— Ты бы, рыцарь дорогой, вот это все сказал бы ему — Капитону своему!
Барон Николай горько вздохнул:
— Второй раз у меня не получится. — Он вдруг встрепенулся. — Но я не допущу произвола! Я не позволю, не потерплю, не дам! Я ему… я ему… Я еще преподнесу ему сюрприз из детства!
И он помаячил кулаком перед заплаканными глазами оруженоски так яростно, будто Дон Капитон был уже повержен и находился между пальцами этого кулака.
— Сложное дело… — задумчиво произнес кентавр. — Тут нужна какая-нибудь лазейка, какой-нибудь рычаг, чтобы перевернуть этого непотопляемого. Так значит, говорите, двадцать шесть пластических операций? Вот за что, стало быть, дают этот самый Орден Подтяжки. В мое время не было еще такого ордена.
Оруженоска отошла в угол и заплакала навзрыд. Барон Николай даже испугался — зачем он размахался своим кулаком!
— Вы что? — спросил Сандалетов.
— Все напрасно, — всхлипнула донья Маня, — такого храбреца ни за что не одолеть. Зря мы все это затеяли, не по зубам нам Дон Капитон.
— Какого храбреца? — не понял рыцарь, разжимая кулак и показывая донье Мане, что там никого нет.
— Я думаю, — всхлипывала донья Маня, — этот Орден Подтяжки дают только исключительным храбрецам. Я уж, на что не трусиха, а ни на одну пластическую операцию никогда не решилась бы… хотя и хотела бы кое-что изменить в своей внешности.
— Он что же, выходит, только по этому поводу в госпиталях лежал? — скептически спросил Сандалетов, продолжая расхаживать туда-сюда и размышлять вслух. — Только рожу подтягивал? Стало быть, ему лет может быть гораздо больше, чем мы предполагали. Го-о-раздо больше. Да и внешне он совсем изменился. Правильно?
И кентавр, приклонив передние ноги, полез под койку и снова стал вытягивать оттуда чемоданы с выпускными альбомами. На этот раз его заинтересовал самый дальний чемодан, с самыми старыми его выпускниками. Воздух наполнился пылью времен, и рыцарь с оруженоской отошли подальше, к балконной ограде.
Воспользовавшись паузой, оруженоска призналась рыцарю:
— Знаешь, в том парке есть и моя жвачка…
Барон Николай обнял ее за плечи и тихо спросил:
— А чего ты там говорила про пластические операции? «Хотела бы кое-что изменить…» Ты что же — недовольна своей внешностью?
— Ну… — оруженоска промокнула платочком глаза, вытерла носик, — не совсем.
— Странно, — усомнился барон Николай и, отойдя на некоторое расстояние, окинул оруженоску предвзятым взглядом. — Странно. Лично я твоей внешностью доволен на все сто.
Оруженоска посмотрела на него в зеркало своей пудреницы.
— То есть… ты хочешь сказать, что…
— Ничего я не хочу сказать, — выпалил барон Николай и стремительно чихнул.
— Ну и слава Богу, — гордо вздохнула оруженоска и тоже чихнула, расчихав пудру.
Третьим чихнул кентавр Сандалетов, — он приближался к собеседникам с альбомом в руках и на ходу смахивал хвостом пыль со старинного переплета.
— Нашел кое-что, — сказал магистр. — Теперь мы этого Ахиллеса возьмем за пятку!
— Компромат? — радостно спросил рыцарь.
— Еще какой! — и кентавр многозначительно сообщил: — Оказывается, этот ваш Дон Капитон сам когда-то был ребенком!
— Жаль, что вы пришли к завтраку, я обычно завтракаю один, — сказал Дон Капитон, поднимаясь из-за стола и откладывая нож с вилкой. — Вот если бы вы заглянули вечером, я бы с удовольствием уступил вам свой ужин… Мой повар готовит дивный черепаховый стэйк. А?
— Спасибо, я недавно ужинал, — сказал барон Николай. — И мое дело не терпит отлагательства.
— Что это у вас? — спросил Дон Капитон. — Крупнокалиберные мыльные пузыри? Или архитектурный проект площадки для гольфа?
В руках барон Николай держал старенький дерматиновый тубус бежевого цвета, — тот самый, что нашли на антресолях.
— Не бойтесь, — сказал барон Николай, отставив тубус к стеночке, — это не опасно, ваши парни меня прозвонили на входе.
— Я не боюсь, — усмехнулся Дон Капитон.
И все же, увидев решительность на лице барона Николая, он поспешил достать из коробки сигару, отгрыз кончик и выплюнул его — опять-таки прямо на ковер. Рыцарю даже показалось, что он сделал это нервно.
— Я прошу вас воздержаться от курения, — одернул хозяина гость, — у меня от ваших сигар болит голова. И еще я настоятельно прошу вас не плевать на ковер и не стряхивать на него пепел.
— Почему? — Дон Капитон выжал из себя последние остатки добродушия.
— Потому что это не ваш ковер. И дворец не ваш. А причиненный ковру ущерб вам придется восполнить.
Дон Капитон чуть было не сорвался, но выдержал испытание. Он только похлопал в ладоши, приказывая удалиться телохранителям.
— Давайте на чистоту, — сказал он, оставшись с гостем наедине. — Присаживайтесь. Я вот никак не пойму, за что вы меня не любите?
— Какой непонятливый, — причмокнул губой барон Николай. — Ну, хотя бы за то, что вы не любите детей.
— Многие люди не любят детей.
— Но вы их не любите активно. Вы — активный педофоб.
Дон Капитон все-таки вспыхнул. Впервые барон Николай увидел на его лице краску, но не розовую, а какую-то желто-позолоченую, будто тонкие золотые нити проступили сквозь кожу и превратили благородный пергамент в клетчатый тетрадный лист.
— Что это значит? — брезгливо спросил Дон Капитон. — Объяснитесь.
— Вы отнимаете у детей последнее.
— Последнее!? — Дон Капитон расхохотался. — У детей не может быть чего-нибудь последнего, у них все впереди!
— И ради этого «впереди» вы хотите отнять у них сегодняшнее счастье. Ради чего? Ради собственного удовольствия, которого у вас и так в избытке!
— Вы заблуждаетесь, вы ничего не понимаете в жизни, — зашелся Дон Капитон, — У детей невозможно отнять счастье. Все дети счастливы по определению. Нищий ребенок в сто раз счастливее престарелого миллионера, потому что детство — само по себе и есть бесплатное счастье. Ребенок счастлив независимо оттого, что вокруг него происходит, — хоть чума, хоть война, хоть музыкальная школа — ему все в радость. А вот это, — Дон Капитон обвел взглядом помещение и пейзаж за окном прихватил, — вся эта красота нужна мне — мне, взрослому и заслуженному человеку Дону Капитону, я в ней нуждаюсь больше, чем эти беспечные голодранцы! Я только среди всего этого могу чувствовать себя относительно счастливым.
— Это потому что вы не человек, а вещь, — сказал барон Николай. — Дорогая, красивая, но испорченная и совершенно бесполезная вещь. Вам нужна красивость, а не красота; красоты вы не чувствуете. Вы — драгоценная безделушка, с пустотой внутри. И то, что вы называете человеческим фактором, на самом деле — фактор вещевой.
— Вы, что ли, правда, не боитесь разговаривать со мной в таком тоне? — Дон Капитон пристально посмотрел на гостя. — Или так искусно претворяетесь?
Барон Николай вздохнул.
— Пожалуй, — сказал он, — я побоялся бы так с вами разговаривать, если бы пришел сюда только за самого себя, если бы я был, так сказать, частным лицом. Но рыцарь, как правило, выступает как лицо общественное. И как лицо общественное я не имею права вас бояться.
— Вы, — пригрозил Дон Капитон, — на общественное лицо не похожи.
— Я, ваша доблесть, общественен в другом, не доступном вашему пониманию смысле. Считайте, что я не боюсь вас как уполномоченный по правам маленького человека.
— Какого такого маленького человека? — усмехнулся Дон Капитон. — Лилипута, что ли?
— Маленького человека в широком смысле, — не сдавался барон Николай. — Я в данный момент не боюсь вас как полномочный представитель детей.
— Как вы мне надоели со своими детьми! Носитесь с ними, как баба, ей богу! Дети, дети! — Он махнул рукой. — Дети — это абстракция. Назовите мне имена, фамилии, адреса, места работы родителей, тогда это будет иметь хоть какой-нибудь вес.
Барон Николай помедлил, поразмышлял. Потом полез во внутренний карман и достал блеклую черно-белую фотографию, загибающуюся по краям от ветхости.
— Никакая не абстракция, вполне конкретные дети. Ну, вот хотя бы — был такой мальчик, — сказал он, положив фото на стол. — Или, скажете, его не было?
Дон Капитон удивленно посмотрел на фотокарточку. Целую минуту он всматривался. Потом стал встревожено хлопать себя по карманам, видимо, разыскивая то ли очки, то ли валидол, но так ничего и не нашел. И руки его вдруг впервые остались сами по себе, так не за что и не ухватились — беспомощно зависли в воздухе. А вслед за тем лицо его как-то опустилось и стало вдруг совсем некрасивым и немолодым, золотой блеск сменился бронзовым отливом. Что-то стариковское промелькнуло в его глазах.
— А вот этого вам не следовало делать, — чеканно произнес он, нависая над рыцарем всем своим телом, — совсем не следовало вам этого делать.
— Вам тоже много чего делать не следовало, — обиделся рыцарь, — а вы делали и продолжаете делать.
И тут Дон Капитон впервые выпустил себя из жесткой узды — он дернулся, пытаясь схватить фотокарточку, но тут же опомнился и снова дернулся, быстро убрав руку назад. Барон Николай взял фото и от греха подальше засунул себе в карман.
— Мне надо вернуть ее владельцу, — объяснил он. — Это не мое. Это подарок.
— Отдайте это мне! — совсем не своим голосом прошипел Дон Капитон.
Барон Николай посмотрел ему в глаза, и в мозгу его просвистела фраза Сандалетова: «Этот ваш красавчик — и есть настоящее чудовище». Да, не было никаких сомнений — перед рыцарем в облике статного ухоженного мужчины с подрагивающими усиками стояло самое настоящее чудовище — с чудовищно жадными глазами, с чудовищно хищными руками, с чудовищно опустевшей душой. «В чудовище, — мысленно вывел рыцарь, — все должно быть прекрасно, иначе все сразу поймут, что это чудовище.»
— Нет, не могу, — барон Николай встал и медленно попятился, — подарки — не отдарки. Представляю, что вы с ней сделаете, подари я вам эту карточку. Разорвете и бросите в камин.
— Какой камин! — Дон Капитон попытался вернуться к человеческому тону и даже улыбочку изобразил. — Какой камин, — лето на дворе!
— Ну, значит съедите. От вас всего можно ожидать, ваша почерневшая доблесть.
Дон Капитон не двигался с места, а рыцарь все пятился и пятился, пока не наткнулся на стену.
— Я вам другое подарю, — сказал он, нащупывая рукой свой тубус. — Вам понравится. Я всю ночь готовил вам этот подарок, оруженоске своей спать не дал…
Он решительно раскрыл тубус и, к очередному удивлению Дона Капитона, извлек из его половинок большую похожую на конфету хлопушку, разукрашенную по-новогоднему. Направив картонный ствол на Дона Капитона, он зажмурился и не без усилия дернул за веревочку.
Раздался — не выстрел уже, но еще и не взрыв, — взрывчик. Запахло паленым и праздниками, облако конфетти распылилось по залу. Вбежали заинтригованные телохранители, но разглядеть ничего не смогли. Лишь когда конфетти улеглось, и в воздухе остались только самые легкие его кружочки, они увидели, что Дон Капитон с ног до головы увешан непарными варежками и перчатками маленьких детских размеров. В своей неподвижности он был похож на новогоднюю елку, а телохранители стояли вокруг с разведенными руками, будто собирались водить хоровод. Одна вязаная рукавица прилипла к сорочке пострадавшего в области сердца и тихо тлела, другая повисла на челке и медленно съезжала на лоб. Телохранители выжидали: если хозяин уже погиб, им можно было не беспокоиться. Но хозяин был жив: он вдруг зашевелился и, едва заметно покачнувшись, смахнул рукой огонь с прожженных мест. И тогда телохранители, сконфуженно крякнув, бросились к барону Николаю, схватили его за руки и потащили вон из зала.
— Выстрел за вами! — закричал барон Николай, понимая, что может и не успеть членораздельно произнести эту фразу. — Приятного аппетита!
Дон Капитон дождался, пока зал опустел, глянул на прожженную в нескольких местах сорочку, потрогал оплавившиеся края дырок пальцем и огорченно произнес:
— Гадость какая.
До самого вечера Донья Маня ставила рыцарю компрессы на синяки, смазывала бальзамом ссадины. И хотя рыцарь пострадал в неравной потасовке, то есть самым благородным образом, она с ним не церемонилась, а наоборот строго с него спросила:
— Ты почему варежки сразу не выбросил, когда тебе сказано было?
Рыцарь оправдывался: мол, поставил корзину возле двери, а потом другой мусор вынес, а про нее забыл, ну и т.д. В общем, не убедил оруженоску в чистоте своих намерений. Но та, хоть и строга была, все же и пожалеть барона Николая находила возможность, и приятное ему сказать не забывала.
— Какие ж это телохранители! — причитала она ласково. — Такое хорошее тело — испортили! Вот за уши бы их отодрать как следует!
— Ничего, до свадьбы заживет, — успокаивал рыцарь. — И потом, они же не мое тело охраняют, а этого подонка.
— Тогда так бы и назывались: телоохранители, а еще правильнее — телоохранники. А то — телохранители!
В семь часов вечера пришел почтальон с посланием. Оруженоска вскрыла конверт и вслух с выражением прочитала послание от Дона Капитона:
«Досточтимый любитель детских забав и уполномоченный маленьких человечков! Ваш вызов принят. Но хочу заметить, что, будучи человеком цивилизованным и используя все последние достижения гражданских прав и свобод, я жду вас не на поле брани, а в помещении Люмпенского Районного Суда, куда мною переданы материалы по обвинению вашей персоны в покушении на мою личность. Приходите на заседание завтра в полдень и прихватите с собой пару свидетелей, — они вам понадобятся больше, чем секунданты. Не явитесь добром — приведут силой. Рыцарь Старого и Нового света, почетный конкистадор республики, кавалер Ордена Подтяжки, спешившийся всадник Дон Капитон.»
— И все-таки ты его вызвал! — гордо сказала донья Маня, едва сдерживаясь, чтобы не расцеловать своего побитого рыцаря. — Значит так. Свидетелями будем я и Сандалетов. А материалов против Капитона у нас предостаточно.
— Нет, — возразил рыцарь, — и ты, и Сандалетов — лица заинтересованные, толку от вас мало. В этой истории единственный стоящий свидетель — это рыба.
— Но рыба ничего не скажет, — рыбы не говорят!
— Да они и по суше не ходят, — заметил барон Николай. — И по ночам не стонут.
— А вдруг нет никакой рыбы? — усомнилась донья Маня. — Вдруг это не рыба, а газетная утка?
— Посмотрим, проверим, — деловито отнекивался рыцарь. — И вообще, когда народ безмолвствует, самое время заговорить рыбам.
— Я понесу твои удочки, — засуетилась оруженоска.
Но барон Николай остановил ее.
— Ты — оставайся дома и пиши обвинительную речь, иначе мы ничего не успеем. Вспомни все, приклей газетные вырезки. Встретимся утром в суде, дорогая моя оруженоска. Я очень на тебя надеюсь.
— А, значит, я иногда все-таки нужна тебе?
— Не иногда, а всегда и везде. Именно поэтому я и не брал тебя с собой: этот Дон Капитон — это тебе не великан Псевдонимов какой-нибудь.
Барон Николай сам принял душ, сам побрился, попросил оруженоску заклеить ссадины парадным пластырем и сам нашел темные очки. Оруженоска заставила его надеть высокие резиновые ботфорты с шерстяным носком и вязаную шапочку, которую он обычно пододевал под шлем.
— На суд надо идти без очков, — посоветовала она. — Пусть присяжные видят, что с тобой сотворили эти головорезы!
— Нет, — замотал головой рыцарь, — не рыцарское дело — жалобить судей фонарями да фингалами. Обойдемся без подсветки.
Оруженоска ахнула:
— Боже мой! Тебе дали по башке, и ты стал говорить, как настоящий рыцарь!
— Это еще что! — присвистнул барон Николай. — Я еще сейчас действовать начну!
Уже у самых дверей Донья Маня схватилась за рыцарские рукава, как бы не давая ему уйти.
— Ты же не переносишь рыбу! — то ли ужаснулась, то ли восхитилась она.