Лев Николаевич лишь устало отмахнулся. Его вид словно говорил: делайте, что хотите. Не мое это дело – пропитанием заниматься.
– Странно, – сказала Аня-большая, – вот Ася с Аней – близняшки, а ведут себя по-разному абсолютно во всем.
Наверное, это было сказано, чтобы увести разговор от неприятной темы про обеды в кафе.
– Особенно в еде, да? – засмеялась Лена Кошкина. – Это точно! Ася у нас никогда не страдала отсутствием аппетита. А выглядит более тощей, чем Аня. Мы с самого их детства этому удивляемся – близняшки, а похожи только внешне. Аню всегда приходится заставлять есть. Аську – никогда, она сама просит. Вы заметили, у нее даже рот до ушей, как у Буратино! Аня задумчивая, спокойная, рассудительная. Ася – болтушка, шустряшка, не сидит на месте ни секунды.
Аня вздохнула, нехотя прихлебывая бульон. Аська стрельнула глазками в сторону мамы, быстренько дожевывая очередной кусочек пищи. Наверное, девчонки слышали разговоры о своей похожести-непохожести тысячу раз и относились к ним совершенно равнодушно.
Филя вздохнул. Какие бессмысленные взрослые беседы! Про еду, про близняшек… Ну какая разница, большой у Аськи рот или маленький? У всякого человека – своя внешность. Вот Филя, например, не очень высокий, даже, можно сказать, маленький, а Даня – довольно-таки… У Фили голова большая и круглая, как шар, а у Дани – обыкновенная, овальная. Ну, и что тут обсуждать? Скука смертная!
Из-за скуки и от нечего делать Филя даже успел заметить странную вещь. Про Аню взрослые почему-то слушали спокойно, словно ее черты характера – задумчивая, рассудительная – были положительными. А когда сказали про Аську, что она болтушка и шустряшка, к тому же еще и ест беспрерывно, – все усмехнулись как по команде.
Филе даже обидно стало за Аську. И вообще обидно. И что это за родители такие? Привезли своих детей в Коктебель, а сами уселись вокруг раскладного столика, будто на одной из кухонь своих квартир, и болтают про глупости. «А у вас? Ой-ой-ой… А у нас! Представляете! Ай-ай-ай!..» Филя просто терпеть не мог таких разговоров. И ладно бы еще про украшения всякие, про драгоценные камни. А то сплетничают про своих же детей. Сами хуже всякой Аськи, и ее же болтушкой называют! И ведь разговор этот будет длиться бесконечно, а где-нибудь на набережной, возможно, уже происходит что-то интересное… Как известно, под лежачий камень вода не течет. Если торчать здесь, среди палаток, то разве можно что-то узнать, увидеть, услышать?
– Сегодня странный день, – задумчиво и громко сказал Филя. – Весь палаточный городок запланировал экскурсию в музей. Но посмотрите – все сидят на месте. Наверное, необычайно приятно на солнышке. Или все решили, что музей никуда не денется, потерпит. Представляю, как все ринулись бы туда, если бы солнце зашло за тучи.
Лев Николаевич удивленно хмыкнул и ничего не сказал. Иван Сергеевич засмеялся. А все мамы, тоже засмеявшись, подхватились со своих мест, будто уже надвинулась туча, и подул сильный ветер, и надо срочно хватать всю посуду и убирать ее со стола. Иначе ветер унесет ее куда-нибудь в море.
Через десять минут все были готовы к походу в музей.
Иван Сергеевич шепнул Филе, когда они немного приотстали от всей группы:
– Научишь меня, ладно? Я никогда не знаю, что сказать и как сказать, чтобы Данина мама поторопилась. Например, в театр или на концерт. Стою у двери и жду, пока она собирается. А ты – раз, два, с невозмутимым видом сказал фразочку, и наши женщины через десять минут уже готовы. Научи, будь другом!
Филя понял, что Иван Сергеевич шутит. Он улыбнулся и шепотом сросил:
– А что, неприлично получилось? Наверное, нельзя таким тоном со взрослыми разговаривать?
– Можно, можно, – успокоил его Иван Сергеевич. – В шутку – можно. Но учти, что шутка, которая говорится абсолютно серьезным тоном – весьма мощное средство воздействия. Даже оружие. Им надо пользоваться осторожно и только в отношении людей с чувством юмора.
– А что, разве бывают люди без чувства юмора? – удивился Филя. – Ну, хоть капелька его должна же быть у каждого? Люди не животные, улыбаться все умеют.
– Чувство юмора и умение улыбаться – это разные вещи, – ответил Иван Сергеевич. – Чувство юмора – это, пожалуй, душевное качество. Важное качество! Добрые люди всегда им обладают. И всегда могут посмеяться над собой. Им это не страшно.
– Получается, что доброго человека можно отличить по чувству юмора? – спросил Филя.
– Пожалуй что и так, – улыбнулся Иван Сергеевич. – Во всяком случае, мне кажется, это необходимое качество доброго человека. Ты заметил, как наши мамы сразу поняли твой шутливый намек, посмеялись над собой и стали собираться? И ни капельки не обиделись, что ты их поторопил своим намеком.
«Кто ж спорит, что наши мамы добрые? – подумал Филя. – А вот надо попробовать проверить какого-нибудь незнакомого человека на доброту! По чувству юмора».
Филин папа шел впереди рядом с Даней. Они тоже о чем-то разговаривали.
«Наверное, и мой папа что-то объясняет Дане, – подумал Филя. – Это, конечно, поинтересней разговоров о том, кто как ест. Можно сказать, экскурсия уже началась. Еще до музея».
Почти на набережной, рядом с прогулочной дорожкой, за оградой стоял красивый каменный дом. «Дом-музей М.А.Волошина» – прочли ребята на вывеске.
– Это поэт такой был, – сказал Даня.
– Ты уверен? – спросил Филя. – По-моему, художник. У родителей есть альбом с его картинами.
– Одно другому не мешает, – сказал Даня.
– У меня почему-то мешает, – возразил Филя. – Так мешает, что ни того, ни другого не получается. Ни стихи сочинять не умею, ни рисовать.
– Ну почему? – засмеялся Даня. – Помнишь, ты про туалет на заправке отличный стих сочинил?
– Да ладно тебе, – отмахнулся Филя.
За калиткой, во внутреннем дворике музея, никого не было.
– Прав оказался Филя, – пробормотал Иван Сергеевич. – Музей действительно закрывается на обед. Но подождите! Вполне возможно, мы без всякой очереди, без толкотни осмотрим экспозицию. А может, нам разрешат и на палубу подняться…
Иван Сергеевич попросил подождать, а сам куда-то исчез. Но вскоре появился в сопровождении молодого улыбчивого человека.
– Коля Липов, – представился тот. – Очень рад буду провести экскурсию для друзей Ивана Сергеевича. Вот сейчас уйдут последние посетители, и мы начнем.
– Коля – мой ученик, – объяснил Иван Сергеевич. – Сам он из Симферополя, учился в Москве, теперь вот в Коктебель перебрался. Я искренне жалею, что он оставил археологию и посвятил себя музейному делу. Но уверен, что и в этой области он совершит какое-нибудь невероятное открытие. Как я рад, что мы тебя застали! Ты же собирался в Париж?
– Собирался, – кивнул Коля. – И уже вернулся, к сожалению. Не успел до конца, как вы говорите, совершить свое невероятное открытие. Не хватило времени как следует в архивах парижских покопаться. Но потом, потом расскажу! Давайте я для начала проведу вас по дому.
Признаться честно, Филя не очень-то любил музеи. Даже самые военные, где всякого оружия навалом – от мечей до танков. Все музейное казалось Филе каким-то… ненастоящим, что ли. Как будто поддельным. Как будто была настоящая вещь, исчезла, а ее заменили макетом. В булочной возле Филиного дома залежались на витрине старые макеты булочек, крендельков и бубликов. Они были такими страшными, что всякий аппетит пропадал. Вот и музейные экспонаты всегда казались Филе похожими на эти макеты бубликов.
Но в доме Волошина все оказалось по-другому. Наверное, оттого, что этот дом был каким-то живым, наполненным светом и воздухом. Все окна были распахнуты, взвивались легкие занавески, в комнаты врывались смешанные запахи сухих горных трав и моря… Филя видел, как его спутники то и дело глубоко вздыхают – то есть вдыхают эти запахи, глядя на картины жившего здесь когда-то человека, слушая его стихи о Коктебеле, которые читал Коля. Как интересно, оказывается, все узнавать на картинах и в стихах, а потом сравнивать! Видишь холм в окне – и этот же холм на картине, смотришь на гору – и слушаешь о ней стихи…
А когда они поднялись по узенькой лестнице на крышу – широкую площадку, которую и называли палубой, – со всех сторон открылась красота. Холмы поражали своими плавными линиями, море – могучим спокойствием, горы – глубиной причудливого цвета, который и назвать было невозможно, столько всяких красок было перемешано и выплеснуто вверх, к небу.
– Я всегда здесь умолкаю, – сказал Коля. – Перед этой красотой мои слова бессильны. – Он показал рукой на склон Карадага. – А вот и хозяин Коктебеля. Максимилиан Волошин смотрит в небо со склона Карадага.
Ребята взглянули и ахнули. Склон горы был… профилем Волошина! Точь-в-точь таким, каким они только что видели его на фотографиях и портретах.
– Это удивительное совпадение, – сказал Коля. – Когда Волошин приехал сюда впервые и увидел этот профиль, он понял, что сама судьба привела его в Коктебель. А ведь тогда, сто лет назад, здесь был пустынный берег. Поразительное соединение вечности, пространства, человеческой жизни…
Коля замолчал. Он смотрел куда-то вдаль, в горы.
Иван Сергеевич, словно боясь помешать ему, шепнул:
– А отсюда можно увидеть и профиль Пушкина. Вон там, смотрите, зубчатый край скалы Сюрю-Кая, видите? Как будто Пушкин смотрит в небо.
И в этом профиле было поразительное сходство.
– Какое-то волшебное место, – прошептала Аня.
Коля услышал эти слова и улыбнулся.
– Здесь, на этой площадке, – сказал он, – мне не со всеми так спокойно и приятно. Бывают люди, рядом с которыми почему-то тревожно. А с вами хорошо. И я просто счастлив поделиться с вами самой большой моей за последнее время радостью!
Коля заговорщицки подмигнул и поднял вверх палец. Таким жестом всегда предваряют какой-нибудь сюрприз. Все спустились за ним по лестнице в огромную, с высокими окнами, мастерскую Волошина.
Коля поднырнул под веревочное ограждение, за которое нельзя заходить посетителям, подошел к какому-то шкафчику…
– Только мы с коллегами пока спорим, – обернулся он, словно специально разжигая нетерпение в своих спутниках, – где должна стоять моя находка. Дело в том, что ни на одной фотографии, на которой можно рассмотреть интерьеры дома, ее нет. А в волошинских письмах упоминание о ней я нашел. Как потом нашел, между прочим, и ее саму…
– Коля, а ведь это издевательство! – воскликнул Иван Сергеевич. – Посмотри, ребята просто прыгают на месте от нетерпения. Да покажи наконец, что ты от нас прячешь!
Коля улыбнулся, выставил вперед ладони жестом фокусника – мол, сейчас вы все увидите, – и открыл шкафчик.
– Вот! – торжественно произнес он и взглянул на присутствующих.
– Ой! – воскликнула Аська. – Кошечка… А почему без головы? Бедненькая!
Коля мгновенно повернулся к шкафу. Несколько секунд он стоял молча, потом заметался вдоль веревочки, как пойманный зверь, и забормотал:
– Но… зачем? Зачем? Она же ненастоящая…
– Коля, возьми себя в руки! – отчетливо и громко произнес Иван Сергеевич. – От первых минут многое зависит, поверь мне. Ты должен успокоиться и собраться с мыслями. Что пропало?
– Кошачий глаз. То есть… голова. Тьфу ты, и объяснить не умею толком!
И, словно собравшись с силами, Коля произнес на одном дыхании:
– У этой статуэтки вместо головы был большой камень – кошачий глаз. Он исчез.
Казалось, это простое сообщение отняло у Коли все силы. Он просто рухнул на музейный диван, к счастью, оказавшийся за его спиной.
Глава VII
Любимая пословица Шерлока Холмса
Cложные чувства испытывали ребята. Особенно Филя. С одной стороны, он как нормальный человек расстроился из-за пропажи. Что и говорить, любая кража неприятна – у тебя уворовали, у твоего друга или у совершенно незнакомого человека. А тем более, если кража совершена из музея. Да еще из-под самого твоего носа!
Но с другой стороны… Филя как будто дождался наконец события, которое он предчувствовал. И даже более того – предсказывал!
Вечером ребята сидели у моря и по очереди неторопливо бросали в воду камешки. Похоже, это становилось их привычкой: перед сном сидеть вот так у воды, разговаривая или думая – каждый о своем. И вот тут-то Даня так прямо и сказал:
– Это все, Филя, твои дурацкие предсказания сбылись! Накликал беду, можно сказать. Так хотелось тебе приключений! Столько времени ждал – и дождался…
– Что я, в сговоре с преступником, что ли? – обиделся Филя. – Втайне от всех уговорил его совершить кражу? Чтобы не скучно нам было, да?
Даня вздохнул:
– Не болтай ерунды. И без этого голова кругом идет. У нас получается какой-то детектив наоборот. Сначала мы выискиваем подозрительных типов и ты убеждаешь нас, что затевается какое-то нехорошее дельце, а потом, как по заказу, совершается эта кража. Фантастика какая-то. Согласись, Филя, ты в музее сразу же вспомнил про этих Гулливеров! Не зря же ты стал расспрашивать Колю, какие подозрительные личности приходили в последнее время на экскурсию. И даже начал описывать их внешность. Хорошо, что я вовремя тебя остановил. А то твоя мама та-ак на тебя посмотрела при этом!
– Какой молодец, что остановил! – хмыкнул Филя. – Только на ногу не надо было так больно наступать. До сих пор мизинец болит.
– Мизи-инец! – передразнил Даня и задумался.
Но Филя в своих размышлениях был торопливее:
– Ты вот привык к обычному ходу вещей, – горячо заговорил он. – Начитался всяких книжек, где писатели читателей за нос водят. Сначала все неизвестно и только в конце понятно. А в жизни бывает все по-другому! Совпадения бывают самые невероятные. Поэтому жизненные, непридуманные истории – ничуть не менее интересные.
– При чем здесь книжки? – отмахнулся Даня. – Согласись, что расследование надо начинать не с конца, а с начала. С пустого места. И искать связь между различными событиями. А пока между нашей слежкой за теми типами и пропажей в музее нет никакой связи. Ни-ка-кой!
Для пущей убедительности последнее слово Даня произнес раздельно, по слогам. Филя пожал плечами, будто соглашаясь, но не очень охотно. Мол, ладно, чего уж там…
«На всякий случай все надо иметь в виду», – думал он про себя.
Филя нетерпеливо поглядывал в сторону «кухни», где сидели и обсуждали случившееся взрослые. Он собирался незаметно ушмыгнуть из лагеря. Конечно, на набережную. И конечно, чтобы разыскать Испанца и Приколова – хотя бы посмотреть на них издалека. Чутье еще никогда не подводило Филю! И он надеялся по поведению, по настроению этих людей почувствовать, имеют ли они отношение к краже.
Но мама сидела как раз у входа в палатку. А Филе надо было переодеться. Не прогуливаться же вечером по набережной в плавках! Родители никуда не собирались: они договорились с Колей, что вечером он обязательно зайдет в лагерь. Вот и ждали его. Филя вздохнул. До Колиного прихода он мог бы сто раз пробежать по набережной взад-вперед… Вот, появился наконец-то!
Улыбка, казалось, навсегда исчезла с лица Коли. Он выглядел совершенно подавленным.
– В милицию обратились, конечно, как положено, – сообщил он, махнув рукой. – Но что толку? Милиционер пришел, все записал, говорит: сами виноваты. Хранили, мол, экспонат не по правилам. Без сигнализации, без описи. Удивлялся – как это, камень вместо головы? Это же кошка – должна быть голова, а не камень. Чудак… Не понимает, что в том вся и штука! Этот камень выразительнее всякой головы с глазами! И какая сигнализация, если я эту статуэтку нашел совсем недавно? Не успели ничего сделать, не успели даже решить, где она будет стоять… Какой-то удивительно глупый милиционер.
– А как же вор узнал, где она лежит? – удивился Иван Сергеевич.
– Ну, у нас в музее все как бы на виду, – вздохнул Коля. – Все видели, как я носился с этой кошкой. Да вор мог и просто так, первое, что под руку попалось, схватить.
– Вряд ли, вряд ли, – покачал головой Иван Сергеевич. – Для этого ему еще надо было шкаф открыть. Не всякий вор осмелится в музее открывать шкаф. Только если он уверен, что не сработает сигнализация, не правда ли? Скорее он схватит действительно что под рукой лежит – какую-нибудь броскую вещичку со стола. А в нашем случае, мне кажется, кража совершенно целенаправленная.