Главным, к чему я хотел бы привлечь внимание, является предложение медведю вновь вернуться на землю. Это подразумевает, что, по мнению айнов, такого понятия, как смерть, не существует. Подтверждением этому мы считаем последние наставления усопшим во время погребальных ритуалов айнов. Мертвые не возвращаются назад призраками или вселяясь в одержимых духами – только естественным путем, снова превращаясь в младенцев. Более того, поскольку сама по себе смерть не может служить наказанием для айнов, самым суровым приговором за тяжкие преступления у них считается гибель под пытками.
Вторая важная идея состоит в представлении медведя божественным гостем, чье животное тело должно быть «разломано» (как они говорят), чтобы освободить гостя для возвращения к себе, в потусторонний мир. Многие съедобные растения, как и звери, на которых охотятся айны, считаются посетителями подобного рода, так что айны, убивая и съедая их, на самом деле не причиняют им вред, а оказывают услугу. Здесь прослеживается очевидная психологическая защита первобытного народа охотников и рыболовов, чье существование целиком зависит от непрерывной череды беспощадных убийств, от чувства вины и страха мести. Убитые звери и съеденные растения считаются добровольными жертвами, так что их освобожденные души должны откликнуться благодарностью, а не злостью за «разламывание и поедание» временных физических оболочек.
У айнов округа Кусиро (на юго-восточном побережье Хоккайдо) существует легенда, чье предназначение – объяснить, почему к медведю относятся с большим почитанием. В ней говорится о молодой женщине, которая каждый день ходила со своим малюткой в горы в поисках корешков лилии и других съедобных растений. Когда она набирала достаточно и шла к ручью промыть коренья, то снимала ребенка со спины и оставляла на берегу завернутым в ее одежду, а сама обнаженная входила в воду. В один из таких дней, зайдя в ручей, она запела красивую песню, а выбравшись на берег, не только не замолчала, но еще и затанцевала под собственное пение. Всецело поглощенная танцем и песней, она не замечала ничего вокруг, пока внезапно не услышала зловещий шум и, повернувшись, не увидела направляющегося к ней бога-медведя. В ужасе она убежала в чем была. Когда бог-медведь заметил брошенного у ручья малыша, он подумал: «Я подошел, плененный прекрасной песней, ступая тихо, чтобы не быть замеченным. Но увы! Ее музыка была так чудесна, что привела меня в восторг, и я нечаянно помешал».
Младенец начал кричать, и бог-медведь сунул свой язык ему в рот, чтобы покормить и успокоить, и еще несколько дней умудрялся поддерживать в нем жизнь, нежно нянча и не оставляя одного. Когда подошла группа охотников из деревни, медведь удалился, а крестьяне, наткнувшись на брошенного живого ребенка, догадались, что медведь заботился о нем, и с восхищением сказали друг другу: «Он заботился об этом потерянном малыше. Медведь хороший. Он – достойное божество и, конечно, заслуживает нашего поклонения». Так что они последовали за медведем и убили его, а затем принесли в деревню, устроили медвежье празднество и, поднеся вкусной еды и вина его душе, а также осыпав ее амулетами, отправили домой в богатстве и радости.
Поскольку медведь, главная фигура пантеона айнов, считается богом гор, ряд ученых предполагают, что это может объяснить выбор высокогорных пещер в качестве ритуальных помещений древнего медвежьего культа неандертальцев. Айны тоже собирают черепа медведей, которых приносят в жертву. Кроме того, в горных «молельнях» неандертальцев были замечены признаки кострищ; в ходе ритуала айнов богиню огня Фудзи приглашают разделить с принесенным в жертву медведем трапезу его мясом. Предполагается, что эти два божества, богиня огня и бог гор, беседуют друг с другом, пока хозяева и хозяйки пиршества, айны, ночь напролет развлекают их песнями и угощают едой и питьем. Мы не можем быть уверены наверняка, что у далеких неандертальцев двести тысяч лет назад были какие-то похожие представления. Некоторые авторитетные ученые сильно сомневаются в правомерности интерпретации доисторических находок в привязке к обычаям современных примитивных народов. И все же в данном случае параллели действительно поражают.
Отмечалось даже, что и тогда, и сейчас у отрубленных черепов обычно оставлено по два шейных позвонка. В любом случае мы можем с уверенностью, без тени сомнений утверждать, что у обоих народов медведь является почитаемым животным, чьи силы превозмогают смерть и сохраняются в отрубленном черепе, что ритуалы призваны увязать его силы с целями и жизнью человеческого сообщества и что сила огня каким-то способом связана с обрядами.
Самые ранние известные свидетельства добывания и поддержания огня восходят к периоду, столь же далекому от эпохи неандертальца, как его непримечательный день далек от наших дней, а именно – к временам питекантропа примерно пятьсот тысяч лет назад, к логовам вечно голодного низколобого каннибала, известного как пекинский человек, который, в частности, видимо, обожал мозги а-ля натюрель и пожирал их сырыми из только что вскрытых черепов. Он не использовал костры для приготовления еды. Как и неандертальцы. Тогда для чего? Чтобы согреться? Возможно! Как возможно и то, что питекантроп поддерживал огонь в очаге, словно на алтаре, завороженный магией пламени. Такая догадка кажется еще вероятнее, если учесть, что позднее усмиренный огонь появится не только в высокогорных медвежьих храмах неандертальцев, но и на медвежьих пиршествах айнов, где недвусмысленно признается олицетворением богини. Вполне возможно, что огонь был первым божеством доисторического человека. У огня есть свойство не уменьшаться при разделении на части, а увеличиваться. Огонь, единственный на земле, сияет, подобно солнцу и молнии. Еще он живой: в теплоте человеческого тела заключена сама жизнь, которая уходит из него, когда тело остывает. Он чудовищен при извержении вулканов и, как мы знаем из преданий многих примитивных народов, часто отождествляется с вулканическим дьяволом, властвующим над загробным миром, где мертвые веселятся в вечной пляске среди мистически танцующих языков подземного пламени.
Суровые будни и жестокие нравы неандертальцев ушли в прошлое и даже стерлись из памяти с завершением ледниковых эпох, приблизительно сорок тысяч лет назад; затем появилась – довольно внезапно – бесспорно, более развитая человеческая раса, в буквальном смысле человек разумный, Homo sapiens, от которого напрямую происходим мы. Именно с людьми этого периода связывают удивительные наскальные рисунки в Пиренейских горах, возле реки Дордонь во Франции и в Кантабрийских холмах в Испании. Им же приписывают маленькие женские фигурки из камня и кости мамонта или слона, которые забавно прозваны палеолитическими Венерами и которые, по-видимому, являются первыми произведениями человеческого искусства. Череп пещерного медведя, которому поклоняются, – не акт искусства в том смысле, в каком я здесь использую этот термин, как и погребальные предметы или каменные орудия труда. Статуэтки были сделаны без ступней, поскольку задумывались, чтобы втыкать их в землю, устанавливая в маленьких домашних святилищах.
Мне кажется важным отметить, что мужские фигуры, встречающиеся в наскальных рисунках того периода, всегда во что-то одеты, женщины неизменно изображены полностью обнаженными и безо всяких украшений. Это кое-что сообщает о психологических и, следовательно, мифических значениях соответственно мужского и женского начал. Женщина мистична сама по себе и воспринимается именно так: не только как несущая и дарующая жизнь, но и очаровывающая одним прикосновением, даже присутствием. Соответствие ее циклов смене лунных фаз добавляет таинственности. В то же время одетый мужчина – тот, кто обрел полномочия, кто выполняет конкретную, определенную социальную роль или функцию. В младенчестве – как отмечали и Фрейд, и Юнг – мать воспринимается как сила природы, а отец – как власть общества. Мать, родившая ребенка из чрева, обеспечивает его питанием и в детском воображении может также представляться (как ведьма из сказки про Гензеля и Гретель) матерью пожирающей, угрожающей поглотить обратно свое порождение. Отец же – тот, кто осуществляет инициацию, не только знакомя сына с его социальной ролью, но и служа для дочери основой самых первых впечатлений о мужском характере, так сказать, пробуждая дочь к ее социальной роли женщины рядом с мужчиной. Палеолитических Венер всегда находили поблизости от домашних очагов, в то время как изображения мужчин в нарядах обнаруживаются в дальних темных углах покрытых изображениями пещерных храмов, среди множества старательно прорисованных животных. Одеяниями и позами эти фигуры напоминают шаманов более поздних примитивных племен и, несомненно, были связаны с ритуалами охоты и посвящения.
Позвольте мне теперь разобрать легенду североамериканского индейского племени черноногих, которую я уже изложил в первом томе «Масок Бога» («Первобытная мифология). Она лучше, чем какая-либо из известных мне легенд, объясняет, как художники-охотники палеолита должны были интерпретировать ритуалы в своих таинственно разрисованных пещерных храмах. Легенда черноногих рассказывает о времени, когда индейцы на подходе зимы не смогли собрать достаточных запасов бизоньего мяса, поскольку животных не удавалось направить к обрыву и заставить спрыгнуть. Загнанные бизоны у самого края ухитрялись свернуть в сторону и убегали прочь.
И вот однажды ранним утром девушка из голодающей деревни, расположенной у подножия большого крутого холма, отправилась за водой. Подняв глаза, она заметила стадо, пасущееся вверху на равнине, и крикнула, что, если только бизоны собьются в загон, она выйдет замуж за одного из них. Вдруг сразу после этих слов животные начали сбегаться к обрыву, срываясь вниз и разбиваясь насмерть. Она, конечно, удивилась и обрадовалась, но потом, когда большой бык одним скачком перемахнул через ограду загона и понесся в ее сторону, перепугалась. «Пошли!» – сказал он. «Ох, нет!» – ответила она, отступая. Но он, напомнив о ее обещании, увел девушку на холм и прочь, в прерию.
Этот бык был воплощением духа стада, фигурой скорее мифической, чем принадлежащей реальному миру. В легендах примитивных охотников мы повсюду находим его двойников: полузверь-получеловек, шаманские образы (как змея в Эдеме), в которых трудно разделить звериное и человеческое, хотя в рамках сюжета мы легко воспринимаем проявления отдельных сторон.
Когда довольные жители деревни кончили забивать «упавшую с неба» добычу, они поняли, что девушка исчезла. Ее отец, обнаружив следы дочери и заметив промеж них бизоньи, сходил за луком и стрелами, а затем отправился по следам вверх по холму и на равнину. Проделав немалый путь, он вышел к озерцу с бизоньими грязевыми ваннами и неподалеку разглядел стадо. Уставший охотник присел, раздумывая, что делать дальше, и увидел летящую сороку, которая опустилась поблизости и стала что-то поклевывать.
«Ух ты! – воскликнул человек. – Прекрасная птица, ты же летаешь повсюду. Если увидишь мою дочь, скажи ей, пожалуйста, что здесь, у озерца, ее дожидается отец!»
Прекрасная черно-белая птица с длинным изящным хвостом упорхнула прочь прямиком к стаду и, отыскав там девушку, опустилась поблизости на землю. Она опять стала поклевывать землю, вертя головой туда-сюда, пока не оказалась очень близко к девушке, и только тогда прошептала: «Твой отец ждет тебя возле озерца».
Девушка испугано осмотрелась вокруг. Бык, ее муж, расположившийся совсем рядом, спал. «Ш-ш-ш! Лети назад, – прошептала она, – и скажи моему отцу, пусть ждет».
Птица вернулась с посланием к отцу девушки, а тем временем большой бык проснулся.
«Сходи, принеси мне воды», – сказал он. Девушка, поднявшись, сняла рог с головы мужа и направилась к озерцу, где отец тут же схватил ее за руку. «Нет, нет! – предостерегла она. – Бизоны погонятся следом и убьют нас обоих. Нам надо подождать, пока большой бык снова заснет, тогда я приду и мы ускользнем».
Она наполнила рог и вернулась назад к мужу, который сделал большой глоток и потянул носом воздух. «Где-то рядом человек», – сказал он. Хлебнул еще и принюхался снова, затем встал и заревел. Какой ужасный рев!
Подскочили все быки. Они подняли свои короткие хвосты и затрясли ими, вскинули могучие головы и замычали, затем, разбрасывая копытами грязь, помчались на все четыре стороны. Наконец, достигнув озерца, они затоптали до смерти бедного индейца, пришедшего на поиски дочери: поднимали его на рога и снова топтали копытами, пока от тела не осталось и следа. Дочь кричала: «О отец, о мой отец!» И по лицу ее катились слезы.
«Ага! – жестко сказал бык. – Так ты рыдаешь по своему отцу! Теперь, возможно, ты поймешь, что происходит и всегда происходило с нами. Мы видели, как твой народ убивал и резал наших матерей, отцов, всех наших родных. Но я пожалею тебя и дам лишь один шанс. Если ты сможешь вернуть своего отца к жизни, позволю тебе и ему возвратиться к своим».
Несчастная девушка, повернувшись к сороке, упросила ее поискать в растоптанной грязи какую-нибудь частицу тела ее отца, чем птица и занялась. Она копалась возле озерца, пока ее длинный клюв не извлек кусок человеческого позвонка. Девушка осторожно положила его на землю и, накрыв своим платьем, запела некую песнь. Совсем скоро стало заметно, что под одеждой лежит человек. Она приподняла уголок. Это был ее отец, пока бездыханный. Девушка опустила ткань и продолжила песню, а когда снова подняла платье, отец был жив. Он встал, и изумленная сорока запорхала вокруг него с цоканьем удивления. Бизоны были поражены.
«Сегодня мы видели странные вещи, – сказал большой бык своим сородичам. – Человек, которого мы затоптали насмерть, снова жив. Сила людей велика».
Затем он повернулся к девушке и сказал: «Прежде чем вы с отцом уйдете, мы обучим вас нашим танцу и песне, никогда их не забывайте». Танец с песней были магическими средствами, с помощью которых можно вернуть к жизни убитого людьми бизона точно так же, как был оживлен человек, убитый бизонами.
Все быки пустились в пляс, – как и подобало таким крупным зверям, их песня была неторопливой и торжественной, а поступь – тяжелой и размеренной. Когда танец окончился, большой бык сказал: «Теперь идите к себе домой и не забывайте, что видели. Научите этим танцу и песне свой народ. Головы быков и бизоньи шкуры будут служить священными предметами обряда – все, кто изображает в танце быков, должны надевать их на себя».
Поразительно, как много нарисованных фигурок в больших палеолитических пещерах начинают выглядеть иначе, когда рассматриваешь их в контексте таких вот легенд современных племен, живущих охотой. Конечно, нельзя быть до конца уверенными, что предполагаемые связи полностью точны. Однако почти наверняка основные идеи были сходными. Мы можем перечислить некоторые из них: убитые животные являются добровольными жертвами, обряды взывания к их духам представляют собой мистическое соглашение между животным миром и человеком, а песня и танец служат средством проявления волшебной силы таких обрядов. Более того, концепция отношения к каждому виду животных как к эдакой множественной особи, происходящей от полузверя-получеловека, Звериного Господина, обладающего магической силой, связана с идеей о том, что смерти как таковой не существует. Материальные тела являются просто одеждой для невидимых сущностей, которые могут проходить туда-сюда сквозь неосязаемую стену между незримым потусторонним миром и этим. В древности, согласно легендам, между человеческими существами и зверями происходили контакты и переговоры, заключались браки и другие соглашения; из представлений об этих соглашениях произошли народные обряды и обычаи. Люди были убеждены в магической силе этих обрядов и в том, что для сохранения своей силы ритуалы должны проводиться в исходной, первоначальной форме, – даже малейшее отклонение разрушает их чары.
Вот таким он был, мифический мир первобытных охотников. Обитая в основном на просторных пастбищах, где природа – это широко раскинувшаяся равнина, накрытая лазурным куполом, смыкающимся с землей у далекого горизонта, а преобладающая форма жизни – группы животных, перемещающихся по этому гигантскому пространству, кочевые племена, живущие убийствами, обычно и нрав имели воинственный. Поскольку людей кормили и защищали охотничьи навыки и боевая отвага мужчин, в племенах доминировали мужская психология, ориентированная на мужчин мифология и значимость личного мужества.
В тропических джунглях, с другой стороны, преобладает совершенно другой природный порядок, соответственно отличаются их психология и мифология. Основные события разворачиваются среди буйной растительности, где происходящее чаще скрыто, чем видимо глазу. Над головой – покрытый листвой верхний мир, населенный снующими кричащими птицами; под ногами – плотный покров из листьев, под которым притаились змеи, скорпионы и разные другие угрожающие смертью твари. Нигде не найти чистого горизонта, во всех направлениях – бесконечное переплетение стволов и листвы, куда опасно лезть в одиночку. Жизнь поселения относительно стабильна, привязана к земле, люди питаются растительной пищей, собираемой или выращиваемой в основном женщинами, и потому мужская психология не в цене. Даже первоначальная для юноши психологическая задача достижения независимости от матери с трудом выполнима в мире, где вся важная работа, за что ни возьмись, выполняется исключительно знающими свое дело женщинами.