– Адвокату порой тоже необходимо так рассуждать.
– А теперь вы разговор в сторону уводите, – заулыбался студент. – А я его в нужное русло верну. Было дело, меня из-за Пискарева едва не отчислили.
Тут Петя удивился очень сильно, потому что из предыдущего разговора ничего такого не должно было возникнуть.
– Дело, конечно, пустяковое, я о нем упоминаю, чтобы дальнейшее понятнее стало. Валентин забыл в аудитории книгу. Та была в газету завернута, я, не глядя, что за книга, принес ее в общежитие, чтобы на следующий день вернуть. А тут инспектор с проверкой. Нас же ежедневно, вернее, каждый вечер проверяют. В общежитии уж обязательно, на квартирах сейчас, как студентов много стало, это не получается. Так вот, инспектор едва не сразу принялся сверток развертывать, а там Папюс оказался! Книжка не запретная, но студентам ее читать воспрещается. Вроде пустяк, но инспектор вдруг взвился, стал кричать, мол, вот вы здесь чем занимаетесь, оккультизмом! Может, и в сектах богомерзких уже состоите!
– А вам пришлось сказать, что книга ваша?
– Пришлось. А еще я не сдержался и пару слов о свободах слова и совести добавил. Тут такое началось! Но Пискарев, едва узнав про инцидент, кинулся к ректору и сумел убедить, что тут вообще никто ни при чем. Что книгу он сам подобрал на скамейке в роще, – не бросать же КНИГУ! – что в глаза не видел и знать не знал, что это за книга, а раз не его она, так и забыл, а уж Михайлов, то есть я, вообще никогда в чужие вещи не заглядывает.
– То есть обошлось?
– Обошлось. А рассказал я это вот к чему. При всем моем хорошем к Валентину Пискареву отношении, он своими поступками не раз мог товарищей подставить. Очень авантюрен был! Мог завестись на ровном месте ни с того ни с сего. В трактире…
Тут Кирилл Михайлов аж закашлялся, про трактир ему говорить не стоило, это уж весьма строго каралось – посещение студентами трактиров.
– Ну, словом, где угодно. Раз! И возникнет у него каверза в голове. Чаще всего безобидная, но столь же часто непростая в исполнении, да еще последствиями неприятными грозящая. Все силы приложит, чтобы осуществить задуманное, пусть оно ему и многим другим боком выйдет. Я таких случаев с дюжину припомнить могу, если вам будет интересно, позже мне напомните.
– Хорошо.
– А теперь о главном. Пискарев очень увлекался литературой. Особенно современной поэзией, символистами в первую очередь. Но, как мне кажется, это увлечение было продолжением его главной страсти. Страсти ко всему таинственному, секретному, ну и к нелегальному, то есть к противозаконному, тоже. О всяких таинственных древних знаниях мог часами рассуждать. Впрочем, всегда делал вид, что сам к ним всерьез не относится, что для него это лишь повод развлечься. Про все тайные ордена знал, про мальтийцев, масонов, про, бог ведает, еще кого. Книг во множестве на эти темы прочел. Но главное, я уверен, он не раз предпринимал попытки вступить в тайное общество. Как, через кого, каким образом и в какое – не ведаю. Но пытался и не раз.
– Не расскажете, как вам это стало известно?
– От него самого. Его попытались втянуть в свой круг те, кого называют революционно настроенной молодежью. Уж само собой, у них имелось свое тайное общество, а обойти стороной Пискарева они никак не могли, да и Пискарев мимо пройти не смог бы. Позвали его на собрание. Он сходил. После рассказывал, как все это убого и скучно, что играют уже взрослые люди в игру и даже игру эту не могут сделать увлекательной. Одна говорильня и глупые прятки от якобы шпиков, за ними подсматривающих, пароль дурацкий, который нужно говорить даже человеку, которого знаешь и который сам тебе его назвал. Пожаловался он на это и сказал… Нет, в точности слова его мне не вспомнить. Своими перескажу. Сказал он, что в древних тайных обществах хотя бы эти самые игры обставлены должным, красивым и истинно таинственным образом. И что в самом деле ему не слишком верится, что эти тайные общества хранят по-настоящему важные древние знания, но что-то они хранят. И пусть у него до сей поры не получалось в них вступить, но он дорогу найдет обязательно.
– Да, тут по-другому и не понять.
– Вот и я говорю, что точно, пытался он вступить в масонский орден или еще куда, не раз пытался, но не вышло у него. А он очень хотел. Книги на эту тему читал, оккультизмом интересовался. Наверное, готовился.
Петя еще минут двадцать разговаривал с Кириллом Михайловым, а затем они распрощались. По пути вниз он заглянул на второй этаж, подошел к двери комнаты номер восемь. Среди фамилий жильцов имелись Телега, Бричка и Кучеров.
14
«Вещи с квартиры вашего протеже свезли накануне не наши старые знакомые, а их коллеги по другому ведомству. Друзья говорят, что Валентину не удалось получить работу каменщика[34], но он настойчиво ищет ее или похожую. Пока все. Скорей бы лето.
Петя».
Я перечитала телеграмму от Пети раза три подряд. Не оттого, что сразу не поняла сути, просто пыталась представить, как он ее писал. Наверняка в три приема. Сперва написал более подробно и теми словами, что отражали суть дела. Потом посмотрел, без чего невозможно обойтись, а что ничего и не добавляет. А после в коротком варианте заменил все слова, которые не хотел писать в телеграмме, на что-то, что я легко должна правильно понять и истолковать, но у других подозрений не вызывает.
Очень правильно поступил. Попадись телеграмма на глаза цензору и как бы он отреагировал, будь в ней написано: «С квартиры Пискарева, убитого в Москве, вещи вывозили жандармы. Друзья говорят, что Валентин не раз пытался вступить в масоны или другое тайное общество, но у него не получилось, и он стал искать другие пути в этот или какой другой тайный орден».
Да уж, наверное, неприятностей случилось бы немало, тут и его самого, и его отца запросто могли обвинить в связях с тайными обществами. Нынче такие времена.
А слова «Скорей бы лето», видимо, следовало прочесть так:
– Я очень соскучился и жду не дождусь, когда настанет лето, и мы сможем встретиться!
И не спорьте со мной!
Пока из телеграммы нового ничего узнать не удалось, разве что можно догадаться, охранка уделяет этому делу повышенное внимание. Вон как скоро и в Томске засуетились, и уж верно в Красноярске, на родине Валентина Пискарева, всяческие меры предприняли.
Бедный Петя, наверное, потратил на сыск весь день. Не хотелось бы, чтобы у него из-за этого были неприятности с учебой. А то сын градоначальника, а двойки из гимназии приносит! Нет, до двоек у него вряд ли дойдет. Кстати, мне и самой еще предстоит уроками заниматься. Но пока можно часочек поразмышлять, наверное, набралось вполне достаточно фактов, чтобы из них хоть какие-то зацепки извлечь. Жаль, что Петя далеко. Обычно мы с ним просто начинали рассуждать о том, что известно, и получалось очень здорово. В вагоне транссибирского экспресса рядом был Иван Порфирьевич Еренев, помощник прокурора и в прошлом сыщик с немалым опытом. С ним тоже было легко размышлять. А тут я осталась одна. Даже записывать разные важные мелочи некому, а я так привыкла, что это всегда делал Петя.
Пришлось самой взять лист бумаги.
Для начала я в его верхних углах нарисовала два квадрата. Это будут дома, где произошли убийства, в которых обвиняют Михаила Пушкина. Как ни странно, этот простой рисунок меня сразу настроил на деловой лад. Я быстро написала несколько строчек:
«Обдумать все, что связано с этими домами, и нет ли в них чего-то, что может иметь существенное значение.
Восстановить в подробностях хронологию событий.
Сравнить орудие убийства Пискарева и предполагаемое орудие убийства тети Михаила».
Отчего-то думать я начала с конца, но не перебивать же саму себя? Подумала и тут же пошла к телефонному аппарату. Назвала нужный номер, попросила пригласить Осипа Ивановича.
– Здравствуйте, Дарья Владимировна. А я только что от Михаила.
– Как он себя чувствует?
– Несладко ему. Допрашивали вчера до поздней ночи и сегодня большую часть дня. Много спрашивали об отношениях с тетей, но мне показалось, что это для проформы. Хотя боюсь, что и по этому эпизоду с него подозрения не сняты. Серьезные вопросы задавались исключительно по делу Пискарева. Много раз по кругу одни и те же вопросы. Впрочем, это общепринятая тактика.
– Я знаю. Пытаются поймать на противоречиях в показаниях, первый раз одно скажешь, а на десятый собьешься, и совсем другое наговоришь. Или проговоришься, если солгал.
– Верно. Да только Михаила этим не пронять. Он ежели из баловства приврет, что с ним может случиться, так ложь свою запомнит крепче, чем правду.
– Что-то особое выделялось в вопросах?
– Да. Орудие убийства. Спрашивали, не было ли чего в вещах покойного, что им могло послужить. Но само это орудие не предъявляли.
– А про орудие убийства тетушки не спрашивали?
– Спрашивали, но, как ему показалось, вяловато, без особого интереса.
– Я как раз хотела просить вас при следующей встрече взять у Михаила описание того кинжала, что он упоминал.
– Вы обо мне плохо думаете. Едва Михаил его упомянул, я его сразу попросил описать и даже нарисовать, как уж сумеет.
– Можете пересказать?
– Легко. Лезвие длиной четыре вершка[35], с рукоятью выходит шесть с половиной вершков. Лезвие в сечении ромбовидное, у основания шириной с палец и конусом сходится к острию. Рукоять из бронзы, отделена от лезвия перекрестием. На обеих ее сторонах – она округлая, овальная по форме – выгравирован один из главных масонских символов: пирамида. Я пытался проверить, может ли такой кинжал быть атрибутом масонской ложи или нет. Безрезультатно. Два человека убедительно сказали, что может, двое других назвали кинжал подделкой, фальшивкой. А отчего вы об этом спросили? Как я понимаю, раньше вам это важным не казалось.
– Не казалось. Дело в том, что Валентин Пискарев убит кинжалом, на торце рукояти которого нанесены знаки розы и креста.
– Вот те раз!
– Давайте обменяемся описаниями. Ну и обговорим, что из этого может следовать.
– Если вам удобно, приезжайте завтра ко мне в то же время, что и в прошлый раз.
– Хорошо. Но, возможно, я попрошу вас заехать к нам, но пока вроде помех нет.
– А про источник ваших сведений расскажете?
– Мы своих информаторов не выдаем! – пошутила я, хотя и в самом деле не решила, нужно ли про Степана рассказывать.
Я вернулась к столу и пометила рядом с третьим пунктом моего плана посмотреть хоть что-то в книгах про всех этих масонов и прочие тайные общества и их таинственные знаки.
И принялась размышлять над пунктом номер один.
Итак, что мне известно о доме, где квартировал Валентин Пискарев? Четырехэтажный угловой дом. Квартиры в нем небольшие, от двух до четырех комнат. Снимают их по большей части приказчики из хороших магазинов, учителя гимназий, ремесленники, имеющие свои мастерские.
Парадных подъездов, выходящих на улицу, нет. Есть арка, ведущая во двор, и из него жильцы попадают в подъезды и в свои квартиры. Арка закрывается коваными чугунными воротами, нижняя часть глухая, верхняя – в виде решетки. Две другие стороны двора – это стены еще двух домов, поэтому двор похож на колодец. Вроде все? Нет, пока не все. Пискарев проживал в подъезде справа от арки, четвертый этаж, на площадке две квартиры по левой стороне, одна из них Пискарева, и еще одна напротив. Дает это мне хоть что-то? Пожалуй, что нет.
Переходим к пункту два.
Михаил Пушкин пришел к Пискареву около десяти часов вечера. Примерно в это время, но обычно чуть позже, дворник запирает ворота, и без него попасть во двор становится совершенно невозможно. Ворота я видела сама, под ними или через прутья решетки только кошка пролезет, а собака приличного размера застрянет.
Михаил и Валентин беседуют до утра. Одна из причин как раз в том и состоит, что им неловко в очередной раз будить дворника, а спать ложиться им не хочется. Утром Михаил подходит к окну и видит, что дворник уже во дворе. Самое время возвращаться домой, тем более что у тети поутру самый крепкий сон и есть возможность свой приход из очень позднего превратить в просто поздний, сказать, что, мол, пришел сразу после полуночи. Ребячество конечно, но Михаил дорожил проживанием в тетушкином доме и не желал ее сердить лишний раз. Впрочем, это уж точно неважно.
Итак, около пяти часов утра он прощается с Валентином и выходит во двор. Дворник его знает и здоровается. Калитка в воротах арки уже открыта. Стоп! А отчего она уже открыта? Кто-то входил-выходил? И важно ли это? Не знаю, но надо пометить, вдруг удастся уточнить.
Дальше. Михаил идет домой, делая небольшой крюк. А в подъезд квартиры Пискарева приходит уборщица, замечает в открытую дверь лежащее тело и поднимает шум. Как бы то ни было, спустя три часа к возвращению Михаила с полицейскими там уже работают следователи жандармов. Но прежде них там побывала полиция.
Что когда произошло, нам в точности неизвестно, но можно прикинуть. Уборщица – кстати, когда она обычно начинает уборку? Пометим: нужно узнать! – приходит, по словам дворника, в половине шестого, кричит, прибегает дворник и тут же отправляется за городовым. Или уборщицу отправляет? Вряд ли. Скорее всего, просто выскочил на улицу и засвистел. Прибежал ближайший городовой и, как положено, отправился охранять место происшествия. А дворник продолжал свистеть, пока не прибыл второй городовой, тот, либо сразу, либо накоротке переговорив с первым, бежит в участок. Вскоре прибывает полиция. На все про все – около часа, но не менее трех четвертей и не более часа с четвертью. Возьмем час. На то, чтобы разобраться, что преступление, как говорится, проходит по жандармскому ведомству, тоже нужно время. Но тут либо Пискарев по этому ведомству проходил как подозреваемый или неблагонадежный, либо кинжал со знаками ордена свою роль сыграл, и тогда времени нужно совсем немного. А вот чтобы прибыли жандармы – вот где у нас ближайшее жандармское управление, тоже нужно узнать – потребуется минимум полчаса. И однозначно выходит, что от ухода Михаила до смерти Пискарева прошло от десяти до двадцати минут! Всего! И что получается? Получается, хоть по словам дворника, хоть по моим прикидкам, что преступник заранее караулил уход Михаила.
Ой! А откуда бы ему там взяться? Во двор ведь проникнуть, не попавшись на глаза дворнику, не выйдет! Живет в том же подъезде? Или у кого из знакомых соседей скрывался? Тоже версия, но слишком большое и чересчур необычное совпадение получится. Валентин там жил всего-то четвертый месяц, а тут среди соседей его враги из тайного общества! Но мог же Валентин специально поселиться вблизи того, через кого искал, к примеру, выход на тайное общество. Нет, все равно очень и очень маловероятно. Скорее где-то должен был этот преступник прятаться. В подъезде это сделать непросто, да и Михаил, уходящий с верхнего этажа, не мог бы не заметить постороннего в такой ранний час и его запомнил бы. И дворник, если его не замешивать в сообщники, что будет чушью, тоже не мог проглядеть чужого в пустом дворе. С улицы на четвертый этаж забраться через окно возможно, но невероятно сложно. Так откуда же убийца пришел?
К тому же он точно был знаком с Валентином. Судя по положению тела, как его описал некий Васька из квартиры напротив, его ударили в спину. Не стал бы никто к постороннему спиной поворачиваться, да и просто чужому дверь в такое время не открыл бы. Стало быть, кто-то знакомый объявился, Валентин его впустил и пошел первым в гостиную. А его ударили в спину кинжалом. Он смог обернуться, но тут же и рухнул головой в сторону входной двери, лицом вниз. Отчего преступник оставил ее нараспашку? Хотел, чтобы об убийстве узнали как можно быстрее? Неясно зачем, но специально оставил. И еще был уверен, что за считаные минуты сумеет скрыться. И опять выходит, чтобы скрыться, он должен проживать в том же подъезде. Нет, не должен! Он знал, не мог не знать, что всех соседей уж наверняка проверят, да так, что мало не покажется. Значит, у него был заранее придуман план отступления, да и план подхода имелся. И самое разумное предположить, что проник он и исчез через чердак. Вот! Вот куда нужно залезть. Тут даже есть крохотный шанс, что полиция или жандармы там не побывали, очень уж они вцепились в Михаила как в обвиняемого.