Я снова провел по его спине пальцем, опять нащупал под шерстью тонкие нежные косточки… Он заурчал сильнее, а потом затих и уснул. Тогда я сказал ему прямо в мохнатое ухо: «Ну что, приблудный виллан! Слышишь колокола? Близится ночь. Ворота в город закрылись. А ночью по Лондону бродят только убийцы и воры. Так что пойдем домой. Посчитаем мышей». Он дернул мохнатым ухом.
Теперь у меня есть кот.
Только вдруг об этом узнают? Коты бывают только у колдунов…
* * *Это легко сказать: у меня есть маленький кот. Он же еще не ловит мышей. Только скачет за ними. И без них тоже скачет. А потом просит есть. У кого, как ты думаешь, Мэйбл? Правильно, у меня. Просит есть – у меня!
Вот сегодня, к примеру, в кухне разбили горшок со сметаной. Джоан рассердилась так, что Хью чуть не умер на месте. Немного сметаны спасли. Но мне повезло – не всю. Я аккуратно собрал черепки, на них было много сметаны. Я выскреб остатки с пола. Всё сложил в плетенку и спрятал. Весь день думал только о том, что приду на чердак и перед сном буду лизать черепки. Весь день мой рот то и дело наполнялся слюной. И вот я дождался вечера (дом затих, все уснули), извлек плетенку из тайничка и полез на чердак. Только устроился есть, слышу громкое «мья-у»: маленький кот тут как тут.
Я ему говорю:
– Эй, мяучело, знаешь, тут была мышеловка. Они изводила меня – пахла сырными корками. Я избавился от мышеловки. А теперь появился ты… Чем ты лучше нее?
Ты думаешь, Мэйбл, я пробудил в нем совесть? Отнюдь. Он еще настойчивей стал выкрикивать «мья-у». Мне пришлось признать, что он тоже не ел. Пришлось поделиться с ним черепками. Я не успел моргнуть, а он уже все подлизал. И снова: «Мья-у!»
Что это значит, Мэйбл? Мне придется его кормить? Каждый день? Вот дела-а-а!
Ты знаешь, как он прожорлив? Я не пойму, как в него может вместиться столько сметаны. Он съел больше, чем я, и все «мья-у» да «мья-у»…
* * *…Маленький кот сегодня поймал свою первую мышь. И что ты думаешь, Мэйбл? Думаешь, он ее съел? Нет, он принес ее мне и положил на тюфяк. А я сначала и не заметил. Пришел и улегся спать. Чувствую, что-то мешает. Приподнялся, стал шарить рукой, наткнулся на что-то мягкое. Дохлая мышь! Я же мог ее раздавить! Меня передернуло от отвращения.
Я сначала не понял, откуда она взялась. И вдруг слышу: «Мья-у!» Но звучит не так, как всегда. Кот хотел сказать: «Посмотри, хозяин! Я ли не молодец? Ну-ка, хвали меня! Меня, удалого охотника!»
А рассвет, между прочим, Мэйбл, еще и не наступал. Раньше мне спать не давали живые мыши, а теперь я не сплю из-за дохлых…
* * *Как ты думаешь, Мэйбл, можно дать коту имя? Кот ведь не человек. Но мне кажется, у него есть душа. А душа просит имени.
…Мэйбл, вдруг это ересь? Говорят, ведьмы дают котам имена. И тогда коты помогают им ворожить. И они не совсем коты. Они оборотни, Мэйбл, – как те лисы в долине, помнишь? Они еще нагоняли в долину ужасный туман. Ведьмино молоко… Если у ведьмы кот, ее даже не надо испытывать. В ней сразу признают ведьму…
Но я-то совсем не колдун…
И маленький кот – не оборотень. Точно тебе говорю. Просто он меня любит. Единственный, кто меня любит. А любить можно только душой. Откуда, к примеру, я знаю, что у меня есть душа? Так она же во мне шевелится. Иногда она становится длинной иглой, пронзает живот и сердце. Иногда она так трепещет, что все тело мое дрожит. Иногда она разливается внутри меня, как молоко. Такое теплое, нежное.
И у маленького кота внутри шевелится душа. Клянусь всеми святыми, Мэйбл.
Стоит мне появиться, а он уже – прыг! – и ко мне. Дрожит и мяучит от радости. Иногда разляжется у меня на плечах, свесит хвост и мурлычет. И я знаю, что он говорит: «Мне с тобой хорошо, хозяин. Я так рад, что ты есть!»
* * *Я все-таки дал ему имя. Назвал его Ланселотом. Тебе нравится? Смотри, как складно звучит: кот Ланселот. И он ведь правда как рыцарь.
Сама подумай, Мэйбл: разве на чердаке не правят злобные мыши? Они давно считают, что чердак – их манор. Они творят бесчисленные злодеяния: громко пищат, бегают по человеку, воруют спокойный сон и, того и гляди, отгрызут ему уши. И человека охватило отчаянье, он даже отправился к Темзе… Вот что они натворили! Но тут явился спаситель – смелый кот Ланселот. И настал конец мышиному королевству.
И я теперь не дрожу от холода перед самым рассветом. После ночной охоты Ланселот укладывается у меня на груди…
* * *Мэйбл, я говорил тебе, что во мне появилась дыра. Невидимая дыра. И в нее забираются мыши. Теперь дыра затянулась. Думаю, из-за кота. Он ведь спит у меня на груди. Мне больше не снятся страшные сны.
А до этого каждую ночь я видел одно и то же: улица тонет в тумане. По ней несется толпа вооруженных людей. В руках у них вилы, косы, факелы и мечи. Люди кричат: «Ищите фламандцев! Бей чужеродцев!» А возле дома на улице стоит какая-то женщина. Я вижу, что это Джоан. Я шепчу ей: беги! Но она застыла на месте. И говорит без слов: «Ты не верил мне, Дик? Смотри: они убивают фламандцев. Смотри, как они это делают». Кто-то заносит косу над ее головой. Я пытаюсь встать между ними – между Джоан и убийцей. Я ловлю его руку: «Помни о смерти, Тайлер! О своей собственной смерти. Когда ты умрешь, с чем ты явишься к Господу? Он спросит тебя: ты кто? Кем ты себя возомнил? Человек не может отбирать у другого жизнь. Это во власти Господа. Мементо мори, Уот». Но он не послушал меня…
А еще я видел двух всадников.
Они скакали навстречу друг другу. Один был очень красивым, с неподвижным бледным лицом. Кто-то шепнул мне: «Ричард!»
А второй был Уотом Тайлером. Тайлера догонял третий всадник. Уот оглянулся и крикнул: «Уильям, дружище! Тебе вмешиваться не стоит. Мы с королем сумеем договориться…» И поскакал прямо к Ричарду. А третий всадник достал кинжал… Я поймал его руку: «Помни о смерти, Уолворт! О своей собственной смерти. Когда ты умрешь, с чем ты явишься к Господу? Он ведь спросит тебя: зачем ты, Уильям, вообразил себя богом? Человек не может отбирать у другого жизнь. Это во власти Господа. Мементо мори, Уильям». Но он не слышал меня…
От этих снов я был дурным. Как будто выпил эля – ведро, а не кружку.
А теперь ко мне возвращаются силы. По утрам я выглядываю в окошко на чердаке. Отодвигаю доску, выпускаю кота на крышу и смотрю на купол собора. Если тумана нет, я вижу солнечный луч. Он ползет по высокому шпилю и втаскивает на небо бледное зимнее солнце. Я желаю, чтобы оно не исчезло в тумане. Я слушаю колокола. Они похожи на менестрелей. Что-нибудь из их песен возьмет и окажется правдой…
* * *Я вдруг понял, что много сильнее и Ральфа, и Хью. Даже их обоих. И они это поняли – когда я колол дрова. Здесь топят дровами, Мэйбл. Не каким-то там хворостом. И как же мне нравится готовить пищу огню! И вот я колол дрова – и наколол так много, что все пришли посмотреть. Хью даже присвистнул:
– Во как! Ну ты даешь, виллан.
Я опустил топор:
– Хью, я давно не виллан. Ты понял?
– Понял, ви…
– Не понял? – Я отбросил топор и стал, не глядя на Хью, поправлять рукава.
– Да понял, понял. Подумаешь… – Хью решил, что ему лучше уйти. Он укрылся за дверью кухни и показал мне язык. Я подумал, что он, наверное, сильно моложе меня. Интересно, хозяин вносит за Хью налоги в городскую казну? Значит, ему четырнадцать… Все равно он моложе.
А еще – ты сейчас удивишься, Мэйбл, – я уже не боюсь Джоан. Я и сам удивляюсь. Удивляюсь тому, что боялся. Тут вот что произошло.
Уже весна. Потеплело. Даже воздух ожил. А вот Хью весна не на пользу. У него покраснели глаза и все время слезятся. Он то и дело шмыгает носом и трет его рукавом. Джоан как взглянет на Хью, так брезгливо фыркнет. Тут и правда мало приятного. Но мне его жалко, Мэйбл. Он стал таким вялым. Еле передвигается. Вчера я принес в кухню воду. Смотрю, Хью сидит на полу в бело-розовой луже, рядом – пустой котел. Вокруг него всё пузырится, а он трет лицо рукавом. Видно, упал. Слышу, Джоан шипит:
– Тупица! Дурной! Недоносок!
А Хью из-за красных глаз плохо соображает, возьми да и огрызнись:
– А умные, значит, только фламандцы! За это, небось, им и резали глотки.
Ты б в этот миг не узнала Джоан – ее прямо затрясло. Она схватила скалку – такую большущую – и замахнулась на Хью.
Я не совсем понимаю, как это произошло, но я оказался рядом и удержал ее руку. Эта рука оказалась сухой и тонкой. И какой-то… несчастной, что ли. Я даже боялся сжать ее слишком сильно. Джоан хотела выдернуть руку:
– Ах ты… Приблудный виллан! А ну отпусти, негодяй!
Но я не мог ее отпустить. Она была вне себя. Она бы ударила Хью, а он бы не увернулся. Он ведь вялый, как дохлая рыбина. Мэйбл, клянусь святыми, она могла раскроить ему череп. И вот я держал ее. Но старался не сделать больно. Хью наконец-то сообразил, что по-крупному влип, и слинял. А я все держал Джоан. И она стала бледной-бледной. Я сказал:
– Джоан, я не приблудный виллан. Я почти горожанин.
Тут она попыталась дернуться и лягнула меня. Я сильнее сжал ее руку и сказал:
– Не надо сердиться на Хью. Ты же видишь, он болен. Скажи мне, что надо сделать.
Она разжала пальцы и отпустила скалку. Та с грохотом рухнула на пол. Тут я отпустил Джоан.
Она кинула на меня ненавидящий взгляд – будто бы это я сказал про фламандцев, – отпихнула и вышла.
И я перестал бояться Джоан – после этого перестал. Кричит она или шипит, я все равно не боюсь. Не могу забыть, как удерживал ее руку.
На следующий день я что-то искал в сарае и под грудой ненужных вещей обнаружил сломанную тележку. У нее не было колеса и доска в середине сгнила. Так это ж мелочь! Тут мне вспомнился Херинг. Кое-чему он успел меня научить. И почему бы мне не вспомнить его уроки?
Я очистил тележку от мусора и поставил на заднем дворе. Мне пришлось провозиться не день и не два. Но к воскресенью я ее починил. И решил: буду ездить с ней за водой. Привезу сразу целую бочку.
Сначала Джоан не соглашалась – мол, лишней бочки нет. Но лишняя и не нужна. Я взял ту, которую наполняю обычно водой.
А во время обеда…
Да, я ж не сказал тебе, Мэйбл! Я теперь ем со всеми. Как-то вечером я вдруг сказал Джоан, что горшки подождут. Вот поем и возьмусь за них. Я сказал это очень спокойно. Я работал весь день и заслужил обед. Я почищу горшки быстрее, если чуть отдохну. Джоан сверкнула глазами, но что она может мне сделать? Прибить меня? Не получится. Она знает: я теперь смогу удержать ее руку.
И вот все собрались есть. Я тоже пришел и сел. Тут хозяин сказал:
– А, Дик! Вот и ты! Давненько мы вместе не ели. Где же ты пропадал? – и так лукаво подмигивает Джоан.
– Хозяин, я не был голоден, – отвечал я ему. – Пока думал, что я виллан. Виллану зачем обедать? Выскреб горшок – и доволен. Но теперь-то все изменилось.
– Что же случилось, Дик? – зарокотал хозяин. – Неужто ты теперь не виллан?
– Нет, хозяин, теперь не виллан. Я различаю все лондонские колокола. Я знаю, как говорит маленький колокол церкви Сент-Мэри-ле-Боу. И этот колокол мне сказал…
Тут я подумал: может, не стоит выдавать свой секрет?
Хозяин смотрел на меня с любопытством:
– Ну-ка, ну-ка! И что же?
Я чуть помедлил с ответом, а потом решил, что не стоит. И я ответил так:
– Что я горожанин, хозяин.
Тут Хью так громко икнул, что все покатились от смеха. В особенности хозяин. Он прямо трясся от хохота. А Гарри – тот прямо скулил.
– Ну, Дик! Ну, дает! Это как же?
Но я упрямо твердил:
– Да, колокол так сказал:
Все разом зашумели. Чтобы меня расслышали, я чуть повысил голос:
– А еще я придумал, хозяин, как отдам вам долг. То, что вы за меня уплатили. Я починил тележку. На нее встанет пара бочек. И теперь я смогу привозить много воды. Целых две бочки. Не только нам, но и соседям. За небольшую плату. Я с ними говорил. Они согласились.
– Ха! – сказал Фицуоррен. – Вот тебе мое слово, Дик. Ты далеко пойдешь, раз сумел победить Джоан. (Джоан презрительно сжала губы.) Будешь воду возить, глядь – и разбогател! Глядь – накопил столько денег, что сможешь стать лордом-мэром. Ты не думал об этом, Дик? Чтобы стать мэром Лондона? Был вилланом – стал мэром. Что скажешь?
Тут все опять покатились со смеху. Только Джоан не смеялась. И еще не смеялась Элис. Я не хотел на нее смотреть. Я боялся, что встречусь с ней взглядом.
Но я не удержался. Не удержался, Мэйбл. Мне показалось, я не видел ее сто лет…
Часть третья
– Ланселот! Ты где?
В чердачном окошке появилась кошачья морда, и в следующее мгновение Ланселот, мяукнув от радости («Ура, хозяин! Ты тут!»), оказался внутри. Дик уселся на пол, привалившись к стене, и вытянул ноги. Кот забрался ему на плечи и удобно улегся, свесив хвост и урча. Дик ощутил живое тепло, глубоко вздохнул и пальцем стал почесывать коту подбородок.
– Ланселот, я опять слышал колокол.
– Мряу, – ответил кот, что, видимо, означало: «Нас этим не удивишь».
Но Дик с ним не согласился:
– Вроде оно и так. Но этот колокол стонет. Знаешь, ужасно стонет:
Это колокол Темпла.
– Мряу?
– Ну да. Говорю же тебе, прям так и стонет. А ты – «ничего такого». Он стонет, а мне что делать?
– Мряу! Мурр!
– Не слушать? Сам попробуй. Я и так стараюсь обходить его стороной. Но у него такой громкий голос. Он всюду меня достает. Иду в Сент-Мэри-ле-Боу – слышу. Иду к собору Сент-Пола – слышу. Он будто зовет меня, а? Может, нужно сходить? Что скажешь?
– Мряу! Мурр-ру! – Ланселот не медлил с ответом: «Хозяин, – имел он в виду, – ты самый умный на свете. И все, что ты делаешь, правильно».
– Значит, возьму и схожу. И пусть будет что будет.
Что от этого может быть – от того, что он сходит к храму, – Дик плохо себе представлял.
Темпл стоял над рекой. Дик еще ни разу тут не был, и его поразил облик храма. Он отличался от всех других, которые Дик видел прежде. Темпл напоминал сторожевую башню, только очень красивую. И лондонцы, упоминая Темпл, говорили: круглая церковь. Что-то в облике Темпла настораживало Дика: ему показалось, что камни храма тоже стонут, только безмолвно. Слов разобрать он не мог, но почувствовал, как в животе у него запорхали холодные бабочки.
Дик толкнул тяжелую дверь, и она отворилась. В храме не было ни души. Каждый шаг обращался в звук. Раз, два, три… Звук, казалось, сделался зримым и устремился к куполу – туда, где лучи закатного солнца путались в витражах. Дик невольно поднял глаза – и холодные бабочки у него в животе тут же разом рухнули вниз: с галереи на Дика глядели пустые глазницы каменных изваяний. Только головы, головы с искаженными мукой лицами:
– О-о-о-он-н-н! Это о-о-он-н-н! Это о-о-он-н-н!
Дик зажал уши руками, чтобы не слышать стона, и зажмурился, чтобы не смотреть. Прошло время, прежде чем он решился снова взглянуть вокруг и сделать еще один шаг. Снова звук взлетел к куполу. Но Дик уже не поддался: главное – не смотреть наверх. Тогда не увидишь голов. Если на них не смотришь, они вроде молчат. Но тут Дик снова застыл: девять каменных рыцарей в полном вооружении лежали под сводами Темпла. Солнечные лучи заметались в витражных окнах, и тени каменных рыцарей шевельнулись, приподнялись:
– О-о-о-он-н-н! Это о-о-он-н-н! Витин-н-гто-о-он-н-н!