А что я могла еще сказать?
Они переглянулись.
Японец-папа тихо спросил по-английски, нет ли тут скрытой камеры. Я покачала головой. Потом отвернулась к окошку и стала выискивать киоск, где оставила Нику.
– What happened? [60]– вдруг подал голос японец-папа.
Я задумалась. Как можно объяснить, что со мной случилось? Я себя чувствую как героиня мультфильма! Кстати...
Все это очень похоже на «Летающий остров Лапута».
Там ребята убегали от бандитов, которые хотели похитить волшебный камушек.
– Laputa, – сказала я.
– Миядзаки-сан! – обрадовался он и мелко-мелко закивал.
После моего рассказа он поднялся с места, кивнул своим родным и спросил меня, чем он может мне помочь.
Я глянула наверх. Тип остался там. Глянула вниз. Надо срочно найти Нику. Но наверняка эти в формах наверху уже передали вниз, чтобы там приняли нарушительницу общественного порядка.
Да, помощь японцев мне не повредит!
Через некоторое время из вагончика вышла семья японцев. Папа, мама, две девочки и их престарелая тетя. Японка-мама почему-то была в молодежной куртке, вывернутой наизнанку, зато тетя была хороша – в шляпке, с лицом, которое полностью закрывали распущенные волосы, горбатая, в светлом пальто. Тетю вели за руки, оберегая от падения, как и положено в восточных семьях, где к старшим относятся с почетом и уважением.
Охранники пропустили семью, напряженно вглядываясь в прибывающие вагончики. Самый молодой слегка скривился при виде японской тетеньки с волосами на лице. Видимо, она напомнила ему страшный фильм «Звонок», где из телевизора вылезала девочка с такими же волосами и всех пугала.
– Аригато! Аригато! – с чувством говорила я уже у карусели, разоблачаясь. Сняла пальто, под которым прятала рюкзак. Передала японке-маме шляпку. Снова убрала волосы в конский хвост.
Они раскланялись, очень радостно улыбаясь. А девочки так возбужденно переговаривались, словно только что спустились с летающего острова Лапуты.
Я вздохнула и огляделась. Где тот развал, у которого я оставила Нику?
Я обошла пару лотков, но Ники негде не было. Я свернула на какую-то улочку, пытаясь вспомнить, как выглядел индус, и вдруг услышала за спиной вкрадчивый голос.
– Hey!
Нет. НЕТ!!!
Как он сумел спуститься так быстро?! Как он меня нашел?!
Ноги у меня подкосились.
Он снял очки. И больше не двигался, словно боялся меня спугнуть. Но и я тоже словно приросла к дороге. Просто окаменела от страха.
Куда бежать, если он везде может меня достать?! И где Ника?! Может, они уже схватили ее? Если так...
Я протянула ему рисунок.
Но Желтая Куртка даже не посмотрел на картинку! Он не сводил глаз с моего телефона.
В моем мозгу сразу вспыхнула картинка – мы врезаемся в него возле кафе. Значит, он видел, как я фоткала мальчишку. И нужен ему не рисунок.
Вдруг позади меня послышались крики. Русские, английские возгласы смешались в один изумленный гул.
– Look! Глядите, чего творят, а? Прыгуны! Папа, это как в том кино! «Тринадцатый район» [61], да? Как они называются, скалолазы?!
По дороге неслись трое ребят. Все были в растянутых штанах серого или черного цвета и толстовках. Они бежали по улице, перепрыгивая через скамейки и сумки. Один из них по дороге залез на каменную тумбу, ухватился за столбик, на котором висели часы и указатель «К собору Сакре-Кер», крутанулся вокруг него и спрыгнул вниз. Боже, неужели это...
– Грей!
Он подбежал ко мне. Желтая Куртка шагнул ко мне, но я выхватила телефон из нагрудного кармана и сунула Грею, который уже собирался бежать дальше.
– Зачем? – спросил он на бегу.
– Унеси его отсюда! – завопила я. – Дома вернешь!
Так он и сделал, помчавшись догонять своих друзей из «Маджестик форс».
Выругавшись, Желтая Куртка побежал за ними, но что-то мне подсказывало, что до трейсеров ему далеко...
Когда трейсеры скрылись за поворотом, за моей спиной образовалась небольшая толпа экскурсантов. В центре толпы стояла женщина-гид в ярко-красном пальто. Высоко подняв зонтик, чтобы все смотрели только на нее, она произнесла:
– Обратите внимание, что купол базилики очень походит на игрушку, связанную крючком.
– Связанную крючком? – повторила я автоматически.
– Вы обратили внимание? – обрадовалась женщина-гид.
– Ага, – пробормотала я, – обратила.
Надо найти Нику. И перезвонить папе после «концерта».
Глава 14,
в которой у меня выходит схватка с летающей клешней
– Представляешь, хани? – послышался возмущенный голос Ники. – Мне пришлось заплатить за этот бюстгальтер, который ты уволокла! Где он хоть? Привезу мамми, чтобы пугать ее лишним весом.
– Я его потеряла где-то возле карусели, – пробормотала я, поворачиваясь к ней и протягивая руки, чтобы пощупать.
Она жива-здорова? С ней все в порядке? Ох...
– Что с тобой? – испугалась Ника. – У тебя лицо белое... И даже немного зеленое.
– Потряси меня, – попросила я.
– Сорри?
– Потряси меня из стороны в сторону. Как Буратино трясли, чтобы денежки вытрясти.
– Я смотрела «Пиноккио», – проворчала Ника, но все-таки схватила меня за плечи и с силой потрясла.
– Спасибо... Уже легче.
– Так что с тобой случилось? Где ты была? Мы с Жеромом тебя везде искали!
– Знаешь, – медленно сказала я, – я не знаю, кто он. Но, кажется, он знает о нас больше, чем мы думаем. А где Жером?
– Он тебя не дождался. Сказал, что ты могла убежать куда-нибудь с симпатичным французом. И тогда тебя придется ждать вечность.
– Очень симпатичным, нечего сказать, – пробормотала я.
– Поэтому он ушел. Хотя я просила его остаться и хотя бы фотку посмотреть.
– Ничего страшного, – сказала я, – фотки у меня все равно нет.
– У тебя отнял этот мэн?!
– Нет. Отдала Грею. Он принесет в пансион.
– Я видела их, – кивнула Ника, – красавчики прямо. И готова признаться, не слишком понтуются. Поговорим о них по дороге в ресторан.
– В ресторан?! Жером же ушел!
– Но перед уходом показал мне, где крабовый ресторан. Сказал, мы обязательно должны попробовать этот деликатес. Мне же нужно килограммы для роли набирать, помнишь?
– Ладно, – уныло согласилась я, – тогда хоть телефон дай. Позвоню папе, скажу, что куда-то сунула свой, а то он так распсихуется, что примчится уже вечером.
– Слушай, – сказала я у дверей ресторана, – а у меня денег только на одного краба хватит.
– Они сытные, – отмахнулась Ника и потянула на себя тяжелую дверь.
В полумраке виднелся гардеробщик в форменной красной куртке, рукава которой были расшиты золотыми полосками, а из воротника торчал черный воротник-стойка. Он слегка поклонился, получилось, что в такт какой-то классической мелодии, звучавшей в фойе. Из зала слышался женский смех, пахло духами. Я посмотрела на свое отражение в огромном, окантованном золоченой рамой зеркале и поежилась.
– Может, двинем, пока не поздно, куда-нибудь еще?
– Хани, ты крейзи? Я умираю от голода!
И Ника, сбросив на руки гардеробщику свой кожаный пиджак, прошла в зал, задрав нос.
Я извинилась перед гардеробщиком, отдала ему свою куртку, еще раз извинилась за отсутствие на ней петельки и поплелась следом. Ника уже сидела с независимым видом за столом, накрытым скатертью такой белизны, что даже резало глаза.
В зале сидела еще одна пара – старый растрепанный дядька в растянутой серой рубашке (тоже паркуром, что ли, занимается?) и черноволосая загорелая девица. Он, облизываясь, выуживал из горшочка кусочки мяса и отправлял их в рот, запивая вином. Она с рассеянным видом жевала кусочки багета, доставая их из корзинки. У меня сразу забурчало в животе.
Ника тем временем уже диктовала официанту заказ: два краба и две воды.
– И хлеба, – прошептала я, подсаживаясь.
– Хлеб в ресторане – это для плебеев, – гордо сказала Ника, захлопывая меню.
Девица бросила на нее хмурый взгляд.
– А вот второй портрет мне совершенно не понравился, – громко сказал дядька по-русски, облизывая вилку, – сразу видно, что он схалтурил. Я бы так не стал делать... Я бы...
И он пустился в рассуждения о том, как правильно рисовать портрет, а мне было и стыдно за Никино высказывание, и как-то неловко в таком пафосном месте, где обедают русские художники со своими скучающими подружками, и еще страшновато из-за крабов.
– А ты их умеешь есть, вообще?
– А что там уметь, – хмыкнула Ника, игнорируя взгляды девицы, – берешь за лапку, обмакиваешь в соус и высасываешь мякоть.
Меня слегка передернуло от слова «мякоть».
– А вкус? – с надеждой спросила я. – Похоже на крабовые палочки?
Ника посмотрела на меня как на самого последнего плебея в мире.
– Если ты не в курсе, – язвительно сказала она, – в крабовых палочках нет крабов. Они делаются из рыбы.
– Но лучше бы это было похоже на палочки, – пробормотала я, поеживаясь, – а то вдруг они невкусные? Что мне тогда, одну воду на обед пить?
Официант принес и поставил передо мной мисочку с водой, в которой плавал лимон.
– Это соус к клешням? – попыталась пошутить я.
Девица за соседним столом фыркнула, а Ника метнула в меня такой взгляд, что я только пробормотала:
– Молчу, молчу. Я знаю, это для рук.
А вот когда принесли приборы для краба, мне стало не до шуток. Нам дали по узкой двузубой вилке и еще по штуковине, похожей на орехокол. А потом подали блюда. Как и положено в шикарном ресторане (я такое раньше только в кино видела) – накрытые сверху металлическим куполом. Официант поставил передо мной тарелку, с улыбкой взялся за пимпочку на куполе, поднял ее и...
Я подпрыгнула, завопив:
– Он живой?!
Девица как-то странно хрюкнула, прикрыв рот салфеткой.
– Что ты вопишь? – возмутилась Ника, хотя у нее на лице тоже сначала отобразилось удивление, – он просто... неразделанный.
– А чем мы будем его разделывать?!
– Но вот же, – Ника взяла со стола увесистый орехокол.
– Can I help you? [62]– спросил официант.
– No, thanks, – гордо сказала Ника, – мы же не плебеи какие-нибудь....
Девица, забыв о художнике, который по-прежнему что-то бормотал о картинах, уставилась на нас. А я – на краба. Он был большой, красный, пухлый, с торчащими во все стороны клешнями, покрытыми короткими волосками. На лбу поблескивали черные глазки. Я взяла вилочку и осторожно постучала по его панцирю.
– Думаешь, он скажет тебе «bon appetit»? – прошептала Ника.
– Нет, но...
– Да что такого страшного?!
Ника схватила краба, прищемила ему клешню «орехоколом». Щелк!
– Упс, – пробормотала Ника, заглядывая внутрь клешни, – что-то тут ничего нет. Никакой мякоти!
Я вздохнула. Взяла свой орехокол.
– Прости, друг, – пробормотала я, – но уж очень есть хочется.
И попыталась оторвать клешню. Орехокол скользнул по влажной клешне вниз. Ну-ка, еще разок! Я надавила. Без толку. Он из бетона, этот краб, что ли?!
Я снова надавила, клешня хрустнула, и вдруг брызнул сок – прямо мне на белую толстовку. Я с ужасом посмотрела на розовое пятно. Ника пожала плечами. На ее груди болталась салфетка. Сама Ника успешно оторвала вторую клешню и теперь оглядывалась в поисках соуса. Я посмотрела на обломки своей клешни, отложила. Заглянула крабу под панцирь.
Там оказались мерзкого вида коричневые пластины. Меня даже передернуло. Вдобавок так вкусно пахло мясом из горшочка художника, который, позабыв о всех приличиях, вымазывал соус остатками багета, который не доела девица.
Сама девица смотрела на нас во все глаза.
Я снова взяла клешню и вилку. Попыталась выковырять из нее хоть что-то. У меня получилось, и я поскорее отправила в рот бело-розовый кусочек. Он был таким крошечным, что я проглотила его, не ощутив вкуса. Поняла только, что он был соленым. М-да, наши крабовые палочки гораздо вкуснее, а главное – их так много в упаковке!
Но делать подобные заявления при Нике я не решилась. Так и не найдя соуса, она с сосредоточенным видом тоже вытащила микрокусочек и теперь занялась второй клешней.
Я тоже взялась за вторую. Орехокол не сдавался. Он скользил, хрустел не в тех местах, а как только я нашла правильное место, клешня, щелкнув, отскочила и вдруг отлетела в сторону, попав на колени к дядьке-художнику.
Девица расхохоталась. Я вскочила и в сердцах завопила:
– Хватит! Я больше так не могу!
Выхватила кошелек, бросила деньги и побежала к выходу. Вслед мне несся крик художника:
– Ты находишь это смешным?! Может, и меня ты находишь смешным? Я давно заметил, что ты не слушаешь меня!
– Да тебя скучно слушать! И кормить меня лучше надо! – ответила девица. – А хлеб я могу и сама купить.
И она, цокая каблуками, выскочила из ресторана вслед за мной и скрылась в магазине напротив.
Последней вышла Ника.
– Между прочим, – начала она, – у краба много клешней. И в конце концов...
– И в конце концов можно было съесть панцирь и мягкие мерзкие пластины! Но я этого делать не буду! А еще из-за нас люди поссорились, слышала? Сплошное огорчение – эти твои крабы!
Ника поджала губы, но возразить ей было нечего. И тут отворилась дверь магазина напротив, и вышла та самая девица художника. Она откусывала от огромного багета, завернутого в бумагу. Под мышкой она держала еще два. Увидев нас, она улыбнулась и подмигнула:
– Спасибо, девчонки! Давно я мечтала избавиться от этого зануды, да только не хватало как-то запалу. А вы классные! Вот, это я вам купила.
И она протянула нам хлеб. Сказать, что мы набросились на него с жадностью – ничего не сказать.
Глава 15,
в которой Грей уезжает в Лисс
На дверях «Багета» по-прежнему висела табличка «Закрыто». Обеденный перерыв у них явно затянулся.
– Давай-ка не будем к ним ломиться, – решила я, с содроганием вспомнив погоню на Монмартре, – дождемся Грея, заберем телефон, позвоним Жерому. А потом решим, что делать.
На лестнице нас ждал сюрприз. Доминик, одетая в бежевый плащ и какую-то идиотскую кепку с ушками, сидела на лестнице с блокнотом. Я присвистнула. Доминик и правда превратилась в Шерлока Холмса!
Она объяснила, что следит за передвижениями мадам по дому.
Пока, правда, неясно, зачем мадам наши фотографии и откуда (что гораздо важнее!) она берет по утрам вкусные теплые крепы! Но пока Доминик записывает, что и во сколько она делает. Вот, если мы хотим посмотреть...
Но мы отказались, сославшись на усталость, и попросили Доминик продолжить расследование, а если она найдет что-то действительно важное – пусть разбудит нас хоть посреди ночи.
– С ума сошла? – пробормотала я, поднимаясь за Никой. – Она ведь правда разбудит.
– Да ничего она не найдет, – отмахнулась Ника. – Мадам – не дура, чтобы проворачивать свои делишки при этой Шерли Холмс. О, классный был фильм о Шерли, жалко, что старый, я бы туда на пробы сходила. Хочу скорее попасть в кино!
– А я хочу принять душ, – сказала я.
Мы открыли дверь в комнату и ахнули.
Наши вещи валялись на полу. Одеяла скомканы, простыни содраны с кроватей. На столах – и на письменном, и на трельяже – куча мала из вещей.
– Мадам совсем свихнулась?! – завопила Ника, бросая сумочку и кидаясь к выходу.
– Это не она, – мрачно сказала я, придерживая Нику за руку и подводя к своей кровати. На ней валялся мой альбом для рисования. Он был раскрыт, страницы – выдраны.
– Им нужен был рисунок, – сказала я, – и они его нашли. Я же дважды рисовала того мальчишку. Первый рисунок, вполоборота у стены, они забрали.
Ника села на кровать, уставившись на папку.
– Террибл. Импосибл.
– Это точно.