— Вовка, все равно ведь от разговора про все про это не уйдем. Расскажи уж сразу.
Он не стал упрямиться, говорить «а про что рассказывать-то» и неохотно бубнить. Начал четко, с явным желанием объяснить понятно и быстро, раз и навсегда:
— Когда ты ушел за мобильником, я сбросил одежду и сразу оказался в рубахе и с крыльями. Сам не знаю как. И сразу шагнул в пустоту… Был полет, но я его помню плохо. Не знаю, сколько времени. Помню только, что меня будто растянули, как тонкую резину, по всему пространству. Это не больно, но и… хорошего мало… Потом эта резина будто лопнула. От страха, как от удара. Я почувствовал, что с тобой случится что-то очень плохое… То есть я уже знал что. И знал где. И сразу — назад… Но я же не мог быть здесь в своей рубахе и с крыльями… Крылья сразу исчезли, как только я упал в траву, а в рубахе я помчался к Аркаше. Хорошо, что было темно… Я специально приземлился рядом с его домом…
— Почему?
— Оттуда до кладбища гораздо ближе, чем с этой улицы. Я уже и так не успевал, каждая секунда дорога… Я постучал ему в окно, он открыл тут же, я попросил одежду…
— А мама его?..
— Она ничего не знала, спала в другой комнате… — А он сильно удивился, наверно?
— Нет, он сразу понял… Дело в том, что он тоже… ангел-хранитель.
— Не может быть!
— Почему не может? Правда… Только он не такой, как я… как был я… Он никогда не уходил с Земли, а стал сразу… Так иногда бывает, хотя и редко…
— И… чей же он…
— Своей мамы.
— Вот как… — И я подумал, что уже дней десять не звонил своей маме, в Тальск. Скотина… И, разозлившись на себя, спросил у Вовки ворчливым тоном: — Когда он успел тебе это рассказать?
— Пока я одевался. И когда он провожал меня… Он показывал самый короткий путь, пустырями, и говорил на бегу… А потом я велел ему возвращаться. Объяснил, что так надо по правилам, что я должен один… А у него там мама одна…
— Фокусники вы… — совершенно идиотски высказался я.
Вовка не обиделся, сказал очень серьезно:— Вань, ты не думай, что я хотел это… как Александр Матросов… Думал только предупредить тебя. Но не успел. Ну и вот… А дальше ты знаешь…
Я не стал ничего говорить. Просто не знал, какие тут слова… Я подтянул Вовку ближе и положил его голову себе на колени — как тогда, у шоссе. Вовка улыбался и смотрел в потолок. Будто там сидела одна из его бабочек.
Мы молчали минуты две.
Потом я все же спросил:
— Больно было… когда пули?..
— Не-а… То есть я не помню. То есть помню обрывками… Кажется, приходили Те?..
— Приходили… Иначе кто бы тебя вылечил?
— Хотели унести, да? — Он поежился.
— Я не отдал. То есть упросил…
Он резко повернулся, уткнулся лицом в мой живот. Нет, не всхлипнул, просто лежал так и молчал. Я гладил его мокрые пряди на затылке.
Вовка с минуту подышал мне в рубашку, а потом быстро опять лег на спину и весело сообщил:
— А следов почти не осталось. Только чуть-чуть…
Он лихо задрал футболку до подбородка. Ниже левого соска видны были два круглых розовых пятнышка. Словно следы от подсохших и отпавших коросточек. Вовка вдруг закрыл глаза и шепотом сообщил:
— Мама Лидия их увидела и вдруг завсхлипывала. Но только чуть-чуть, на две секунды. Наверно, думает, что я и не заметил… — Он сказал «мама Лидия» просто, будто называл ее так всегда. А я опять покаянно подумал о звонке в Тальск.
Мама Лидия оказалась легка на помине.
— Долго вы намерены нежиться? Ну-ка мыть руки и за стол…
— А потом можно посмотреть «Буратину»? — голосом примерного мальчика спросил Вовка.
— С ума сойти! По-моему, это уже мания!
— Ну хоть одну серию?
— Поглядим на ваше поведение… Шевелитесь, господа. Но мы сидели на тахте еще несколько минут.
— А почему она сказала «мания»? — прошептал Вовка.
— Пошутила.
— Я раньше думал, что «мания» — это от слова «мани-мани» . То есть «деньги». У многих мания на мани-мани…
— Особенно мания разгорается, когда мани-мани сжирает инфляция… Знаешь, что такое инфляция?
Вовка притворно надулся:
— Думаешь, если я с виду стал младше на год, то на год и поглупел?
Я перепугался:
— Откуда ты взял, что стал младше? Слышал разговоры Тех?
— Ничего я не слышал. Просто знаю, что отмотал год обратно. Это нужно было для скорости…
— Долго я буду ждать? — донесся из кухни голос «железной Лиди».
После обеда я был мобилизован на уборку во всех помещениях, кроме комнаты, где «ребенку полагался отдых» и где с милостивого соизволения Лидии был включен любимый Вовкин фильм.
Затем я пошел на встречу с Махневским.
Затрапезное кафе «Лолита» находилось в пяти кварталах от нашего дома. Оно было хорошо лишь тем, что вызывало память о студенческих временах.
Амбалов при подходе к «Лолите» я не заметил. А Махневский был уже внутри. Сидел в углу за пластмассовым столиком. (Знакомый такой Стас, ну совсем как прежде, даже что-то шевельнулось под сердцем.) На столике блестел графинчик, явно с коньяком, и рюмки. Минералка, салаты какие-то…
Стас поднялся навстречу.
— Привет, Иван… — И шевельнул плечом, словно хотел протянуть руку.
— Привет, — сказал я, отодвигая стул.
Мы сели. Стас, глядя в стол, тут же наполнил рюмки. Потом посмотрел мне в лицо:
— За встречу?
— Давай, — согласился я.
Мы выпили. Коньячок он заказал хороший, даже удивительно, что такой нашелся в этом заведении. Я начал жевать салат оливье. Потом опять взглянул Махневскому в глаза (а чего тянуть?).
— Ну? — сказали.
Он откинулся к заскрипевшей спинке.
— Значит, так… — Вот дурацкое выражение! Обязательно у них «значит, так»! — Как говорят в Одессе, вы, Жора, будете смеяться, но… В общем, я всему этому делу даю откат. Меня грозили пристрелить, но, кажется, теперь пронесло…
— Не понял, — сказал я, хотя вроде бы понял в основном. Сразу.
— Значит, так… Я верну все. Не только то, что уже вернул, а полностью. Тебе и всем вашим. То есть особняк ваш и оборудование ушло, но я возмещу. Если не за счет «Рынков», то сам…
Я почему-то вылил остатки из рюмки в салат. Размешал это дело вилкой.
— Станислав Юрьевич, а можно вопрос?
— Иван, не надо так… А вопрос давай.
— Стаc, а почему?
— Давай еще по одной. За вопросы…
— Давай… — Мы чокнулись. «За вопросы».
— И все же, Стас, почему?
— Опять же, как говорят в Одессе… Вы не поверите снова, но… атавизм такой зашевелился внутри. Отжившее понятие. «Совесть» называется, сволочь… Или сейчас уже не так? Но все равно… — Он сказал это без ухмылки, без рисовки и ерничества, а с той виноватостью, с какой в детстве признавался друзьям, что испугался прыгать с гаража на сарай через заросший крапивой провал. Ну, испугался, потому что… «вот я какой». И никто не смеялся.
— Давай… — сказал я, берясь за графинчик.
— Давай… А еще… насчет этого атавизма. Начал царапать мне его… один юный засранец. До невозможности. Мой, так сказать, заезжий родственничек…
— Рыжий-конопатый? — сразу спросил я.
— Да! А ты… откуда знаешь?
— Да так… слышал…
— А… нуда… Нуда! Конечно… Тогда тем более…
— Давай, — сказал я опять.
Мы чокнулись вновь.
— Стас…
— Да? — Он вздрогнули поставил рюмку, едва пригубил.
— Лично мне всего возврата не надо. Другим верни, а мне… Вместо этого сделай одну вещь. Обойдется, я думаю, дешевле…
Он сразу подобрался:
— Я слушаю…
— На западе, в Косом переулке, есть дом. Номер один. Продан на снос. Перекупи. Думаю, много не запросят…
Продолжая смотреть на меня, Стас вынул из кармана джинсовки мобильник. Понажимал.
— Антон? Слушай. Косой переулок, дом один. Старый дом продан на слом… Да… Перекупи. На имя… — Он посмотрел на меня.
— Пока на мое, — сказал я.
— На имя Тимохина Ивана Анатольевича… Что «когда»? Сегодня. Сейчас. Что значит «вечер»? Мне тебя учить? Конечно, бумаги потом, но факт — немедленно… Да, на любых… Я понятно сказал? Отбой…
Он убрал мобильник.
— Иван, документы не сразу, но хозяйничать можешь с завтрашнего дня.
— Спасибо, Стас…
— А если не секрет… Это тебе зачем? Строиться будешь на этом месте?
— Да нет, что ты… Может, подремонтирую то, что есть…
— Ольгу Максимовну хочешь сюда перетащить? — Ольга Максимовна была моя мама.
— Нет, она из Тальска никуда… Стас, извини, что не могу утолить твое любопытство. Я и себе толком не объясню. Так, причуды сознания. Что-то вроде тоски по детству… Может, поселю там бесприютных гномов, которые раньше жили в старых вагонах. А? Разве плохая идея?.. Помнишь узкоколейку в Тальске?
— Если бы я не помнил…
— Ну вот… Давай по последней. А то Лидия небось уже в колокола бьет…
— Давай…
Мы глотнули и поднялись.
— Все, что касается дома, я завтра сообщу.
— Спасибо, Стас…
— Иван… Ты будешь опять смеяться, но… это тебе спасибо. Ничего, если я позвоню как-нибудь… не по делу, а так?
— Звони, Стас, конечно…
Он протянул руку. Я — свою…
«Но все же, Стас, извини, но снова менять имя в конце повести я не стану…»
Впрочем, Стас все равно не знал про мою повесть.
9Когда я вернулся, Лидия на кухне мыла окно, а Вовка лежал пузом на тахте и читал что-то веселое, хихикал. Ну ясно, опять «Понедельник начинается в субботу». Он глянул на меня, извернув тощую спину, и сообщил с ненастоящим покаянием:
— Есть новость… ты только не ругайся. Тебе звонил редактор «Птицелета»… — Он старательно прогонял со своей рожи лукавство.
— Уши надеру, — беспомощно пообещал я. Внутри противно засосало.
— Ваня, ну я же не виноват. Я… он просил тебя позвонить. Вон, я номер записал на календаре…
— Вечер уже, никакие «Птицелеты» не работают.
— Он все равно просил. Сказал «в любое время»…
— Кто-то из нас большой паршивец, — сообщил я, вовремя проглотив другое слово, сказанное недавно Стасом.
Вовка сокрушенно сопел: знаю, мол, кто.
Я — что делать-то! — позвонил. С великой надеждой, что сейчас получу от редактора отлуп, поглотаю, как куски свиного студня, заслуженный стыд и на этом все будет кончено.
— Иван Анатольевич! — услышал я предельно доброжелательный (и предельно бархатный) голос. — Прежде всего я хочу поблагодарить вас за то, что не забыли нашу просьбу. А за сим — о деле. Если вы не станете возражать, повесть мы для начала поместим в коллективный сборник «Такое было детство…».
— Что, вы уже прочитали? За один день?
— За два… Я хочу сказать, что эта вещь почти не требует редактуры. Только всякие стилистические мелочи и грамматика. Убрать опечатки… И еще… Если вы, конечно, не станете возражать…
— Слушаю вас…
— Я не знал, рыдать мне или улыбаться. Надо бы, конечно, рыдать, но… Все равно я не имел права отказаться.
— Иван Анатольевич, у меня и у моих коллег вызывает некоторое сомнение один эпизод. Где этот чудесный мальчик, Матвейка, оказывается на площади, а потом убегает. Само по себе это написано прекрасно, только… надо ли в наше непростое время акцентировать внимание юных читателей на элементах социальной напряженности? Нельзя ли это сократить?
— Ни в коем случае! — радостно взвыл я. Вот он, повод, чтобы забрать у них текст! Без нарушения данного Вовке слова.
— Вы меня не поняли, Иван Анатольевич! Это ведь не требование, а, так сказать, пожелание. Нет так нет, здесь полная ваша воля… Не смогли бы вы приехать к нам в понедельник для обсуждения условий и подписания договора?
— Не вздумай торговаться об условиях, — сдавленным шепотом сказал у меня за спиной Вовка. Что он, слышал разговор?
— Где вас найти? — обреченно проговорил я. Редактор продиктовал адрес, я записал. И повернулся к Вовке.
— Доволен?
Он опять изображал раскаяние. Вытянул шею:
— Будешь драть? Уши?
— Провокатор…
— Не-а, — расплылся он. — Вань, а у тебя есть «Обитаемый остров»?
— Не «у тебя», а «у нас»… Вон там, на полке…
— Подсади меня…
Я приподнял его, легкого, как пластмассовый кораблик. Он безошибочно ухватил книгу и затанцевал посреди комнаты, перелистывая страницы.
И… только сейчас до меня дошло, что Вовка не в своей одежде, а в той, что вчера, — в трикотажных обвисших шортах и серой тонкой фуфайке с утенком-флибустьером. Меня поскреб суеверный холодок.
— Ты… чего это так нарядился?
Но Вовку не беспокоили никакие страхи.
— Аркаша мне это отдал насовсем. На память. Мы говорили по телефону… А я ему отдам свою футболку с индейцем, мама Лидия разрешила, только сказала: «Вы заморочили мне голову…» Он со своей мамой уедет на три дня, а потом приедет, и я пойду к нему. Мы будем дорисовывать альбом с бабочками… Я его разгладил утюгом, через полотенце…
— Аркашу? — глупо сострили. Вовка обрадованно захохотал. Вошла Лидия. Принюхалась и сказала:
— Все ясно. Не дыши на ребенка.
Утром, около девяти (Лидия уже ушла), позвонили снизу в домофон.
— Господин Тимохин? Пакет от Станислава Юрьевича…
Появился высокий тип в кожаной безрукавке, с выправкой опытного официанта. Протянул твердый, из картона, конверт. Щелкнул каблуками и отбыл. В конверте были два плоских ключа и листок. Стас писал:
«Иван! Вопросы с бумагами — на той неделе. Всю возню я возьму на себя, но тебе надо будет расписаться в нескольких местах. А ключи — вот. Они от новых замков, хозяин врезал их недавно, сказал, что прежний замок был сломан злоумышленниками. Пока — все. Будь.
Станислав».
Вовка тянул шею из кухни, где только что расправился с яичницей.
— Смой с любопытной физиономии желток и собирайся в путь.
— Куда? — подскочил он с веселой готовностью.
— Домой, — веско сообщил я. Он помигал. Кажется, что-то понял.
Но на улице Вовка, разумеется, пристал с вопросами. Пришлось объяснить. Он… ускакал вперед, развернулся и, пятясь, вперил в меня синие «смотровые щели». Но тут же глаза распахнулись и сделались… да, наверно, как у Карузы-Лаперузы в момент получения медали.
— И это будет совсем-совсем наш дом?
— Да. Вроде дачи… По сути дела, это будет твой дом. Как и был…
— Нет, наш!.. А мама Лидия знает?
Ох, «мама Лидия» еще не знала о моем безумном поступке. Но… я знал Лидию, и моя интуиция подсказывала, что этот поступок она признает закономерным, хотя сначала и подвергнет сокрушительной критике.
— Мы убедим ее. К тому же дело сделано… А через неделю мы с тобой на несколько дней съездим в Тальск…
— К твоей маме?
— И к Лельке…
— А как ты объяснишь, кто я?
— Для начала скажем, что дальний родственник Лидии. А потом — что наш приемный сын.
Продолжая пятиться, этот обормот осмелился на замечание:
— Мама Лидия вполне как мама. А ты на папу, наверно, не тянешь. Скорее как старший брат.
— Это не помешает мне накрутить твои ухи за нахальство!
— Крути, — покладисто сказал он. — Такое у старших братьев право. Но когда мы приедем в Тальск, я наябедничаю на тебя твоей маме. И она накрутит ухи тебе.
— Сроду она так не делала!
— Ну и зря… Ой, я хотел сказать, что правильно!
— Вредина.
— Да… То есть нет! Я уж-жасно хороший… Ваня, а что мы будем делать в Тальске? Ну повидаемся. А еще?
— Посмотришь на большую реку, на пароходы… На теплоходы то есть. Покажу те места, где было… ну, многое из того, как в моей истории…
Вовка перестал пятиться. Снова пошел рядом. Показалось мне, что он хочет о чем-то сказать и боится. И все же он сказал, поглядывая нерешительно, как-то по-птичьи:
— То, что было в твоей истории, было не в Тальске, а здесь…
— С чего ты взял?!
— Так… взял, вот и все… Нуда, там тоже было многое, но главное все же здесь. Сейчас.
Я с полминуты морщил лоб, пытаясь найти в Вовкиных словах какой-то смысл или подтекст (ведь говорил-то он серьезно!). Ничего не нашел. И повторил: