— Лучше ты сама подровняй, а то в парикмахерской оболванят, как репку. У них со школой тайный сговор… Буду опять лопухастыми ушами махать.
Мама засмеялась:
— Ну, сколько лет подряд можно вбивать себе в голову эту чепуху? У тебя нормальные уши, даже симпатичные.
— У слонов тоже симпатичные.
Мама обняла Кирилла за плечи, качнула туда-сюда (он опять просыпал несколько горошин) и вздохнула:
— Ох, в самом деле, до чего же костлявый…
— Зато закаленный, — заметил Кирилл.
— Тьфу, тьфу, тьфу, — торопливо сказала мама. — Не говори зря.
Она была немного суеверна. Видимо, все мамы немножко суеверны, когда дело касается сыновей.
— Ничего не «тьфу», — возразил Кирилл. — Ты летом переживала, а я даже ни разу не чихнул.
Все лето Кирилл проходил в майке, шортах и босиком. Только если шел в кино или библиотеку, надевал рубашку и сандалеты. Но это случалось не чаще одного раза в неделю. Дед сказал в конце весны, что в парусном деле нужны закаленные люди, и Кирилл закалялся добросовестно.
Мама сначала боялась. Говорила, что во всем надо знать меру, иначе можно и посреди теплого лета схватить воспаление легких. Вспоминала, как болел Кирилл два года назад. Кроме того, она утверждала, что ходить всюду босиком неприлично. На это Кирилл ответил однажды, что половина людей на Земле всю жизнь ходит босиком.
— Где это?
— В Индии, в Африке, на островах всяких… Если посчитать, знаешь сколько наберется!
— Но это же в тропиках!
— А здесь чем не тропики?
Лето выдалось сухое и жаркое. Ветер иногда приносил тонкий дым, который пощипывал глаза. Солнце делалось неярким и круглым — без лучей. Это горели где-то леса и торф.
В те дни, когда не было дымки, солнце палило, как в Аравийской пустыне. К середине июня с плеч у Кирилла слезли три слоя сгоревшей кожи, и наконец загар стал прочным, как броня. Волосы выгорели добела. Самому Кириллу иногда казалось, что у него даже кости прокалены солнцем…
Мама наконец махнула рукой. У нее хватало забот с Антошкой, который родился в конце мая.
— Дед говорит, что я похож на негатив, — сказал Кирилл. — Волосы бесцветные, шкура темная. Хоть печатай наоборот.
— Почему вы зовете его Дедом? — спросила мама. — Дед да Дед, только и слышишь. Неужели он не обижается? Ему же двадцать четыре года.
— А чего ему обижаться? Он привык. Это из-за Митьки.
— Из-за какого Митьки?
— Ну, помнишь, прибегал такой курчавый? Это его внук.
— Какой внук? Бог с тобой…
Кирилл засмеялся:
— Да правда внук, только двоюродный. У Деда племянница есть, а она его старше. Так ведь бывает. А Митька — ее сын. Вот и посчитай.
— В самом деле, — сказала мама. — Забавно… Ну, если точно говорить, это называется «внучатый племянник».
— Ну а он тогда «дедистый дядя». Или «дедовый». Все равно — Дед.
— А я думала, это его братишка. Они так похожи…
— Только с виду. Митька знаешь какой сахар! И привидений боится. Вечером дома ни за что один не сидит. Дед с ним замучился.
— Почему же он с ним мучается? Где у этого Митьки родители? Они живы?
— Конечно. Только они геологи, в экспедиции ездят.
— Бедный ребенок… Все время ездят?
— Не все время, но часто…
Мама вздохнула:
— Вот и папа наш тоже ездит…
— Еще пять дней, — утешил Кирилл. — Протянем.
— Протянем, — согласилась мама. — Ты у меня герой… А в школе как? Все в порядке?
— Вроде… Чего это ты среди ночи про школу вспомнила?
— Ты сам вспомнил. Все проезжался сейчас насчет школы.
— Это я так. У меня переходный возраст, я над всем и-ро-ни-зи-рую.
Мама опять взлохматила ему волосы.
— Ну, беги спать.
— Угу…
Кирилл пошел к себе и завалился в постель, надеясь увидеть продолжение сна. Но ничего он не увидел. А проснулся уже утром от шумных голосов: неожиданно вернулся из Риги отец.
Отец весело рассказывал, как пустился на хитрость: позвонил на завод, попросил прислать телеграмму, что срочно нужен на производстве. Потому что, в самом деле, на заводе масса дел, а совещание занудное и организовано бестолково: не столько говорят о деле, сколько осматривают достопримечательности…
Кирилл выскочил в большую комнату и облапил отца за круглый живот:
— Папа! Сбежал, да? Вот молодец!
Отец ухватил Кирилла под мышки, слегка приподнял:
— Эх, не подкинуть уже. Больно длинен… Я тебе подарок привез.
Подарок был что надо! Алая майка с крутобокими маленькими каравеллами и галеонами, разбежавшимися по плечам, спине и коротеньким рукавам. На груди у майки была напечатана старинная карта полушарий с пальмами, китами, индейцами и средневековыми городами. Хоть вешай на стену и любуйся.
— Ух ты! — восхищенно сказал Кирилл. — Урок истории и географии! Вот бы в школу в такой заявиться!
Но в школу надо было идти в форме. Несмотря на жару. В других школах было не так строго: разрешалось ходить без курток, но там, где учился Кирилл, появилась новая директорша и завела железный порядок. Это была дама крупных размеров, с громким голосом и суровым нравом, хотя порой хотела казаться добродушной. С первого дня она получила от старшеклассников прозвище Мать-генеральша…
До школы Кирилл нес куртку под мышкой. Хотя шла вторая неделя учебного года, стояло еще полное лето. Лишь клены кое-где пожелтели, но они начинают желтеть уже в августе.
В квартале от школы Кирилл догнал длинного Климова и хлопнул его курткой по спине.
— Привет, — сказал Климов. — Не дерись, будь воспитанным ребенком хотя бы перед лицом учителей.
— Кого?
— Вон Вера Сергеевна идет.
— Она же спиной к нам, а не лицом, — рассудил Кирилл. — Давай догоним.
Они с двух сторон обогнали невысокую седоватую математичку и разом сказали:
— Здрасте, Вера Сергеевна!
— Здравствуйте… А, Векшин и Климов!
— Дайте, я ваш портфель понесу, — сказал Климов.
— Буду весьма благодарна.
— Ого, весу-то… Наверно, наши тетрадочки?
— Ваши… Но лично вашей тетради, Климов, я не нашла и крайне этим озадачена. Вы не сдали работу?
— Увы, — сказал длинный Климов.
— Почему же? Я не верю, что вы не сумели решить.
— Я и не пытался, Вера Сергеевна, — вздохнул Климов. — Совершенно не о том были мысли.
— Если не секрет, о чем же они были?
— Не секрет, но трудно объяснить… Кажется, о смысле жизни.
— Ну и… отыскали смысл?
— Увы, — опять сказал Климов. — И от огорченья подумал: пускай уж лучше двойка.
— Жаль, — сказала Вера Сергеевна.
— Ничего, я до конца четверти исправлю.
— Жаль, что не доискались до смысла жизни. А ставить двойку я вам не собираюсь. Даже не имею права.
— Почему? — искренне удивился Климов.
— По ряду причин. Самая простая та, что эта работа была внеплановая, сверх программы, я ее дала вам для проверки. Так что ставить двойки я не могу… Хорошие оценки — другое дело. Вот, например, как пятерка Векшина…
— Ой, правда?! — возликовал Кирилл.
— Разумеется. А почему вы удивляетесь?
— Можно подумать, у меня каждый день пятерки по математике, — засмеялся Кирилл.
— Это зависит от вас… У вас хорошие аналитические способности, но не всегда хватает дисциплины в работе… А вот Климов меня весьма огорчил.
— Я не способен к математике, — сказал Климов.
— Вы же в прошлом году участвовали в районной математической олимпиаде!
— Да. А сейчас я эту науку разлюбил.
— Тем более я не могу ставить вам двойку. Потому что не сумела воспитать в вас прочную любовь к своему предмету, — усмехнулась Вера Сергеевна. — Здесь двойку заслужила скорее я.
— Это вы шутите, — сумрачно сказал Климов.
— Не совсем… А вы, в свою очередь, не совсем серьезны.
— Почему же…
— Потому что нельзя разлюбить науку, которую вы еще не знаете. Ваши некоторые успехи в прошлом году настроили вас бодро, а столкнувшись со сложностями, вы разочаровались…
— Ну, да… Но это лишь одна из причин.
— Возможно. Боюсь только, что не самая малая… Я вспоминаю своего старого преподавателя французского языка. Это было, естественно, во времена, которые кажутся вам доисторическими. Так вот, я ему как-то сказала, что терпеть не могу «этот ужасный французский». Он засмеялся: «Голубушка, вы сначала выучите его, а потом решайте. Чтобы любить или ненавидеть какой-либо предмет, надо его знать…» Потом, когда я читала в подлиннике Стендаля, я уже не испытывала ненависти к французскому…
— Стендаль — это хорошо, — сказал Климов. — Но диссертации по математике никто не читает как романы.
— Разумеется. Но математика помогает постигать жизнь не менее, чем это делает искусство… А жизнь у вас, Климов, к счастью, впереди.
— Вера Сергеевна, — с чувством сказал Климов. — Следующую работу я обязательно сдам.
— Вы меня очень обяжете. Тем более что это будет уже плановая контрольная.
— Я не ради оценки. Я и на олимпиаду пойду, так и быть.
— «Так и быть» не надо. Раз вы разочаровались в математике…
— Я не ради математики. Я ради вас, — брякнул Климов.
Вера Сергеевна подняла брови:
— Да? Стоит ли?.. Впрочем, для начала можно и так… Ну, мы пришли, дайте портфель. Спасибо.
Когда Вера Сергеевна исчезла в дверях, Кирилл засмеялся:
— Ты чуть в любви ей не объяснился.
— Шутки шутками, а она отличная тетка.
— Давно знаю, — сказал Кирилл.
— Давно или сегодня, когда про пятерку узнал? — добродушно подцепил его Климов.
— Не в отметках дело, сам говорил… А ты, правда, почему не сдал работу?
— Правда — мысли были не о том.
— А о чем? Неужели о смысле?
— Ага… И о Маргарите Сенокосовой из седьмого «А».
— Ну, ты даешь, — только и сказал Кирилл.
— Тебе не понять. Судя по всему, в тебя еще не попадали стрелы Амура.
— Упаси господи, — засмеялся Кирилл. — И без того забот хватает.
Глава 2
Вернуть в класс успели почти всех. Не хватало человек семи, но это не имело значения: виновники были на месте.
Седьмой «В» сдержанно возмущался. Возмущаться громко не решались, потому что в дверях, сложив руки на могучей груди, стояла директор Анна Викторовна.
— Пятница — тяжелый день, — сказал длинный Климов, устраиваясь на задней парте.
Ева Петровна хлопнула о стол первым томом «Графа Монте-Кристо», который отобрала на предпоследнем уроке у рыжего круглолицего Витьки Быкова по прозвищу Кубышкин.
— Книга-то не моя! — сказал Кубышкин, и все привычно засмеялись. Считалось, что Кубышкин говорит только смешное.
— Тихо! Все сели по местам! Прекратить разговоры!.. Анна Викторовна, вы сами скажете?
— Говорите вы, — величественно разрешила директор.
Ева Петровна скорбно кивнула и оглядела притихшие ряды.
— Конечно, — произнесла она, — я ни дня больше не останусь у вас руководителем. Но прежде чем уйти, я должна разобраться в этом позорнейшем происшествии. Это мой долг.
Девчонки торопливо зашушукались. Они считали своей обязанностью уговаривать Еву Петровну не бросать их, когда она в очередной раз заявляла об отставке.
Сейчас, однако, Ева Петровна не стала слушать жалобных уверений в любви и преданности. Она еще раз подвергла испытанию на прочность несчастного «Графа» и потребовала:
— Встаньте, кто был задержан в гардеробной преподавателей.
Четверо встали. Куда деваться-то? Все равно портфели отобраны.
— Та-ак… — сказала Ева Петровна.
Она покивала, взялась двумя руками за худой подбородок и обвела стоявших укоризненно-проницательным взглядом. Трое опустили глаза.
— Ну так что, Векшин, — произнесла Ева Петровна почти доброжелательно. — Может быть, признаться сразу? Пока есть время исправить ошибку…
— В чем признаться? — спросил Кирилл и подумал, что у Евы Петровны глаза странного цвета: как пыльная трава.
— Ты не знаешь, в чем?
— Не знаю, — честно сказал Кирилл.
— Ну, хорошо… Что вы делали в учительской раздевалке?
Кирилл улыбнулся. Чуть-чуть. Даже досада его сразу прошла. В самом деле смешно: признаваться в том, что все знают.
— Мы прятались от завуча Нины Васильевны, — сказал он.
Элька Мякишева и Нинка Родина вопросительно хихикнули и посмотрели на классную руководительницу. Она, однако, на них не взглянула. И сухо поинтересовалась:
— Зачем же прятались?
— Она загоняла нас в хор.
Анна Викторовна колыхнулась у дверей.
— Что значит «загоняла»? Ты соображаешь, что говоришь?
Кирилл опять ощутил едкую досаду.
— Соображаю, — сказал он. — Она стояла у выхода с учителем пения, хватала всех и отбирала дневники, если кто записан в хоре и не хочет идти.
— И вы решили обмануть завуча и. учителя, — словно подводя итог, произнесла Ева Петровна.
Кирилл пожал плечами.
— Странно, что ты не хочешь ходить на занятия, — мягко сказала Ева Петровна. — Почему? Ты же любишь петь.
— Я не люблю, когда меня заставляют. Хор — это не уроки. Это добровольное дело.
Анна Викторовна колыхнулась у двери.
— Добровольное для тех, у кого сознательная дисциплина. А для тех, кто не дорос до нее, мы применяем добровольно-обязательный метод.
— Как у кошки с воробьем, — сказал с задней парты Климов.
— Что-что? — Анна Викторовна устремила в глубину класса настороженный взгляд. — Ну-ка объясни.
Климов охотно объяснил:
— Кошка поймала воробья и говорит: «С чем тебя есть? С уксусом или сметаной? Выбирай добровольно…»
— Ну-ка поднимись, юморист, — потребовала Анна Викторовна.
Климов поднялся, и все засмеялись. Если он вставал, всегда возникало веселье: такая мачта вырастала над партой.
— Как его фамилия? — обратилась директорша к Еве Петровне.
— Климов, — сказала та. И в голосе ее слышалось: «Это всем известный Климов, который может лишь паясничать и ни на что серьезное не способен».
— Завтра ко мне с отцом, — распорядилась Анна Викторовна.
Класс притих. Отец Климова в прошлом году разбился в автомобиле. Климов слегка побледнел, но ответил прежним тоном:
— Никак невозможно. Отца нет.
— В таком случае с матерью, — не дрогнув, потребовала Анна Викторовна.
— Тоже невозможно. Она в командировке.
— С кем же ты живешь?
— С бабушкой, — вздохнул Климов.
— Вот и прекрасно…
— А бабушке восемьдесят два года, — поспешно предупредил Климов. — Она уже не боится директоров.
— И ты, видимо, тоже? — язвительно поинтересовалась Анна Викторовна.
Климов сокрушенно покивал:
— Мама говорит: я весь в бабушку.
— «Неуд» по поведению за всю неделю, — распорядилась директор. — Ева Петровна, не забудьте.
Та покачала головой и укоризненно посмотрела на Климова: «Вот видишь, достукался. Жаль, но сам виноват».
Раздался звонок с шестого урока. Анна Викторовна досадливо поморщилась:
— Ева Петровна, у меня совещание. Разберитесь сами. Особенно с этим… — Она посмотрела на Кирилла: — Как его фамилия?
— Векшин… И знаете, Анна Викторовна, он все годы был вполне нормальным учеником. Не могу понять, когда у него это началось…
— Наверное, когда начал сооружать свою прическу, — заметила директорша. — Ишь, отрастил, ушей не видать! Чтобы сегодня же остриг свои космы!
— Не космы, а волосы, — негромко сказал Кирилл. — Все так носят. У других еще длиннее…
— Будем рассуждать? Ева Петровна, завтра в школу с такой прической не пускать!.. А впрочем… — Она словно спохватилась. — Там, где он скоро окажется, его остригут как надо.
С этими словами Анна Викторовна покинула класс.
Все шумно встали и сели.
— Коробов, Самойлов, Сушко, Векшин! Я вам садиться не разрешала!
— Ноги, что ли, железные? — пробурчал Валерка Самойлов.
— Ноги?! — неожиданно воскликнула Ева Петровна. — А мои нервы? Они железные? На что я потратила два года?! Такой позор! Пятно на всю школу!