Эх ты!» Но потом, когда он Стасика увидел, в нем колыхнулось озлобление: «Веселится, будто ничего не случилось. Предатель…»
Стасик и правда веселился. Вместе с одноклассниками играл в чехарду.
Заметив Сережу, Стасик сник.
— Иди сюда, — велел Сережа.
Они отошли в угол. Сережа прислонился к стенке и с минуту молча смотрел па Стасика. Тот шмыгал носом, глядел в сторону и моргал.
Сережа сдержанно спросил:
— Зачем отдал Кисе нож?
Стасик заморгал сильнее, и глаза у него набухли.
— Нет, это ты брось! — жестко сказал Сережа. — Знаем мы эти трюки: чуть чего — и сразу слезы путать! Зачем отдал нож?
Стасик проглотил слезы и хотел опустить голову. Сережа уперся пальцем ему в лоб и не дал.
— Ну?
Стасик отвернулся и стал смотреть в окно. Шепотом, но с незнакомой нагловатой ноткой он сказал:
— А чё?
Мгновенная злость как бы встряхнула Сережу, и он пальцами хлестнул малыша по щеке.
Щека была мягкая и теплая.
Голова у Стасика мотнулась в сторону и поникла, как на стебельке. Сережа увидел тонкую шею с отросшей косичкой светлых волос. В тот же миг волна отчаянного отвращения к себе хлынула на него и смыла все: злость обиду, мысли о Стаськиной подлости. И одна только мысль сразу и четко застучала в нем: «Чем же я лучше его отца? Чем?»
У Стасика закапали уже непритворные слезы.
С тихим отчаянием Сережа сказал:
— Перестань. Мне в тысячу раз хуже, чем тебе!
На них уже оглядывались.
Стасик стал послушно вытирать щеки ладонями. Ладони были грязные, и на щеках оставались разводы.
— Опять разукрасился. Пошли умываться, морщась, проговорил Сережа. Взял его за руку и повел в туалет.
Он говорил и вел себя со Стасиком, как обычно. Однако делал все почти машинально. Не был он сейчас прежним Сережей Каховским, который честен перед всеми и перед собой. «Чем я лучше его отца?»
Если бы Стаська обиделся на пощечину, крикнул бы что-то грубое, убежал бы, тогда другое дело. Было бы легче. Но у него лишь голова мотнулась (a щека была мягкая и теп лая), и он стоял и думал, наверно, только об одном: ударят еще или не ударят?
«Чем же я лучше папаши Грачева?»
Стасик умылся, и Сережа дал ему свои платок, запыленный на сгибах от долгого и бесполезного лежания в кармане.
— Вытрись.
Стасик вытер лицо, руки и замер в ожидании.
Сережа грудью лег на перила. Ветер обжигал щеки и голые костяшки пальцев.
Стасик переступил с ноги на ногу, мельком глянул Сереже в лицо, отвернулся и прошептал:
— Чтобы он не бил.
— Тебя?
— Ну…
— Разве он бил?
— Нет. Он только обещался, если двадцать копеек не принесу.
— Ты принес?
— У меня нету.
— А если бы были?
Стасик вздохнул.
— Иди к себе, — велел Сережа.
Потом он пришел в свой класс, незаметно взял портфель, объяснил Павлику Великанову, что у него зверски разболелась голова. Пусть скажет Татьяне Михайловне. Павлик посочувствовал. Еще бы! Столько волнений вытерпел человек!
Сережа спустился в гардероб и наврал тете Лиде, что его отпустили с уроков. Получил пальто и выскочил на улицу.
Домой он не пошел. Тошно было идти домой. Он побрел к реке. В газонах лежала скованная ноябрьским морозом земля, и среди застывших комьев белела снеговая пыль. Ветер шуршал по асфальту сухими тополиными листьями. Они были уже не рыжие, а серые.
Готовальня не влезла в набитый портфель, и Сережа нес ее в правой руке. Готовальня была шероховатая и холодная, но Сережа продолжал ощущать пальцами тепло и мягкость Стаськиной щеки. И от этого ощущения было даже хуже, чем от мысли, что он ударил маленького и слабого — того, кто и не думал о защите.
Сережа вышел на старый деревянный мост недалеко от пристани. Река застыла. Лед вспыхивал, когда из бегущих облаков проглядывало низкое солнце. У дебаркадеров стояли впаянные в ледяную броню буксиры, катера и сухогруз «Тобольск».
Сережа грудью лег на перила. Ветер обжигал щеки и голые костяшки пальцев. Сережа взял портфель и готовальню под мышки, а руки сунул в карманы. Готовальня выскользнула и упала.
«Награда… — горько подумал Сережа. — За что? За Стаську?» Он совсем уже собрался ударом ноги сбросить ее на лед: пусть она пропадет пропадом, эта награда! Но удержался. Слишком уж девчоночьим был бы этот поступок.
Двое мужчин прошли у Сережи за спиной, и один сказал:
— Сковало накрепко. А ледокола-то нет. Будем от пристани до завода лед взрывать. Грому наделаем на весь город…
Сережа продрог. Поднял готовальню и побрел домой.
Отец был уже дома. Тетя Галя ушла в детский сад за Маринкой. Нок вышел к двери, замахал хвостом и взвалил передние лапы Сереже на плечи. Сережа щелкнул его по носу.
— Отвяжись!
Отец сразу увидел готовальню.
— Откуда это?
— От милиции, — невесело сказал Сережа. — На линейке дали. Под бурные аплодисменты.
— Ну? Поздравляю!
— Спасибо, — ответил Сережа совсем похоронным тоном.
Отец пригляделся к нему.
— По-моему, ты собрался реветь. Да?
— Нет. Не собрался. Но хочется… Папа! Это ведь Стаська, оказывается, нож подобрал. А потом он его Кисе отдал.
— Да ты что? Серьезно?
— Мне капитан сказал. Георгий Матвеевич. Отец обнял себя за плечи, покачался с носков ка пятки. Долго смотрел куда-то поверх Сережи. Будто задачу решал. Потом спросил:
— Зачем же он так?
— Говорит, чтобы Кису задобрить. Чтобы он не бил его.
— А-а… — протянул отец словно с облегчением.
— Папа… Я его ударил.
Он ожидал самого худшего. Думал, что у отца сделается чужое лицо, и тот скажет коротко и холодно: «Вот это подвиг. Ты действительно герой». Но отец выжидательно смотрел и молчал.
— Я сам не знаю, как это вышло, — пробормотал Сережа. — Просто сорвалось что-то.
Взгляд у отца был не сердитый, даже сочувствующий. Но он продолжал молчать.
— Я его только чуть-чуть… пальцами, — тихо сказал Сережа.
— По-моему, чем больше ты оправдываешься, тем тебе противнее, — заметил отец. — Так?
— Так…
— Ну, тогда помолчи.
Сережа потупился и сел на табурет у двери.
— Скверное дело, конечно, — сказал отец. — Плохо не только то, что ты ударил. Капитан тебе всю эту историю рассказал, потому что видел в тебе Стаськиного заступника. Несмотря ни на что. А ты вон как…
— «Заступника»! — горько сказал Сережа. — За него заступаешься, а он с Кисой чуть не целуется… Ну сейчас-то почему он этого Кисы боится? Он же видел, как тому попало!
— Видел. Hy и что? А он, может, думает вот как: «Сегодня Кисе попало, а завтра Киса на мне отыграется». И в самом деле: Сережа Каховский не будет Стасика все время за руку водить, а страшный, коварный Киса всегда рядом. Не посадят же его за драку на улице в тюрьму. Зачем Стасику рисковать?.. Понимаешь, Сергей, этот малыш больше всего на свете боится боли. Он уже привык сгибаться перед каждым, кто может ударить. Тебе этого, наверно, не понять. Ты не представляешь, что значит бояться каждый день. А он идет домой — боится ремня, идет в школу — боится двойки и замечаний в дневнике, потому что потом дома снова расправа будет. Сунется на улицу, а там всякие Кисы и Гусыни. И так все время. У него страх — главный руководитель в жизни…
— Да я это все знаю, — перебил Сережа.
— А если знаешь, о чем тогда говорить?
— Я не знаю, что теперь делать.
— Что делать? Да и я не знаю, по правде говоря. Легче всех Стасику. Он и забыл уж, наверно, как ты его смазал. Для него одной оплеухой больше, одной меньше — не все ли равно? Он их столько получал!..
Сережа не заметил насмешки. Он с досадой сказал:
— Дело даже не в нем, а во мне.
— Вот как? — жестковато спросил отец. — Ты уверен? А может быть, все-таки в нем? Ты сейчас терзаешься: «Ах, какой я неблагородный…» А может быть, лучше подумать, как Стаську избавить от страха?
«А ведь правда! Я из-за себя только и мучаюсь», — понял Сережа. И вдруг ему ясно увиделось, что стоит он среди высокой травы, а пятеро всадников, которые были рядом, поворачивают коней и медленно уезжают с поляны.
«Нет, не надо!» — крикнул им Сережа и зажмурился.
— Что с тобой? — спросил отец.
— Папа! Я к Наташке сбегаю. Мне обязательно…
— Да ты разденься, поешь сперва.
— Нет, я быстро!
Однако он тут же сообразил, что ни Наташи, ни Стаськи еще нет дома. Они появятся не раньше чем через час, когда закончатся четыре урока. Пришлось раздеться, разогреть обед, поесть, а потом еще сидеть и ждать, когда часы покажут половину шестого. Наконец время подошло, и он побежал к Наташе.
Сережа и сам точно не знал, зачем стремился туда. Но казалось, что, если он встретит Стасика и увидит, что Стасик спокоен и глаза у него сухие, будет легче.
Но Стасик не был спокоен. Об этом сказала Наташа, которая попалась навстречу.
— Ты к нам? Вот хорошо! А то я одна. Грачев опять Стаську пилит. Опять: «Я с пятнадцати лет работаю и тебя человеком сделаю»… А кто его заставлял с таких лет работать? Сам восьмой класс не кончил, с жуликами связался, чуть под суд не попал, а потом с перепугу на завод учеником устроился. А в школу так и не захотел пойти. Мне папа говорил, он его, оказывается, с детства знает.
— Ты куда? — спросил Сережа.
— За молоком. Возьми ключ, я сейчас вернусь.
Сережа отпер дверь и остановился в коридоре. Здесь был слышен недобрый голос Грачева:
— Ну-ка, подойди сюда. Кому я говорю? Подойди, говорю. Если нужно будет, все равно никуда не денешься. Это что у тебя в дневнике?
— Папа…
— Что «папа»? Я сколько раз говорил: веди дневник аккуратно! Сколько? За последнюю неделю только раз десять!
«Десять!» — машинально повторилось в голове у Сережи. И это было «как толчок. «Девять, восемь, семь, шесть…»
— Не верти носом, смотри прямо. И отвечай.
— Папочка…
Сережа смотрел на дверь. Сдерживать себя он не собирался. Он просто сжимал в себе ненависть, как пружину.
«Четыре, три, два…»
— Ты мне ответишь? Будет это еще продолжаться или нет?
— Нет. Не будет. То есть буду… Не буду. Папа!
…«Один, ноль!»
Он рванул дверь.
И оказался на пороге комнаты, в которой не был с тех пор, как уехал в лагерь.
Сначала он увидел не Стасика и не старшего Грачева. Он увидел Стаськину мать. Впервые.
Сережа почему-то представлял ее бледной и вечно испуганной. А это была краснощекая тетя с папильотками на крашеных волосах. Она сидела в кресле и бойко орудовала вязальными спицами. Лицо у нее было такое, словно ничего на свете ее не касалось.
Стасик, в майке и стареньких тренировочных брюках, стоял в углу между шкафом и телевизором. Он прижимался к стенке и неловко растопыривал острые локти.
Папаша сидел у стола с дневником в руке.
Все трое обернулись к Сереже. У Стасика широко распахнулись глаза. У матери приоткрылся рот. Старший Грачев недовольно сказал:
— Стучать надо.
— Не всегда, — сказал Сережа.
— Что?
— Не всегда надо стучать, — повторил Сережа, глядя в бледные глаза Грачева. — Иногда входят без стука. Я вот что хочу сказать: если еще раз… хоть пальцем… тронете Стаську… — От волнения и злости он стал сбиваться.
— То что будет? — со спокойной насмешкой спросил Грачев.
Сережа не знал, что будет. Но он сжал пальцы и отчетливо произнес:
— На хорошую жизнь тогда больше не надейтесь.
Грачев развернулся в сторону Сережи вместе со стулом и медленно проговорил:
— Молодой человек, притвори-ка дверь. С той стороны. Люблю героев, но только за порогом своей квартиры!
— Раньше это была моя квартира! — громко, почти с криком ответил Сережа. — Если бы я знал, кто здесь будет жить… я бы… отравой все стены пропитал. Стаську только жалко.
Грачев поднялся и пошел к Сереже. Тот следил без страха, даже с любопытством: что он может сделать?
Грачев сделал очень простую вещь: ухватил Сережу за плечо и выставил в коридор. Пальцы у него были крепкие, как железо.
Шепотом, в спину Сереже Грачев сказал:
— Гуляй, сосунок. Если еще раз сунешься!.. — И он добавил такую мерзость, что Сережа машинально развернулся. Но дверь уже захлопнулась. Несколько секунд Сережа смотрел на нее, борясь с могучим желанием трахнуть ботинком. Он кипел от бешенства. Но колотить ногами в дверь глупо. Это от бессилия только.
А где сила?
«А что, нет на тебя силы? Подожди, ты еще узнаешь!» — подумал Сережа. Хлопнул наружной дверью и выскочил на улицу.
Только бы застать на работе Георгия Матвеевича! Он-то скажет, что делать! Должна же быть управа на этого типа!
До отделения милиции Сережа не дошел. В квартале от него он столкнулся с лейтенантом Сережей Ковалевским. Вернее, врезался в него.
— Ну и скорость у вас, дорогой капитан, — сказал лейтенант, держась за ушибленный живот. — В какую новую битву стремитесь?
— К вам стремлюсь.
— А что случилось? — тут же насторожился Ковалевский.
— Да случилось… У Стаськи.
И он рассказал. Сбивчиво и сердито, но в общем-то понятно. По крайней мере, Ковалевский сказал:
— Понятненько.
— Ну что делать?
— Есть два варианта, — как бы размышляя вслух, ответил Ковалевский. — Первый вариант — пойти посоветоваться с начальством. Второй — для начала посмотреть хотя бы, что это за фигура Грачев. Первый — разумнее, второй — оперативнее.
— А разве вы сами не начальство? — опросил Сережа.
— Ну, в какой-то степени… Ладно, идем.
Когда они поднялись по лестнице, увидели
Наташу. Она топталась перед закрытой дверью.
— Стучу, стучу, никто не открывает. Грачев спросил, услышал, что я, и замолк. Ты куда исчез?
— По делам службы, — ответил за Сережу Ковалевский.
Наташа взглянула на него со сдержанным любопытством.
Сережа торопливо отпер дверь.
В коридоре Ковалевский спросил:
— Где его комната? Эта? — И он постучал согнутым пальцем.
— В чем дело? — донесся голос Грачева.
Лейтенант осторожно открыл дверь и встал на пороге.
— Гражданин Грачев?
Из-за спины Кавалевского Сереже видно было, как Грачев изменился в лице. Но ответил с вызовом:
— У меня дома все в порядке. Почему вы ко мне вторгаетесь?
Лейтенант сделал шаг назад.
— А вы, гражданин Грачев, пройдите в коридор, чтобы не было речи о вторжении, здесь и побеседуем.
Стаськин отец нехотя вышел. Бросил нелюбезный взгляд на Сережу и Наташу.
Ковалевский очень сдержанно сказал:
— Есть сведения, что вы плохо относитесь к сыну. Вы понимаете, о чем я говорю, не так ли? Настолько плохо, что это серьезно вредит ему. Возможно, из-за этого он чуть-чуть не помог преступнику.
— Вы что, воспитывать меня пришли? — спросил Грачев. Он, видимо, успокоился.
— Нет, не воспитывать, — сказал Ковалевский. — Я совершенно уверен, что это бесполезно. Я пришел предупредить. Сейчас я исполняю обязанности участкового уполномоченного. Если мне поступит письменное заявление, что сын опять пострадал от вас, а кроме того, найдутся люди, которые подтвердят, что такие случаи бывали и раньше (а они, видимо, найдутся), я напишу рапорт о возбуждении уголовного дела. Надеюсь, вы меня поняли. До свидания.
Сережа и Наташа проводили Ковалевского до угла. Было уже совсем темно, и стало еще холоднее, чем днем. Сережа дышал на руки.
— Ну, сейчас Грачев поутихнет, — уверенно сказала Наташа. — Перепугался. Он ведь трус.
Ковалевский покачал головой.
— Эх, ребятки… Если бы все так просто было!.. Едва ли одним разговором здесь исправишь дело. Нам с такими Грачевыми еще возиться и возиться. И воевать.