в клубящейся хмари все та же несбыточность сна
саднит между ребер огромною раной утраты...
Зачем я проснулся? А может быть он и не мой,
в преддверьи бессмертья наивный соблазн умиранья
в круженье над бездной ночной, именуемой сном?
А утро? Рассвета чахоточный бредит румянец
на бледном отшибе сознанья - догадка? вина? -
а может совсем и не мой он, болезненный глянец
на сумраке вещей невнятности бывшего сна?
Всем тем, кто однажды уснувши, и тела обузой
навек пренебрегши, уже не проснулся, мой сон
досматривать, все черно-белые звездные глуби
расцвечивать вечной истомой Библейских высот.
С утра в понедельник... И кофе остыл уж. И, кутаясь зябко
в отребья тумана, приник к милосердью окна
стучащийся в прошлое дождь, словно нищий изгнанник.
Ведь был кто-то рядом со мной в упоении сна?..
С утра в понедельник...
ГЛАЗА
В этот город вхожу, как в большой супермаркет -
Здесь на каждом челе отпечаток цены,
И спасает лишь то, что бывают помарки -
Промелькнут вдруг глаза неземной глубины.
В глубине этих глаз нет торговых окопов?
В калькуляций, обманов, доходов и цен
Удушающем сонме, как в калейдоскопе
Нескончаемых войн, штык-подвоха взамен
Братолюбья и мира оливковой ветвью
Мановение, проблеск заоблачных глаз?
Но зачем же уликою вечного света
Подковёрной усобицы тайный соблазн
Выявлять на потеху витринных оскалов?
И зачем на поток зубоскальной толпы
Выставлять, как на праздник утех театральных,
Обнаженную драму святой простоты?
Ночь как ночь. Непроглядная темень, молчанье.
Только изредка плотную пелену туч
Разорвет полнолуние - мудрость печали,
Словно Око - всеведущий истины луч.
А Вселенная что - Колизей? Ну а я - на арене?
В гладиаторском раже трибуны вопят:
Что? Распни? Обречен? - И уж мне на замену
Тот, чьих глаз неповинных молитвы горят.
НА ЗАМЕТКУ ПОЭТУ
НЕСКОЛЬКО ВОПРОСОВ БЕЗ ОТВЕТА
Лишь ветру в оправданье песнь моя -
зачем бросал на ветер душу?
Не струшу - лбом о стену теребя,
а в спину сплетнею - наверно, струшу?
На полуслове правды замерев,
кто в наши дни не оживал на слове
наивной, как кровавый раж зверей,
наживы лжи? Лишь ветер в поле волен
ловить следы хвалы залетных слов,
молвы взлелеяв перекати-поле,
искать под туч изменчивостью кров
непостоянству звона колоколен...
Назойлив необузданный глагол:
глаголу ль ментор вольный поля ветер,
апостол постоянства ли монгол,
кому безбрежье даже степи - цепи?
Парением признаний соловья,
май оперев на парий оперенье,
вознес, как в прерий пустоту, к устам
души и тела вечное деленье -
любовь? Иль просто пренья, -просто спор,
на чет и нечет разделенных магий?
На чет и нечет разделенный вздор:
отторгнет сердце - примет ли бумага?..
СРЕДИ ЗИМЫ
Осела белым шорохом зима,
Врасплох накрытый снегом лес опешил,
Разлапистые ветви разметав,
И заревом холодным вечер занавешен.
В какую даль мне руки простереть?
Какого ждать от ночи мне ответа?
Один как перст средь этих белых мет:
О, жизнь моя, прости меня за это.
Любить? - Опять в остывшем пепле ласк
Искать уставшим потускневшим взором
Огонь давно, давно уснувших глаз...
Любовь была сокровищем и вором.
Один как перст? - А впрочем суеты
Базарных толп в кружении наживы
Дороже пребыванье мне "на ты"
С кружением снегов - молитв оживших.
ДАЖДЬБОГ
Подобно,
копытами вспугнутого табуна
Обрушенной в дрожь,
растревоженной степи,
Где каждой травинки корнями
цепляется трепет
за круп,
Сорвавшейся вслед бурелому
галопом равнины;
Подобно последнему всплеску
панической этой струны,
Оборванной дальним раскатом
предгрозья,
Его приближенье,
шагов нарастающий гул...
Как будто в пространства груди,
захлебнувшейся собственным
воплем,
Огромней, огромнее
с каждым раскатом грозы
Становится сердце тревоги,
и в ритме его колебаний
Покорней, покорней под ветра кнутами
поклоны деревьев.
И нивы ложатся
безвольней, безвольнее все
под стопой, попирающей даль
горизонта...
Куда ж обратить всех побегов
беспомощный лепет
Пред явью всевластья
Его необузданных сил -
В уют разве втиснуть
Земли материнского лона,
В любовную пахоть
Ее черноземных глубин,
Взалкавших соитья,
вбирающих ужас
из тьмы нарастающего бурелома.
Покорная прелесть Земли,
Которая дикую мощь
нарастающих сил
необузданной удали
Неба Желаньем отцовства
в соитии черных
бездонных глубин
укрощает,
Клубящейся ужасом хмари бурана
Красу атлетических игр облаков придает.
Покорная прелесть Земли
И Неба бушующий норов.
Дремучими дебрями яри самца
Бушующий мрак облаков
Покорную прелесть Земли покрывает...
Покорная прелесть Земли
И Неба бушующий норов!..
О даждь дождя, о даждь, о даждь дождя!
Вот хлынул он - и нет небесным хлябям
Ни меры, ни препону, нет им дна.
Разверсты недра бурного желанья
В сплетенье пенном Неба и Земли -
Объятья, словно штормовые волны
Морей нездешних, скрыли сладость их.
Раскинутую пахоть материнства полнит
Отцовства низвергающийся пыл.
Ни зги! Хранима мглою ливня тайна:
В хмельном совокуплении стихий
Пределов преступление -зачатье...
Священнонепрогляден будет пусть, -
Стыдливо скрылось даже солнца око -
В утробе зарождающийся, путь,
Творящий непорочным семя рока.
Отхлынула волна творенья.
Покорно приняв смерть зерна
залогом полновесности колосьев,
Сомкнулась борозда зачатья.
Нет блаженней лона,
Прозрением плода
понесшего надежду на бессмертье рода.
О как медоточив он,
аромат бессмертья,
В туманных испареньях схлынувшего ливня,
В благоуханье каждого цветка,
открывшегося солнцу.
Жужжанью пчел,
урчанью самки над детенышем
и лепету младенца
Подобен рокот
умиротворения грозы.
Вся, взору вдруг открывшаяся,
беспредельность
Подобна безграничной колыбели,
И нет иного способа
связать все нити мирозданья,
Как, навзничь пав
в благоухающее забытье травы
И руки
от бесконечности до бесконечности
раскинув,
Отдаться убаюкиванью
материнскому Земли
И покровительству
отеческому Неба,
Тепло и нежно
оком солнца
Лелеющему
шалость дум твоих...
ПОСЛЕДНЯЯ ЛЮБОВЬ
ИВАНА МАЗЕПЫ
1.
Окрутить ворожбу ее диких цветений -
чем же девичьих снов укротить целину:
опрометчив был пахарь, хваля борозду, -
не попортил упорством ее старый мерин?
Борозда поздней страсти хулой седину,
развернув преисподнюю старости, метит.
Чет цветения да увядания нечет
борозда к борозде делят жизнь, как чету,
разделенную, словно течением Леты,
непреклонностью лет...
Подхватил на лету
паутинку любви дряблой старости ветер.
Седина ведь - не ночь,
но уже - и не вечер...
2.
Крамолой короны ль вскруженную голову снесть
плечам, отягченным доверь империи спесью;
груди ли, объятьем всевластья обласканной, сметь
вздыматься на вздохе изгнанья, обиды и мести?
Но что ж, если только крамолой короны вознесть
возможно седин охладевшие струи до нимба
пыланья вихров смоляных - бури, шторма, что весть
о юной любви до бессонницы девы поднимет.
3.
Помедленней, помедленней, гонец,
уж слепнет царь в угоду жениху -
в отцы скорей невесте - ведь отец!..
Помедленней, помедленней, гонец.
У плахи отклик топора уж на слуху -
склонился к ней, прислушался отец -
помедленней, помедленней гонец...
Галопа топот, шепот на бегу...
4.
Измена? - Измена измены! - И вот:
сквозь смерть отца, сквозь барабана дробь
невесту к венцу, словно к плахе ведет
( не дрогнула рука - не дрогнет бровь) -
крамола короны отца словно кровь -
Отчизны иль отца маячит гроб
над алтарем...
И С Х О Д
Взлететь над осенью, и долго плыть,
Пока теченье скорби не сольется
С потоком облаков, и ветра прыть
Листве предаст обличье солнца.
В неумолимом северном залоге
Так быстротечна жизнь твоя, октябрь, -
От умирания зеленой плоти
Растет багрово-золотой наряд.
Сокровищ осени дары несметны -
Роскошно погребенье летних нег,
Звучит торжественным псалмом посмертным
Ветров скорбящих сладостный напев.
И я, как ветр, коснусь стихов устами
К почившей неги восковому лбу
И, вдохновленный вещими дарами,
Хмельную сладость скорби воспою.
ИВАН ЦАРЕВИЧ, СЕРЫЙ ВОЛК
И СПЯЩАЯ ЦАРЕВНА.
(По мотивам Васнецова)
Дремучих пущ непроторенней дрема,
зерцалом доблести не тронутой, красы.
В силки оскалов волчьих верностью ведома,
осилит слова сталь клыкастую несыть.
Хлещи жесточе, пущ дремучих дебри
полет любви развенчивает пуще пусть -
оседлан бег, и поцелуй победно
венчает откровеньем пусть невинность уст.
Кощунно ощетинивших загривок,
угроз загробных ворох смерчем гнева - сгреб,
в ушах полета свист, плечом игриво
красу укрыл, порыву ветра меч вручен.
Р А З Б Е Г
Чем искупить рассвета безвозвратность,
Его мгновенно убывающую новь,
Где каждый лист - последний взблеск - напрасность,
И впереди (не навсегда ль?) забвенья ночь?
Я жил с разбега, вечно на рассвете!
Да вечно ли? Ведь вот с разбега - да в закат!
И где же он, любви попутный ветер?
И где глаза твои, что верностью горят?
Ну что ж, пускай вся в ссадинах судьбина,