— Что?
— А вот что… — Олег снял с полки пачку свечей, которые зажигали иногда по вечерам на клубных «огоньках», чтобы рассказывать при мерцающем свете таинственные истории.
— Зажгите семь штук, — попросил Олег.—
И поставьте в разных местах, где хотите. Только не вплотную к стенам.
Через минуту свечи горели на подоконнике, на полке, на столе, стульях и диване.
Олег взял у Кузнечика рапиру и дал Сереже секундомер.
— Отойдите к двери. Теперь слушай, Сергей. Нажмешь кнопку и скажешь «марш». Потом я крикну «все», и ты останови секундомер.
— Ясно, — сказал Сережа, хотя было не очень ясно.
— Можно? — спросил он.
— Давай.
— Марш!
Короткий свистящий смерч прошел по комнате. Сережа услышал команду «все» и машинально нажал на кнопку.
Четыре свечи стояли на местах, но погасли. Срезанные фитильки лежали, догорая, на столе и на полу. Один горел на кончике рапиры. Две свечи лежали, перебитые пополам. Одной не было совсем. Олег, недовольно пыхтя, полез под диван и выкатил ее оттуда.
— Сколько? — спросил он у Сережи.
— Одна и восемь десятых.
— Так себе, — сказал Олег. — Не точно и не очень быстро. Но все-таки…
— Ничего себе «не очень быстро»! — искренне удивился Сережа. —
Как вихрь! Научишь?
Олег засмеялся:
— Если будешь хорошо себя вести.
Подошел Кузнечик.
— Олег Петрович… А если я не уйду из хоккея, можно мне все равно к вам? Я смогу.
— Надумал? Вот и хорошо! — обрадовался Олег.
Потом он спросил у Сережи:
— А Наташа?
Сережа удивился:
— Наташа? Она и не собиралась. Да и как она здесь будет, одна девчонка на весь клуб?
— Она была бы первая. Пришли бы за ней и другие.
— Не знаю, — сказал Сережа. — Вот если бы у нас были малыши… Она любит с маленькими возиться. С трех лет в учительницу играет.
Кузнечик со вздохом сказал:
— Жаль, что я уже не малыш.
И впервые за вечер все рассмеялись.
Приближались праздник Октября и осенние каникулы. В младших классах уже шли утренники и сборы. Все готовились к торжественной линейке. В пятницу школа опять расцвела, как летом. Это октябрята пришли в своей праздничной форме: светло-коричневой, зеленой, голубой и даже оранжевой. В серой толпе старшеклассников словно взорвались гроздья веселого салюта.
Больше всего октябрят было в голубом. Коридор на втором этаже каждую перемену словно заливала морская волна. После звонка голубые с белыми проблесками потоки выхлестывали из классов и шумным прибоем докатывались до дверей шестого «А».
— Хорошо говорить «пускай». Отец, знаешь, как налупит.
Дневников там оказалось всего четыре, не то, что в левой.
— Ясно, — мрачно сказал Сережа. — А который твой?
Стасик ткнул в левый верхний.
Страницы дневника были украшены тремя двойками и недельным «неудом» за поведение. Но прежде всего бросалась в глаза размашистая, из угла в угол красная запись: «Из-за своей неорганизованности едва не сорвал выступление класса перед шефами!» Восклицательный знак был длиной со спичку.
Стасик сел за парту, положил голову и заплакал уже в голос.
— Да уймись ты, — с досадой сказал Сережа. — Ну плюнь ты на это дело. Пускай он здесь стоит, жалко, что ли?
Как ни странно, Стасик всхлипнул и почти перестал плакать. Поднял голову и с какой-то взрослой сумрачностью сказал:
— Хорошо говорить «пускай». Отец, знаешь, как налупит…
— Тебя?! — воскликнул Сережа. И чуть не добавил: «Такого цыпленка!»'
— Да. Ты не знаешь, — сказал Стасик и опять едва не разразился слезами.
Чтобы он не ревел, надо было с ним разговаривать.
— Ну за что налупит? Он же не знает.
— Узнает. Сегодня собрание родительское. Это для них выставку сделали.
— А может, он не придет.
— Да, не придет! Он всегда ходит.
— И лупит? — с недоверием спросил Сережа.
Стасик шмыгнул носом.
— Ну пойдем, — сказал Сережа.
— Куда? — испугался Стасик.
— Куда-куда… Домой-то ты собираешься? Не ночевать же здесь.
Стасик вздохнул.
— Не пойду. Я ждать буду.
— Кого?
— Когда Неля Ивановна придет.
— А где она?
— Все уехали, и она тоже. На завод, к шефам. Там наш класс на концерте выступает.
— А ты почему не поехал?
— Я же сорвал… — Он опять подозрительно завсхлипывал. — Чуть не сорвал. Мне стихи дали учить, а я сорвал.
— Не выучил?
— Да выучил! — с отчаянием сказал Стасик. — Только я одет не по-праздничному.
— Из-за этого тебе и запись сделали?
— Ну да! — сказал он и опять заревел. Громко, ровно и безнадежно.
— Не гуди, — попросил Сережа. — Я же так ничего не пойму. Зачем тебе Неля Ивановна? Попросить, чтобы дневник убрала?
— Ну-у-у…
— А ты ее раньше просил?
— Ага-а-а…
— А что она сказала?
Стасик перестал «гудеть», отдышался немного и сообщил:
— Не хочет. Говорит, проси у всего класса, потому что они коллектив, а ты коллектив тащишь назад… А как у них просить? Они все не слушают, только орут. Бычков говорит: «Ты, что ли, лучше других? У тех пусть стоят дневники, а у тебя убрать? Какой хитренький!» У других-то уже давно решили поставить, а у меня только сегодня, из-за формы.
«Кому концерт, а кому слезы», — подумал Сережа и взял Стасика за плечо.
— Пойдем, разыщем Наташку. Что-нибудь придумаем.
Наташа и Кузнечик отыскались в пионерской комнате. Они разрисовывали гуашью объявление о вечере.
— Так я и знала. Снова несчастье? — сказала Наташа, едва увидев Стасика. — Что опять?
Сережа рассказал. И шепотом спросил у Наташи:
— Он правду говорит, что отец дерется?
Она незаметно кивнула. Потом сказала:
— Гена, сходи умой его как следует, пожалуйста. Он вон какой заревленный.
Стасик уныло побрел за Кузнечиком в туалет.
Наташа взяла щеки в ладони, словно у нее зубы болели, и печально посмотрела на Сережу.
— Ты даже не представляешь. Он его за каждый пустяк ремнем бьет. Он такой… ну просто негодяй какой-то. Стаська домой приходить боится. И всегда при отце тихий, как мышонок. А тот все одно только повторяет: «Я сам как рос? С пятнадцати лет работать пошел! С пути не свихнулся, человеком стал. И из тебя человека сделаю!»
— Он кто? Дурак или пьяница? — спросил Сережа. От злости и отвращения у него захолодело в груди.
— Да не пьяница он… Он Стаську не сгоряча бьет, а наоборот… Ну как будто по плану по какому-то. — Наташа поморщилась. — Не могу я про него говорить! У него глаза рыбьи. Ой, а Стаська всегда визжит так: «Лапочка, папочка!» Наш папа один раз не выдержал… — Наташа слабо улыбнулась. — Не выдержал, вызвал этого Грачева в коридор да как взял его за рубашку. Приподнял и к стенке прижал, висячего. И говорит: «Если еще раз ребенка тронешь…»
— Так и надо, — сказал Сережа.
— Думаешь, очень помогло? — спросила Наташа. — Грачев Стаське кричать запретил. Стаська теперь только мычит да ойкает, когда его лупят. Папа у нас по вечерам на работе, а меня и маму Грачев не боится. Недавно опять Стаську так изукрасил, у него все ноги и плечи в полосах. Я видела, когда он утром умываться выбегал. Он, конечно, и парадную форму не надел, чтобы следы от ремня на ногах не увидели.
— Этого Грачева… его же повесить мало,—
сжимаясь от отвращения, тихо сказал Сережа. — Если кто-нибудь котенка или голубя мучает, за это и то могут под суд отдать. Даже в газетах про это пишут. А тут…
Наташа что-то ответила, но он уже не слышал. Странное чувство он испытывал. Первый раз в жизни. Какую-то смесь жгучей жалости и ярости. Но ярости не такой, когда хочется крушить, ломать, кидаться на врага очертя голову. Наоборот, голова сделалась ясная, и стало тихо и пусто вокруг.
…Никогда-никогда ни один взрослый человек не ударил Сережу. И никогда Сережа не знал, что такое страх перед возвращением домой. Всякое бывало: и двойки, и записи в дневнике, и порванные штаны, и утонувшие в реке ботинки, — но дом всегда оставался добрым. Это был его дом — свой, надежный. И не могло там случиться такого, чего надо бояться… И вот в комнатах, где он жил с отцом, Маринкой, с тетей Галей, где когда-то ходила и пела мама, поселился этот хлипкий плешивый дядька с бесцветными глазами. Такой тихий и вежливый на вид. Он поселился там, и комнаты, где раньше дружно жили хорошие люди, стали местом страха и боли. Почему? Кто позволил? Откуда берутся эти люди вроде Грачева?..
Вернулись Генка и Стасик.
Генка озабоченно взглянул на Сережу.
— Что с тобой? Ты какой-то… натянутый.
— Думаю, — зло сказал Сережа. — Про то, что зря дуэлей сейчас нет. Обидно! Живет на свете какой-нибудь скот, и ничего с ним не сделаешь.
— На дуэлях иногда и скоты побеждали, — возразил Кузнечик.