* * *
Чем чаще я предавался уединению, тем больше времени оставалось у меня на воспоминания. Подобно Генри Молисону и всем другим людям, моя память тоже весьма несовершенна, в ней множество пробелов. У меня нет четко оформленных воспоминаний о раннем детстве, я мало что помню о временах подросткового и юношеского возраста. Впечатления об этом периоде подернуты дымкой, они зыбки и неотчетливы. Мне казалось, что я не могу доверять моим воспоминаниям. На фоне этого тумана всплывают действительно важные вещи: имена, даты, факты.
Меня страшно расстраивала моя память, точнее, неспособность запоминать. Дни рождения сотрудников, карьерные перемещения друзей — все это ускользало из нее, создавая мне имидж равнодушного эгоиста. Бывали дни, когда я не мог вспомнить, завтракал я или нет. Иногда приходилось осматривать раковину в поисках грязной тарелки, чтобы понять, что я уже поел. (Правда, я помню аромат мороженого, выброшенного другом детства в припадке младенческой ярости.)
Моя память представляется мне пустынным ландшафтом, а мне хочется, чтобы это был город, полный отчетливых воспоминаний, заметных деталей и магазинчиков, где я мог бы найти все, что мне нужно припомнить. Но вместо этого у меня перед мысленным взором пустыня Дали, где свистит ветер, а по песку разбросаны тающие часы78.
Выжить мне помогают электронные подсказчики. Телефон — мой расторопный секретарь, который обо всем напоминает. Это мой календарь и записная книжка, где хранятся имена знакомых супружеских пар. Но этот фасад рассыпается в прах, когда речь идет о Кенни, который великолепно знает все мои дефекты. «Как ты можешь спрашивать, смотрел ли я этот фильм? — спросил он меня позавчера. — Мы смотрели его вместе, и было это на прошлой неделе». Много раз я забывал имена и профессии друзей, которым он меня представлял. Кенни считает, что моя забывчивость — это признак того, что мне на все наплевать. Действительно, порой трудно провести грань между забывчивостью и безразличием. Если бы меня что-то заинтересовало, я бы наверняка это запомнил.
Является ли загрузка нужных данных в электронную память проявлением заинтересованности? Я, например, «знаю» номер телефона Кенни только в том смысле, что уверенно нажимаю на клавиатуре телефона нужную кнопку, чтобы этот номер высветился на дисплее. Огромная часть моих знаний существует именно в таком абстрактном виде. Я вполне счастливо живу, будучи не приемником, а всего лишь передатчиком информации. Я не сберегаю ее, а держу в электронных хранилищах, откуда при необходимости быстро извлекаю. Как и предсказывал царь Тамус, я чувствую себя всезнайкой, но на деле это лишь иллюзия знания. Между тем закон пластичности нейронов говорит мне, что каждое использование технологической памяти уменьшает мою способность хранить данные в голове. Физик Хаим Харари пишет о снижении роли фактической информации в человеческом мышлении и размышляет о возможных последствиях:
Интернет позволяет нам знать меньше фактов, так как внушает уверенность, что мы в любой момент можем их узнать... Но нельзя забывать о том, что в научных открытиях умение задать правильный вопрос часто оказывается важнее умения ответить на уже поставленный вопрос, а для этого требуется мобилизовать ассоциации, о которых раньше никто не задумывался. В таких делах нам не поможет существование теоретически доступных фактов, разбросанных в безбрежном океане интернета.
Другие специалисты, однако, утверждают, что будущие поколения научатся увязывать между собой и не хранящиеся в головах факты, а дематериализованное знание будет все же приводить к инновациям. Не превратим ли мы в призрак наше собственное хранилище памяти, если будем и дальше отправлять в виртуальные небеса все ее содержимое — книги, просмотренные телепрограммы, видеокадры путешествия на Тайвань и фотографии с девяностолетнего юбилея бабушки, — доверяясь безымянным серверам? Возможно, стоит прислушаться к мнению философа Льюиса Мамфорда, который в своей книге «Миф машины»79 утверждает, что «извлечение информации», каким бы удобным оно ни было, не является полноценной заменой обладания знанием, приобретенным личным трудом.
Писатель Клайв Томпсон очень удивился, ознакомившись с данными недавних исследований, подтвердивших, что мы теперь запоминаем все меньше фактов. Нейробиолог Йен Робертсон, опросив три тысячи человек, пришел к выводу, что способность запоминать основную информацию особенно снизилась у представителей молодого поколения (треть которых не смогла вспомнить номер собственного телефона). На страницах журнала Wired Томпсон признался: «Я почти отказался от попыток что-либо запоминать, потому что любую информацию легко найти в интернете». Например, во время телефонных разговоров Томпсон открывает «Википедию» и тут же отыскивает нужные ему для разговора сведения. Надо сказать, что и я, и многие мои коллеги делаем то же самое. Человек чувствует себя умным, подкрепляя свои аргументы в телефонном споре фактами из Google (и делая при этом вид, что они всегда были ему известны). «Я считаю, — утверждает Томпсон, — что будущее, населенное киборгами, уже наступило. Сами того не замечая, мы перепоручили множество функций мозга кремниевым чипам. Честно говоря, мне это даже нравится. Я чувствую себя намного умнее, когда использую интернет в качестве умственной подпорки в телефонных сплетнях... Можно в связи с этим говорить, что отправка важных данных на чипы освобождает наше серое вещество, чтобы заняться более уместной для человека деятельностью, — размышлениями и мечтаниями».
Томпсон, естественно, не первый, кто считает, будто он станет счастливее и свободнее, если перестанет держать в памяти всякие житейские мелочи. В некотором смысле можно сказать, что мы всегда пользовались услугами сохраненной на внешних носителях памяти, и я говорю не об исторических книгах. Любые длительные отношения (с сотрудниками, членами семьи или друзьями) ведут к формированию такой системы хранения памяти. Эта система предполагает, что каждый член сообщества хранит какую-то часть совокупной информации. Каждый член группы знает, к кому обратиться за сведениями, отсутствующими в его голове. Это предоставляет доступ ко всем сведениям, важным для данного сообщества. Такая групповая память называется трансактивной. Она позволяет мне воспользоваться мудростью более опытного коллеги или получить сведения, которыми в принципе я тоже должен располагать, но временно забыл (например: «Ты не помнишь, когда у мамы день рождения?»). Мы всегда живо интересуемся, окажется ли доступна нам некоторая информация в будущем, если мы сохраним ее определенным образом. Когда такая возможность есть, мы с удовольствием забываем эти сведения.
В журнале Science недавно появилась статья, в которой группа психологов объясняет, в какой степени поисковые компьютерные системы увеличивают нашу зависимость от трансактивной памяти. Среди добровольцев было проведено тестирование памяти, и ученые выяснили: увеличение доступности сетевых технологий приводило к повышению способности участников запоминать, где хранится информация (знание об узлах трансактивной памяти). То есть они меньше полагались на самостоятельное запоминание содержания информации. Доминировали указатели, а факты, на которые они указывали, выпадали из памяти. Приоритетом стало «где», а «что» было забыто.
«Мы становимся симбионтами80 наших компьютерных орудий, — заключают исследователи свой доклад. — Мы становимся частью взаимосвязанных систем, которые помнят, где найти информацию, но не помнят, в чем она заключается». Важно понимать, что такое отношение к информации не ново. Это лишь дальнейшее распространение давней тенденции разгрузить мозг и перенести значимые данные в сетевую память.
Возможно, это всего лишь ностальгия по тем временам, когда мы меньше зависели от механических и электронных устройств. Мы стали зависеть от них в той же степени, что и от знаний, получаемых от друзей и сотрудников... Потеря связи с интернетом все чаще воспринимается нами как потеря друга. Мы должны все время находиться в сети, чтобы знать, что известно Google.
Пока системы трансактивной памяти были рыхлы и громоздки (в самом деле, трудно всякий раз обращаться к другим людям и их памяти), мы старались большую часть значимой информации держать в собственных головах. Но облегчение доступа к чужой памяти (гуглизация поиска) приводит к росту надежности и доступности трансактивной памяти. Абсолютная доступность поиска приводит к абсолютной амнезии.
* * *
Но в чем польза обладания памятью, коль скоро сама информация всегда под рукой? Сенека поднял этот вопрос две тысячи лет назад, рассказав историю одного богатого человека по имени Кальвизий Сабин. Бедный Сабин (как и я) был неспособен запомнить даже таких великих древнегреческих героев, как Одиссей, Ахилл и Приам. Он, подобно Клайву Томпсону, нуждался в запоминающем устройстве, к которому можно было подключиться в любой момент. Google тогда не существовал, и Сабину пришлось импровизировать.
Так как Сабин хотел прослыть ученым человеком среди богатой и культурной публики, его приоритетом стал доступ к знанию, а не реальное обладание им. Он начал приобретать рабов (по цене сто тысяч сестерций81 за одну персону), которые хранили для него нужную информацию. Один раб знал наизусть всего Гомера, другой — Гесиода. Девять рабов знали наизусть всю лирическую поэзию. Короче говоря, Сабин сконструировал самодельную поисковую систему из плоти и крови. Это позволяло ему получать доступ, например, к стихам, которых он сам не помнил, а затем повторить их вслух гостям так, словно он извлек ритмичные строки из собственной памяти:
Поразив для начала свою семью, он начал беспрестанно устраивать званые обеды, на которых ставил своих гостей в тупик своей заемной ученостью, ибо у его ног все время сидел раб, то и дело подсказывая подходящие к случаю стихи.
Гости, вероятно, таращили глаза от изумления, но сам Сабин считал, что нашел отличный выход из положения. Он полагал, что раз рабы — это его собственность, то такой же собственностью являются и их знания. Это служило поводом для насмешек, которыми осыпали Сабина его остроумные друзья. Один из них, Сателлий Квадрат, посмотрел на рабов Сабина (прообраз современного Google) и сказал, что из него получился бы отличный борец. Сабин, не обладавший хорошим здоровьем, ответил:
— Как я могу быть борцом, я и так-то еле дышу.
— Умоляю тебя, не говори так, — ответил Квадрат. — Вспомни, как много у тебя здоровых и сильных рабов.
* * *
Никакое богатство не даст нам возможность купить себе ум. Клайв Томпсон может сколько угодно верить, что «взывание к кремниевой памяти может оказать огромную услугу мышлению». Это верно, только если считать акт мышления упорядочением собранных фактов. Полагаю, Сабин едва ли сумел одурачить гостей, отдав свою память другим, так неужели это получится у нас?
Конечно, мы склонны находить закладки, чтобы отметить места, подлежащие запоминанию. Такие попытки насчитывают много столетий, задолго до появления Google. Чарльз Зейфе, профессор кафедры журналистики Нью-Йоркского университета, разглядел в своей личной библиотеке грубую попытку облегчить работу мозга:
Каждый загнутый угол страницы — это дыра в моей памяти. Вместо того чтобы запомнить нужный отрывок или сведения, я избираю легкий путь, запоминая и сохраняя местонахождение нужной информации, а не сами отрывки. Каждый загнутый угол, таким образом, — это, так сказать, метапамять, указатель идеи, которую мне хотелось сохранить, но было лень запоминать.
Здесь Зейфе делает одно важное уточнение. Интернет — это всего лишь частный случай системы припоминания, фактически основанный на загибании углов страниц. Каждая таблица ссылок, каждый указатель, каталог — это уступка ограниченности человеческой памяти82. Собственно, сама письменность — один из самых беззастенчивых наших помощников. Она избавляет нас от необходимости держать информацию в голове. Вспомним, что в устной культуре, с которой бог Тевт предложил попрощаться царю Тамусу, способность человека к мышлению определялась его умением держать информацию в голове. Знание исчезает там, где исчезает память. Мудрость тоже измеряли памятью. Мы поистине питаем отвращение к этому ограничению, и с каждым столетием отдаем все большую часть своей памяти во внешние хранилища. Естественно, никто не призывает сейчас от них отказываться, тем более что сокровищница человеческих знаний поистине необъятна. Следовательно, мы имеем дело лишь с вопросом отношения. Не превратил ли интернет полезную тактику в единственную стратегию? Зейфе продолжает:
По мере роста сети мои браузеры начали разбухать от закладок. По мере же совершенствования поисковых машин я перестал утруждать себя даже закладками. Я стал во всем полагаться на [поисковые системы] AltaVista, HotBot, а затем на Google в поиске (и припоминании) идей. Моя метапамять, мои указатели идей, начали меняться на метаметапамять, на указатели указателей данных. Каждый день мой ум заполняется этой мнимой памятью, напичканной указателями к указателям указателей, короче, долговыми расписками, находящимися там, где должны находиться факты или идеи.
Что до меня, то я уже давно устал от пользования мозгом, набитым исключительно указателями, закладками, тегами и стрелками, которые направляют меня только к внешним источникам информации, но никогда — к ней самой. Я должен сам знать, когда Пуччини сочинил оперу «Богема», что говорил Юнг о сновидениях и где находится Узбекистан. Мне нужен мозг, который может мыслить сам, формировать свои собственные связи из собственного набора фактов, потому что мне кажется, что самая большая база данных в мире, набитая доверху каталогами каталогов, все равно лишена отточенного повествовательного импульса, характерного для человеческого ума.
* * *
В Древнем Риме и Афинах люди впервые начали применять в высшей степени персонифицированный метод мест для того, чтобы упорядоченно расположить хранящуюся в мозгу информацию. По сути, этот изощренный мнемонический инструмент предусматривает постройку в голове детализированного здания — чего-то вроде «дворца памяти», — в котором воспоминания о конкретных вещах привязаны к тем или иным архитектурным деталям постройки. Если вы хорошо помните дом, в котором родились и выросли, то без труда сможете расположить последовательность воспоминаний на пороге, лестничных маршах и в своей спальне. Проходя мимо образов дома своего детства, предметов мебели и других известных вам вещей, вы будете автоматически включать нужные воспоминания, привязанные к этим вещам. Даже в древности люди понимали ценность указателей для припоминания. Специалисты по мнемотехнике до сих пор пользуются этим приемом.
Попытку собрать пригодную на всю жизнь информацию в виде организованного и легкоуправляемого внутреннего пространства мы видим в эпоху Возрождения. Кабинет редкостей австрийского эрцгерцога Фердинанда II, представлявший собой тщательно подобранную коллекцию портретов людей с примечательными физическими уродствами, выставлен в Wunderkammer («Музее редкостей»). У русского царя Петра Первого была кунсткамера, собрание заспиртованных уродцев и диковинных животных. Эти лавки диковин были для телесного мира тем же, чем дворцы памяти — для ума.
Для меня кунсткамеры и метод мест интересны тем, что и то и другое — попытка (предпринятая в те времена, когда людям была чужда идея существования памяти непонятно где) втиснуть материал мирового масштаба в маленькое управляемое пространство, которым легко овладеть. Можно вообразить себе, как по необходимости достраиваются и перестраиваются дворцы памяти, с каждым следующим поколением становятся выше, дополняясь флигелями и башенками, по мере того как мы стремимся втиснуть туда все больше самой нелепой и причудливой информации. Точно так же изнемогали под тяжестью естественно-научных открытий и кунсткамеры. Однако оба этих феномена — метод мест и кунсткамеры — сильно отличаются от дематериализованного хранения информации в заоблачных высях «Википедии» и Google. Прежде предполагалось: чтобы что-то вспомнить, надо усвоить содержание внешнего мира и взять его с собой.