— Подлец! — раздался выкрик из зала: это вскочил один из зрителей. — Я уже третий день пью эту гадость и не могу понять, в чем дело!
Вслед за ним с места привстал присяжный — из чернорабочих.
— Мерзавец! — гневно добавил он, грозя пальцем Дону Капитону. — Я сегодня утром из-за этого кофея отлупил свою жену!
— А меня наоборот жена отходила по тому же поводу, — присовокупил другой присяжный, из бюргеров. — Троглодит рода человеческого!
Зал загудел; в нем нашлось еще пять-шесть человек, успевших отведать рыбный кофе, и все они отвесили Дону Капитону сдачи — по крепкому словцу. Были и такие, которые утверждали, что это провокация, организованная самой рыбой, но таких было явно меньше — анахронезмцы любили кофе. Адвокат растерянно сел на место. Дон Капитон не дрогнул лицом, только слегка побледнел: наверное, пожалел, что не заплатил присяжным перед заседанием.
— Протест отклонен, — заявил судья, с трудом утихомирив зал. — По эпизоду о продаже порченого напитка поручаю провести отдельное расследование. Присяжных призываю держать себя в руках и не выкрикивать с мест. — Он растерянно развел руками: — Я сам сегодня утром напился вонючего кофе, и ничего, молчу… Продолжайте, свидетель.
Дон Капитон еще немного побледнел, а рыба продолжила свой рассказ.
Итак, Дон Капитон привез Вылиза в Анохронезм, однажды ночью выпустил погулять в Парке Культуры да там и оставил. Он был в курсе, что у Вылиза сильно развит материнский инстинкт, а также знал каким образом он проявляется в неволе: в дали от своих детенышей рыба бросается на всех подряд и вылизывает с головы до хвоста, как поступает она со своими вылизятами. Дон Капитон точно рассчитал, что рыба никогда никого до смерти не залижет, но напугать может достаточно сильно. Ну а то, что в парке в основном гуляют дети, было ему на руку: детей напугать легче; они и думать не могли, что таким образом чудище всего лишь выражает нерастраченные свои ласки. А потом Дон Капитон переселился во дворец — ведь именно из-за него он все это и затеял, — а рыбу с тех пор держал в аквариуме, в котором раньше юннаты разводили гигантских черепах (черепах он съел). Днем рыбу он запирал, чтобы при свете дня ее — не дай Бог — не поймал какой-нибудь храбрец-удалец типа барона Николая, а вечером выпускал на охоту, заставляя громко и устрашающе выть.
Как только речь зашла о съеденных черепахах, адвокат снова вскочил и совсем было собрался что-то выкрикнуть, но Дон Капитон решительно, хоть и невозмутимо, дернул его за сюртук. Адвокат сел обратно, не сказав не слова, и больше в свидетельские показания не встревал.
В финале рассказа рыба поведала о том, что произошло сегодня ночью. Дон Капитон не знал, что Вылизы могут говорить по-человечески, он думал, что они способны только страшно кричать. Наверное, потому, что сам он никогда и не пробовал говорить с ней, а всегда только страшно кричал. Барон Николай был первым человеком, кто заговорил с рыбой на равных и кому она ответила взаимностью. Он не испугался проникнуть в парк ночью, в темноте, через прореху в ограде. Юркий и незамеченный, как ниндзя, он прокрался мимо всех капитоновских патрулей и засел в засаду возле пруда. Рыба набросилась на смельчака, но не успела облизать полностью — рыцарь заговорил с ней по-человечески. А, поговорив по душам, оба многое друг для друга прояснили. Узнав от рыцаря, что Дон Капитон использует ее в бесчестной игре против беззащитных детей, рыба возмутилась и решила выступить на суде. И вот она здесь, и вот она дает показания.
— Мы не р-рабы, мы — р-р-рыбы! Р-р-рыбы не н-немы! — в завершении добавила рыба, — Я сама м-м-мать, я понимаю, что такое д-д-дети.
И она громко вздохнула, обдав судейскую тройку запахом далекого океана.
— Молодец, рыбка! — выкрикнул с места барон Николай, потом посмотрел на оруженоску, решительно вырвал из ноздрей ватные тампоны, выкинул их прочь и горячо вдохнул полным носом.
Председатель прокашлялся. Присяжные зашушукались. Рыба попросила еще воды. Зрители зашевелились. Только Дон Капитон и мистер Ёрик сидели ровно и неподвижно, стараясь не смотреть друг на друга.
Судьи недолго посовещались, и Председатель объявил:
— В связи с неожиданно открывшимися новыми обстоятельствами дела, суд считает целесообразным рассмотреть факты, изложенные рыцарем бароном Николаем, совокупировать их и вынести свое решение по поводу обоих участников дуэли… простите, процесса — Дона Капитона и барона Николая. Суд удаляется на совещание. Делайте ваши ставки, господа.
Когда зрители удалились из зала, и прислуга открыла окна для проветривания, произошло событие, на первый взгляд маловажное, но в конечном итоге значительно повлиявшее на исход дела. Лакеи принесли судьям и присяжным по чашечке кофе, — и кофе этот, конечно же, оказался из той же злосчастной лавки. Не зря, значит, было сказано: не плюй в забрало…
В тот же знаменательный день, но поздно вечером в дверь рыцарского замка позвонили.
— Кто там? — спросил барон Николай.
— Кто, кто! — ответили из-за дверей. — Кентавр в пальто!
На пороге действительно стоял Сандалетов и одет он был действительно в пальто, — другой штатской одежды, видать, для кентавра не нашлось. В руках он держал довольно большой саквояж. Оглядев барона Николая, кентавр спросил:
— Почему это посадили Дона Капитона, а обрили вас? — и, не дожидаясь ответа, протянул оруженоске саквояж: — Осторожнее, здесь мои растворы.
Обтерев копыта, магистр проследовал в гостиную.
— Ну вот, — сказал он, — поскольку я остался без крыши над головой по вашей милости, то я и посмел побеспокоить вас, детки мои, в столь неурочный час. — А потом добавил неуклюже: — Мне больше идти-то не к кому.
— Магистр, вы можете жить здесь сколько угодно, мы завтра же переберемся вот к ней, — сказал рыцарь и пальцем указал на донью Маню.
— И чему мы вас только учили! — огорчился кентавр. — Пальцем на даму показывает, говорит о ней в третьем лице! Придется мне вас, юноша, несколько поднатаскать по правилам хорошего тона.
— Поднатаскайте его, поднатаскайте! — радостно закивала донья Маня. — А то он никак на первый сорт не тянет, а мне перед старушками отчитываться надо…
Магистр не понял, о чем идет речь, но в подробности вдаваться не стал.
— Поздравляю с удачно завершенным подвигом, — протянул он руку барону Николаю.
— Да что вы, — засмущался тот. — Какой-то разговорный подвиг получился. Ни разу мечом не взмахнул, только дважды пролез через дыру в ограде — вот и все подвиги!
— А я ведь говорила тебе, что без доспехов обойдется, — сказала оруженоска.
— Если цивилизация и дальше будет двигаться в эту сторону, — барон Николай нахмурил те места, где раньше у него были брови, — то, глядишь, доспехи вообще вымрут за ненадобностью, а за ними и оружие. А потом — чего доброго — и сами рыцари!
— Ну, что-нибудь из этого обязательно вымрет со временем, — пессимистично сказал магистр Сандалетов. — А что с рыбой?
— Вы хотите есть? — догадалась оруженоска. — Сейчас будет рыба. Представляете, барон Николай решился и на этот подвиг! Просто не знаю теперь, куда и деваться от его подвигов, — и она радостно упрыгала на кухню.
Рыцарь довольно покраснел.
— Я с удовольствием поем, — кивнул кентавр. — В тюрьме я ел, как лошадь… Но я имел в виду другое, я про рыбу Вылиза спрашиваю — какова ее судьба?
— Все в порядке, — сказал барон Николай. — Ее уже отправили в Новый Свет: оформили все таможенные документы и в бочке с надписью «Живая рыба» переправляют через границу. Транзитом пойдет.
— А выпустить ее в залив никому не пришло в голову?
— Действительно… — рыцарь удивленно хмыкнул. — Не пришло…
— О, Боже! — схватился за голову кентавр. — До чего же все-таки глупы люди!
— Ну почему вы обращаете внимание только на глупость! — с кухни закричала оруженоска. — Лучше бы порадовались за нас, подивились бы, как у нас все здорово получилось, а? Разве торжество справедливости в отдельно взятом районном суде не говорит о том, что люди иногда пользуются и умом?
— Да ничего особо умного не произошло, — проворчал кентавр. — Просто глупость искренняя победила глупость замаскированную — вот и все.
— Так, может, именно таким образом и проявляется мудрость жизнеустройства? — увлеченно предположила оруженоска.
Сандалетов пожал плечами.
Донья Маня внесла в комнату сковородку (в кухне-то кентавру не развернуться). Пока устраивались за столом, барон Николай протянул магистру фотографию.
— Возвращаю ваш портрет. Спасибо, если бы не вы, у нас бы ничего не получилось.
— Тем не менее, весь последний раунд вы прекрасно отыграли без меня.
Сандалетов повернул фотографию и перечитал надпись: «Любимому Учителю от любимого ученика на долгую добрую память. Капа Живчук, 8-я группа.»
— Знаете, о чем я давно мечтаю? — расстроено спросил кентавр, убирая карточку в карман. — Не догадаетесь.
— Облегчиться до состояния воздушного шара и воспарить, — предположила оруженоска.
— Нет, это не то. Я имею в виду мечту нутряную, потаенную, из самого дальнего уголка души. Такую мечту, в которой и себе-то не всегда признаешься. Больше всего на свете я, детки, мечтаю совершить какую-нибудь неслыханную, отчаянную глупость. Глупую-глупую, отчаянную-отчаянную!
— Мне бы ваши заботы, магистр, — сказал барон Николай, осторожно закладывая в рот кусочек жареной мойвы. — Я вот уже лет двадцать мечтаю о совершенно противоположном.
Следующий день кентавр, рыцарь и оруженоска провели весьма своеобразно. Кентавр Сандалетов, магистр всех рыцарских наук, носился по улицам Анахронезма, громко стуча копытами о булыжник мощеных улиц и не соблюдая ни одного правила дорожного движения, а на спине его сидели барон Николай и донья Маня. Кентавр ржал и дергался всем телом, как школьник на переменке, периодически он пытался скинуть с себя ездоков, но те упорно хватались за его пальто, друг за друга, за напуганных прохожих, чтобы только — по правилам этой игры — удержаться на кентавре.
— Да здравствует глупость! — кричал магистр, и вторили ему рыцарь с оруженоской: — Да здравствует глупость во веки веков! Да здравствуют дети и кентавры! Да здравствуют оруженоски и рыцари! Да здравствуют Гонзик и Маржинка!
Уже подъезжая вечером к дому, барон Николай, у которого от бесконечного хохотания заболела челюсть, сказал донье Мане:
— Ты видела лица своих старушек, которые яйцом торгуют? Похоже, тебе придется писать объяснительную.
— Ничего, разберемся, — ответила оруженоска.
Дома их ждал неожиданный и не особо приятный сюрприз: в вечерних новостях сообщили, что доблестный рыцарь Дон Капитон скончался в тюремной камере «от приступа сердечности» — именно так было написано в газете.
— Подтяжки лопнули, — не удержался рыцарь от несколько грубого комментария.
Донью Маню почему-то прежде всего взволновала судьба телохранителей.
— Они, выходит, теперь будут — телохоронители? — спросила она.
Потом подумала, что надо и о покойном сказать что-нибудь, но обязательно хорошее: теперь уже нет смысла подходить к нему объективно. И она проговорила неуверенно:
— Какой был… красавец-мужчина!
— Да уж, — нахмурился Сандалетов. — Трудный случай. Пластическая хирургия тут бессильна. Потому что, если душа у тебя с горбинкой, все равно ее скальпелем не выпрямишь. И если совесть у тебя плосковата — силиконом не нарастишь. И глупость не удалишь, как бородавку. И если биография у тебя черная, никакой химией высветлить ее не удастся. Такая красота не только мир не спасет, она и одного человека спасти не может.
— А, значит, мир все-таки нужно спасать? — ухватился барон Николай.
— Значит, красота все-таки разная бывает? — ухватилась и оруженоска.
— Глупости, глупости, — растеряно забубнил магистр.
— Что глупости?
— Все глупости… Я вот чего… Пойду-ка я, друзья мои, обратно, раз место освободилось. Вы уж не обессудьте, — не могу я здесь, тоскливо мне.
Как не отговаривали рыцарь и оруженоска магистра, как не уговаривали остаться, ничего сделать не смогли. Ранним утром кентавр почистил зубы, расчесал гребешком хвост, поблагодарил хозяев за прием и, надев пальто, стал раскланиваться.
— Саквояж не забудьте, — подсказала донья Маня.
— Саквояж передайте детям в мыльнопузырный кружок, — сказал Сандалетов, — это я для них принес. Я думаю, им мои смеси понравятся. И приводите их как-нибудь ко мне, я им покажу Анахронезм с высоты добровольного узника. Ну и сами заходите, не забывайте старого дурака.
Барон Николай и донья Маня пошли проводить недолгого гостя.
За квартал до тюрьмы столкнулись с похоронной процессией. Убогая тюремная лошадка медленно везла телегу с гробом Дона Капитона по пустой утренней улице. Ни телохранителей, ни родственников, ни друзей, ни даже кучера не было, только бежали сбоку несколько любопытных ребятишек, да позади телеги тащился скрючившийся мистер Ёрик. Бубенцы на его башмаках были замотаны черными тряпочками и перевязаны бечевкой. Он рыдал.