждым штришочком в рисунке трясусь, упаси бог, чтобы рука дрогнула. И вот, извольте заметить, почти ни разу не повторяюсь. Везде и рисунок особый и буквы всякий раз иначе выписаны. У меня из-за моей дотошности даже конфликт с полицией вышел.
– Не может быть! – изумился Петя.
– Может, может. Мне в начале этого лета кинжал принесли и велели дарственную надпись сделать: «От полиции госпоже Кузнецовой за оказанные услуги». Ну и что это за текст? Разве ж можно барышне этак вульгарно отписывать подарок? Я взял да и приписал от себя, да еще и старался особенно. А меня за неспешность упрекать стали.
– Ну так это еще не конфликт! – обрадованно воскликнул Петя. Обрадованно по той причине, что сразу догадался, о каком кинжале идет речь.
– Тут вы имеете полное право не соглашаться со мной. Но та выволочка от полиции, коей меня сам полицмейстер удостоил, любого другого конфликта стоит.
Петя от души рассмеялся.
– А вы в самом деле подарок решили сделать или по полицейской линии? – спросил гравер.
– Ну к полиции я мало отношения имею. И уж выволочку вам устраивать не намерен. А отчего вы спросили?
– Так я в то утро, когда заказ с кинжалом завершил – всю ночь корпел, глаз не сомкнул, а меня обругали, словно бездельника, – на вокзал за полицией увязался. Захотелось глянуть, кому тот кинжал вручать станут. Не каждый день полиция барышням кинжалы дарит, да еще под оркестр! После уж все газеты отыскал и прочел, где писалось про госпожу Кузнецову. И про вас. Ну и вас самого видал на вокзале, как вы с ней прощались печально, до слез.
– Тогда не стану вам врать. Подарок я, пожалуй, у вас закажу, уж больно мне ваша работа понравилась, но это ближе к Рождеству. А зашел я к вам спросить: не знакома ли вам фамилия господина Пискарева или он сам?
– Отчего не знакома, очень даже знакома, – сознался господин Пшебржецкий. – Он у меня тоже как раз кинжал и делал. То есть не сам кинжал, гравировку на рукояти. Просил масонские знаки нанести. Я, вы уж верно поняли про это, человек дотошный и стал просить, чтобы мне точный рисунок представили.
– И он прислал вам нужный рисунок по почте?
– Так все и было, – закивал гравер. – Я предупредил, что два-три дня меня не будет. Так тот господин и сказал, что в таком случае пошлет рисунок письмом, и пусть почтальон меня разыскивает, а не он сам. Я как заказ исполнил и сам его письмом оповестил, что забирать можно.
– Понятно.
– А могу ли и я вопрос задать?
– Отчего мне все это интересно?
– Да, уж не обессудьте, но крайне любопытно.
– Дело в том, что господина Пискарева убили. В Москве.
– Неужто моим кинжалом?
– Да отчего вы взяли, что его именно кинжалом убили? По правде сказать, я и сам не знаю, как он был убит. Это госпожа Кузнецова мне телеграмму прислала, просила узнать что-нибудь о нем. А мне сказали, что он однажды письмо отправлял адресату в Томске. А у нас ведь редко пишут по городу, проще ведь доехать или пешком дойти до любого места, вот я и заинтересовался. И что фамилия у того адресата трудная, мне сказали. А тут я вашу вывеску увидал и зашел к вам. Так что вы не беспокойтесь ни о чем.
– Вот оно как! – печально произнес гравер. – А фамилия у меня еще и не слишком трудная. Я вот с одним сербом был знаком, так у него в фамилии ни единой гласной буковки не было. Ну-ка попробуйте повторить…
Петя и с третьего разу не смог выговорить ту сербскую фамилию. Даже запомнить не сумел. Да и надоели ему фамилии, на которых язык сломать можно.
За ужином Петя рассказал о своих поисках отцу. Тот, к сожалению, ничего нового сообщить не мог. Зато они посмеялись над всей этой историей с «лошадиной фамилией», над удивительным совпадением – один и тот же мастер делал гравировки на подарке для Даши и на кинжале для убитого в Москве студента. Тут Петя вдруг припомнил смешные совпадения фамилий в студенческом общежитии.
– Этакое случается, – сказал ему отец. – Я вот когда служил, у нас в полку были три офицера – Черноконь, Белогривов и Кобылинский. Но еще смешнее история с каптенармусом[56]. Мало того, что сам он носил весьма удивительную фамилию Шлагбаум, так у него под началом служил Оглоблин. Их все звали не иначе чем Палкин первый и Палкин второй.
– Э… а при чем тут Палкин? А! Понял! Оглобля, по сути, большая палка, и шлагбаум тоже палка, или та же оглобля, которой дорогу перегораживают.
Они посмеялись неприхотливому армейскому юмору, но папенька вдруг стал серьезен.
– Я не хочу и не стану тебе ничего запрещать, – сказал он. – Но отчего-то вдруг мне стало немного боязно за тебя, но больше за Дашу. Понимаешь, все эти масоны, мальтийцы и прочие тайные ордена – штука непонятная. У нас сейчас в Томске масонской или какой иной ложи нету, иначе я бы знал. Но есть несколько их представителей. Люди приличные и ни в чем дурном не замеченные. Есть и среди постоянных приезжих такие. Я у тех, с кем поближе сошелся, спрашивал: зачем вы стали членами ордена? Плечами жмут, мол, сами понять не можем. Манили чем-то таинственным и неведомым, а так никаких тайн нам не открыли. Но это были стоявшие на самых первых степенях посвящения. А те, кто повыше – те просто молчат или отшучиваются. Но главное, что ни от кого толком ничего не известно, что там в этих орденах происходит. Может, это игра такая, может, есть у них свои тайны, но безобидные. Но может, и не столь безобидно все. Но все неизвестное опасно! Не знаешь, ужик перед тобой или гадюка ядовитая – держись подальше. Не можешь остаться в стороне – прокрадись незаметно.