— Ничего не имею против, — устало проговорила Хомили, — если они притопают сюда с поля и пойдут за нами следом.
— А пшеница легкая, — сказал Под. — Сколько надо времени, чтобы подобрать несколько колосков?
Хомили вздохнула. В конце концов, она сама предложила сегодняшний поход. «Назвался груздем, полезай в кузов», — подумала она.
— Пусть будет по-твоему, — сказала она покорно.
Один за другим все трое пролезли через дыру в изгороди на пшеничное поле.
Они попали (как показалось Арриэтте) в какой-то иной, странный мир, совсем не похожий на Землю; золотая стерня, освещенная вечерним солнцем, стояла рядами, подобно заколдованному, потерявшему свои краски лесу; каждый ствол кидал длинную тень, и все эти тени, идущие в одном направлении, лежали параллельно друг другу, создавая причудливый крестообразный узор — черные тени и золотые стебли, — возникающий и исчезающий при каждом шаге.
— Отрывайте колос вместе со стеблем, — посоветовал Под, — легче будет нести.
В этом переломанном, полном насекомых лесу было такое странное освещение, что Арриэтта то и дело теряла из виду родителей, но, обернувшись в панике назад, обнаруживала их совсем рядом, испещренных светом и тенями.
Наконец Под сжалился — больше им было не поднять. Они перебрались обратно через изгородь, каждый с двумя пучками колосьев, держа их за короткие стебли вниз головой. Арриэтте припомнился Крэмпфирл; там, в большом доме, он проходил мимо решетки с луком для кухни. Луковицы были нанизаны на веревку и походили на зерна пшеницы, да и по величине такая вязка была для него то же самое, что колос пшеницы для них.
— Не очень тебе тяжело? Ты справишься? — обеспокоено спросил Под, когда Хомили первая пустилась под гору.
— Уж лучше нести их, чем молоть, — не оглядываясь, колко ответила Хомили.
— С этой стороны барсучью нору искать напрасно, — пропыхтел Под (он нес самый тяжелый груз), поравнявшись с Арриэттой. — Тут и пашут, и сеют, и боронят, тут и люди, и собаки, и лошади, и чего только нет…
— Где же она тогда? — спросила Арриэтта, кладя на минуту свою ношу на землю, чтобы дать отдых рукам. — Мы же обошли кругом все поле.
— Осталось одно место, — сказал Под, — те деревья посредине. — И, стоя неподвижно в глубокой тени, он поглядел через пастбище.
В закатных лучах оно выглядело точно таким, как в тот первый день (неужели это было лишь позавчера?), но с этого места им не была видна длинная тень, которую отбрасывал островок деревьев.
— Открытое пространство, — сказал Под, все еще не отводя глаз. — Твоя мать не сможет перейти это поле.
— А я смогу, — сказала Арриэтта, — я бы с радостью пошла…
Под не ответил.
— Надо подумать, — сказал он немного погодя. — Идем, дочка. Бери свои колосья. Не то мы не успеем вернуться дотемна.
И они действительно не успели. Когда они брели знакомым путем по рву, наступили сумерки, а когда подошли к пещере, было почти совсем темно. Но даже в полумраке их зашнурованный с верхом ботинок внезапно показался им родным домом. Он словно говорил им: «Добро пожаловать!»
Хомили тяжело опустилась на землю у подножия насыпи, словно раздавленная своей ношей.
— Передохну минутку, — объяснила она, — и двинусь.
— Не спеши, — сказал Под, — я пойду вперед и развяжу шнурки.
И, тяжело дыша, он стал подниматься по насыпи, таща за собой пучок колосьев. Арриэтта — за ним.
— Под! — крикнула Хомили снизу из темноты, не оборачиваясь к нему. — Знаешь, что?
— Что? — спросил Под.
— Сегодня был тяжелый день, — сказала Хомили. — Что, если мы выпьем по чашечке чая?
— Пей на здоровье, — сказал Под, расшнуровывая верх ботинка и осторожно шаря внутри. Он повысил голос, чтобы ей было там, внизу, слышно. — Только помни: утерянного не воротишь… Принеси-ка мне ножницы, Арриэтта. Они на гвозде в кладовой. — Через минуту он нетерпеливо крикнул: — Побыстрей! Что ты там копаешься целую вечность? Надо только руку протянуть.
— Их нигде нет, — раздался чуть погодя голос Арриэтты.
— Как это — нет?
— Нет и все. Остальное на месте.
— Нет? — не веря своим ушам, повторил Под. — Подожди минутку, я сам посмотрю.
— Из-за чего вся эта суматоха? — не понимала все еще сидевшая внизу Хомили. Она не могла разобрать их слов.
— Что-то или кто-то здесь побывал, — раздался голос Пода после горестного молчания.
Подняв с земли колосья, Хомили стала карабкаться наверх; это было совсем нелегко в полумраке.
— Достань-ка спичку, — опять послышался встревоженный голос Пода, — и зажги свечу.
И Арриэтта принялась рыться в ботинке в поисках восковых спичек.
Когда крошечный язычок пламени, метнувшись в ту и другую сторону, наконец выровнялся, ниша на склоне насыпи осветилась, как театральная сцена. На ее песчаных стенах заметались странные тени. Под, Хомили и Арриэтта, ходившие то туда, то сюда, казались нереальными, словно персонажи пьесы. Из темноты выступили три походных мешка, аккуратно сложенных вместе и перевязанных сверху бечевкой, инструменты, висевшие на корне, а рядом, там, где поставил его Под, — стебель чертополоха с пурпурной головкой, которым он подметал утром пол. Под стоял, положив руку на пустой гвоздь. В свете свечей он был белый, как бумага.
— Они были здесь, — повторил он, похлопывая по гвоздю. — Я их здесь оставил.
— Этого нам не хватало! — воскликнула Хомили, опуская на пол колосья. — Надо снова как следует поискать.
Она отодвинула мешки и пошарила за ними.
— А ты, Арриэтта, — приказала она, — пойди-ка посмотри с той стороны ботинка.
Но и там ножниц не было. Не было также, как они обнаружили, и шляпной булавки, той, что длиннее.
— Все, что угодно, только не эти две вещи! — встревожено повторял Под, в то время как Хомили в четвертый раз пересматривала содержимое ботинка.
— Маленькая булавка здесь, — говорила она вновь и вновь, — одна все же у нас осталась. Сам понимаешь, ни одно животное не может расшнуровать ботинок и…
— А какому животному могут понадобиться ножницы? — устало спросил Под.
— Сороке? — предположила Арриэтта. — Если они блестели…
— Может быть, — сказал Под. — Ну, а как насчет шляпной булавки? Как сорока могла захватить в клюв и то, и другое? Нет, — задумчиво продолжал он, — это не похоже на сороку, и вообще на птицу. Да и на зверька, если на то пошло. И я не думаю, что это был человек. Человек, если бы он нашел эту ямку, скорее всего растоптал бы тут все. Человеки всегда пнут сначала ногой, а уж потом тронут руками. Нет, — сказал Под, — по всему похоже, что тут поработал добывайка.
— О! — радостно воскликнула Арриэтта. — Значит, мы их нашли!
— Кого нашли? — спросил Под.
— Двоюродных братцев… сыночков дядюшки Хендрири…
Несколько мгновений Под молчал.
— Может быть… — сказал он.
— Может быть! — с сердцем передразнила его Хомили. — Кто еще это мог быть? Они живут на этом поле, не так ли? Арриэтта, вскипяти немного воды, будь умницей, зачем зря тратить свечу.
— Послушай… — начал Под.
— Но мне не на что поставить крышку, — прервала его Арриэтта, — раз нет ножниц. В прошлый раз мы ставили ее на кольцо.
— Ну что за наказание! — простонала Хомили. — Зачем только тебе голова? Придумай что-нибудь. А если бы у нас вообще не было этой половинки ножниц? Обвяжи крышку веревкой и подвесь над огнем, зацепи за гвоздь или корень… за что угодно. Что ты хотел сказать, Под?
— Что надо поберечь заварку, вот что. Мы ведь собирались пить чай только по праздникам или при чрезвычайных обстоятельствах.
— Это мы и делаем, не правда ли?
— Что — это? — спросил Под.
— Празднуем. Похоже, что мы нашли тех, кого искали.
Под с тревогой взглянул на Арриэтту, которая в дальнем конце пещеры завязывала бечевку вокруг нарезки на винтовой крышке от пузырька с аспирином.
— Погоди, не торопись, Хомили, — предостерегающе произнес он, понизив голос, — и не делай слишком поспешных выводов. Предположим, это был один из мальчиков Хендрири. А почему же тогда он не оставил записки или какого-нибудь знака, почему не подождал нас? Хендрири знает все наши вещи… хотя бы этот Календарь с пословицами и поговорками. Не один раз видел его дома под кухней.
— Не пойму я, куда ты клонишь, — недоумевающе сказала Хомили, тревожно глядя, как Арриэтта медленно опускает полную крышку воды с корня над свечой. — Осторожнее! — закричала она. — Следи, чтобы не загорелась бечевка.
— А вот куда, — продолжал Под. — Попробуй посмотреть на половинку ножниц скажем, как на клинок или меч, а на шляпную булавку как на копье, или, скажем, кинжал. Так вот, тот, кто их у нас забрал, получил в руки оружие, понимаешь, что я имею в виду? А нас оставил безоружными.
— У нас есть вторая булавка, — заражаясь его волнением сказала Хомили.
— Конечно, — сказал Под, — но он, тот, кто взял остальное, об этом не знает. Понимаешь, что я хочу сказать?
— Да, — подавленно прошептала Хомили.
— Можешь пить чай, если хочешь, — продолжал Под, — но праздновать нам нечего. Во всяком случае, пока.
Хомили уныло взглянула на свечу, над крышечкой уже поднимался легкий парок — отрада для ее глаз!
— Ну, что ж!.. — начала она и замолкла. Но вдруг снова оживилась. — Так или иначе, все сводится к одному.
— О чем ты говоришь? — спросил Под.
— О чае, — объяснила Хомили, совсем воспрянув духом. — Раз ты сказал, что у нас украли оружие и все прочее, — положение серьезное, спору нет. Некоторые из моих знакомых,-торопливо продолжала она, — даже сказали бы, что мы находимся в чрезвычайных обстоятельствах.
— Некоторые сказали бы, — уныло согласился Под.
И вдруг отскочил в сторону и принялся размахивать руками. Арриэтта завизжала и Хомили подумала, что они оба сошли с ума.
И тут она увидела, что в нишу, привлеченная свечой, залетела неуклюжая ночная бабочка желтовато-коричневого цвета («Настоящее чудовище», — подумала Хомили) и, ослепленная светом, стала, как пьяная, кружить по нише.
— Спасайте кипяток! — в панике закричала Хомили и, схватив чертополох, принялась размахивать в воздухе.
По стенам и потолку заплясали тени, и среди беготни и криков добывайки не заметили, что ночь стала еще темнее. Однако они почувствовали внезапный порыв ветра, услышали, как затрещала свеча, и увидели, что бабочка исчезла.
— Что это было? — спросила наконец Арриэтта, прерывая испуганное молчание.
— Сова, — сказал Под, задумавшись.
— Она съела бабочку?
— Как съела бы и тебя, — сказал Под, — если бы ты разгуливала снаружи после наступления темноты. Век живи, век учись, — добавил он. — Больше никаких свеч после захода солнца. С восходом вставать, с заходом — в кровать, вот как мы теперь жить будем, и только так.
— Вода кипит, Под, — сказала Хомили.
— Насыпь заварку, — сказал Под, — и погаси огонь, прекрасно выпьем чай в темноте.
Повернувшись в другую сторону, он снова прислонил щетку из чертополоха к стене, и, пока Хомили заваривала чай, быстро прибрал в пещере: сложил колосья штабелями у стенки ботинка, поправил мешки и вообще привел все в порядок прежде чем ложиться спать. Закончив, подошел к полке в глубине ниши и любовно провел рукой по аккуратно развешенным инструментам. Последние лучи света, перед тем как Хомили погасила свечу, упали на фигурку Пода — рука на пустом гвозде, — который уже долгое время стоял там в глубоком раздумье.
Глава десятая
«Рыбак рыбака видит издалека».
Из календаря Арриэтты. 4 сентябряСпали они хорошо и проснулись ранним утром полные бодрости и сил. Косые лучи солнца заливали нишу, а когда Под расшнуровал края ботинка, проникли внутрь, осветив всю его переднюю часть. Арриэтта принесла на завтрак шесть ягод земляники, а Хомили раздробила молотком Пода несколько пшеничных зерен. Смоченные водой, они сошли за кашу.
— Если ты еще не наелась, Арриэтта, — сказал Хомили, — возьми себе орех.
Так Арриэтта и сделала.
Они наметили следующую программу на день: учитывая вчерашнюю пропажу, Под должен был один отправляться на середину поля к похожей на остров купе деревьев. Это была последняя по пытка разыскать барсучью нору. Хомили останется дома из-за ее боязни открытого пространства, и Арриэтте, сказал Под, придется составить матери компанию.
— В доме полно работы. Прежде всего надо натереть хорошенько кусочком свечи один из походных мешков, чтобы он стал непромокаемым и можно было приносить в нем воду. Потом нужно распилить несколько орехов, из половинок скорлупы получатся хорошие чашки. И неплохо было бы собрать еще немного и сложить в кладовой, ведь больше нет лопаты, чтобы выкопать тайник.
— Когда мы шли вчера домой, — добавил Под, я заметил на изгороди у перелаза прекрасный клок конских волос, который зацепился за куст куманики. Хорошо было бы, если бы вы пошли туда и принесли хоть часть домой, если вам не трудно, — я бы сделал рыболовную сеть. И размолоть еще несколько зерен тоже бы не помешало..
— Хорошего понемножку, Под, — запротестовала Хомили. — Мы рады тебе помочь, но мы все же не рабы на плантациях…
— Как знаешь, — сказал Под, задумчиво глядя в дальний конец пастбища. — А только меня не будет почти весь день… пока я доберусь туда, пока обыщу все, пока вернусь… Я бы не хотел, чтобы вы волновались…
— Я знала, что так все и кончится, — уныло сказала Хомили, когда немного позднее они вощили кусочком свечи мешок. — Что я всегда говорила там, дома, когда ты просила, чтобы мы переселились? Разве я не говорила тебе, что нас ждет? Сквозняки, ночные бабочки, червяки, змеи и все такое. Ты сама видела, каково это, когда идет дождь. А что будет зимой! Даже подумать страшно. Никто не может сказать, что я не стараюсь, — продолжала она, — и никто никогда не замечает, чтобы я жаловалась, но, помяни мои слова, Арриэтта, нам не дожить до весны.
Из глаз Хомили упала круглая, как шарик, слеза и покатилась по навощенному мешку.
— Ну, после крысолова, — напомнила ей Арриэтта, — мы бы и дома не дожили до весны.
— Этот мальчик был прав, — продолжала свое Хомили. — И ничего удивительного. Помнишь, он говорил, что добывайкам пришел конец? Наш час пробил. Если ты хочешь знать, что я думаю, — мы и правда вымираем.
Но когда, взявши мешок для воды и кусочек мыла, они пошли на ручей, Хомили немного повеселела. Сонная жара, тихий плеск крошечных волн у пристани из куска коры всегда действовали на нее умиротворяюще. Она даже посоветовала Арриэтте помыться и позволила ей поплескаться на мелководье. Вода прекрасно держала легонькое тельце девочки, и Арриэтта чувствовала, что недалек тот день, когда она научится плавать.
Чувствуя себя после купания бодрой и свежей, Арриэтта отправилась к перелазу за конскими волосами, а Хомили осталась в нише и стала готовить второй завтрак (Хотя, что тут готовить, — с раздражением подумала Хомили, выкладывая на стол несколько ягод шиповника и боярышника, немного водяного кресса и ядрышки двух орехов, расколотых молотком).
Волосы зацепились за куст куманики примерно на полпути от земли до верхушки; но Арриэтта, освеженная купанием, была только рада возможности полазать. Спускаясь вниз и нащупывая ногой опору, она коснулась голой подошвой не прохладной коры, а чего-то теплого и мягкого. Арриэтта вскрикнула и повисла, крепко сжимая волосы и вглядываясь в гущу листьев внизу. Ничто не шевелилось, ничего не было видно, кроме переплетения ветвей, испещренных солнечными пятнами. Секунда… другая… Арриэтта не отваживалась спускаться дальше, и тут ей почудилось какое-то движение, словно качнулся конец ветки. Приглядевшись, она увидела очертания загорелой руки. Конечно, это не может быть рука, — сказала она себе, — но ни на что другое это не было похоже, — ладошка и маленькие мозолистые пальцы, не больше, чем у нее. Собравшись с духом, Арриэтта дотронулась до нее ногой, и рука схватила ее за пятку. Стараясь вырвать ногу, Арриэтта потеряла равновесие и с визгом полетела на сухие листья, устилавшие землю. Хорошо, что до нее оставалось всего несколько веток. Вместе с Арриэттой спрыгнула небольшая фигурка одного с ней роста.
— Испугалась? — со смехом сказал незнакомец.