Нас водили, как стадо овец, скоро мы перестали стесняться, переходя голыми по коридору из кабинета в кабинет, заходя голыми даже к стоматологу или окулисту, ведь в следующем кабинете нам заглядывали в задницы, потому для врачей проще, чтобы мы и не одевались, а что чувствуем мы… но солдаты должны быть готовы ко всему.
Евлахов вышел зареванный: хоть и выучил таблицу и отвечал почти верно, но врач что-то заподозрил и, отойдя к дальней стене, показывал ему пальцы и спрашивал, сколько их. Гену Босенко забраковали из-за того, что у него нет одного из коренных зубов. Приговор: будет есть медленнее других, а такое в армии недопустимо, может ослабеть, похудеет. Такие к службе в армии непригодны. И еще из моей родни вылетел Саша Кудрявцев: у него зрение оказалось минус полтора, о чем он даже не догадывался, полагая, что с глазами все в порядке.
Это был позор, я стеснялся выходить к водозаборной колонке, чтобы не встретить знакомых парней или девчонок, которые обязательно спросят: а тебе когда в армию? А если все-таки приходилось, сперва долго высматривал через дырку в заборе, чтобы никого не было поблизости, торопливо выскакивал и спешил к колонке, жал на рычаг изо всех сил, чтобы полный напор, и так же бегом, расплескивая воду, нес ведра обратно.
Еще через месяц отобранным счастливцам повестками сообщили, чтобы прибыли на вокзал в такой-то день и в такое-то время. Отгремели веселые проводы, парней повезли на вокзал, а я прятался в комнате и следил за отъезжающими из-за занавески.
Часа через четыре ко мне вошел раздраженный Худяков, лицо злое, вытянутое.
– Что стряслось? – спросил я испуганно и в то же время с нехорошей радостью. – Не взяли?
Он со злостью стукнул кулаком по столу.
– Мы прибыли на вокзал, собрались на платформе и ждали целый час! Потом пришли офицеры, построили нас по росту, рассказали, куда нас отвезут служить. Еще через полчала подали вагоны. И тут, представляешь, какие сволочи…
– Да что случилось?
– Нет, ты даже не представляешь! Я сказал, что нас выстроили по росту?
– Сказал.
– Как думаешь, это ж правильно?
– Ну да…
– И я о чем говорю! Так вот, эта сволочь, старший из них, капитан, сволочь редкостная, начал посадку в вагоны по… фамилиям!
Он задохнулся от возмущения, руки дрожат, я дал ему воды, он залпом выпил всю кружку.
– И что?
– Понимаешь, из строя выходили и садились в вагон сперва всякие там Агарковы, Архиповы, потом Босенки, Будяковы… А когда подошла очередь до буквы «х», оказалось, что вагоны уже заполнены! Мест нет.
Я удивился:
– А вас разве собирались везти в пассажирском?
– Нет, в привычном «телятнике»! В том-то и дело, что там мест никаких и не бывает. Я доказывал, что нас тоже можно поместить, или взять еще хотя бы одного меня, в вагоне и не заметят, что на одного человека больше, но капитан сказал, что положено только шестьдесят на вагон, а если будет шестьдесят один, то его отправят под трибунал. Это уже пятьдесят восьмая статья, от десяти до пятнадцати лет.
Я спросил затаив дыхание:
– И что теперь? Больше не возьмут?
Он прорычал зло:
– Пообещали, что на следующий год возьмут первым. А если нет, я до Кремля дойду!..
Миша похвалился, что придумал, как гладить брюки, не тратя электричества. Взять два цельнолитых чугунных утюга, ставить на газовую плиту. Одним гладит, а когда остывает, то ставит его снова на горящий огонь – ведь газ бесплатный! – а гладит другим. И так по очереди.
А еще раньше, вспомнил я, у богатой соседки я видел паровой утюг с откидывающейся крышкой. Туда загружают угли из печки, и, пока те угли сохраняют тепло, утюгом можно гладить. А потом эти угли высыпаешь, кладешь другие.
Здорово! Вот до чего дошла техника!
Непонятная новинка, о которой все заговорили: магазины самообслуживания! Правда, пока не магазины, а только отдельные полки, но прилавка перед ними нет, можно подходить и самому выбирать товар.
С утра перед таким магазином огромная очередь, пускают по пять человек, все выстаивают по четыре-пять часов, чтобы попасть в это удивительное место, где есть такая секция.
Мне, честно говоря не понравилось: когда подошел к полке, с обеих сторон сразу же появились два продавца, что неотрывно смотрели в мои ладони. Гадостное чувство, словно просвечивают, так и хочется начинать оправдываться, доказывать, что не воровал ничего, ну не воровал, точно не воровал, я просто взял вот эту пачку печенья, сейчас пойду заплачу за нее и сразу же прямиком к выходу.
И больше сюда не приду.
Жара, на небе ни облачка солнце припекает так, что плавится асфальт. Я иду с расстегнутой рубашкой, возле проходной завода встретил Котенко, замначальника цеха, он нахмурился, укоризненно покачал головой.
Я вежливо поздоровался, а он протянул руку и заботливо застегнул мне все пуговицы, вплоть до последней, что туго стянула шею и уперлась в кадык. Так принято, я не стал спорить, все либо косятся на распахнутую грудь, либо застегивают, вот как Котенко, но едва он отошел, я снова расстегнул пару верхних пуговиц и сразу ощутил себя легче.
Что значит жить на Украине?.. Это – владение двумя языками: русским и украинским. В отличие от всех других республик, в книжных магазинах Украины везде есть отделы иностранной литературы. Конечно, оригинальной с капиталистического Запада не было, зато в изобилии книги «братских социалистических республик»: на польском, болгарском, чешском, сербском… Особенно много на польском, сказывается близость к Польше, общие корни. С удивлением я обнаружил, что легко читаю названия. Взял в руки детективчик на польском, варшавское издание, с легкостью прочел страницу, хотя глаза с трудом идут по непривычной для нашего глаза латинице. Странное ощущение, что польские книги написаны как бы на смеси русского с украинским, а непривычность возникает только из-за латинского шрифта.
Через неделю такого привыкания, я читал на польском так же просто, как на русском, а затем, обнаглев, начал покупать на сербском, чешском, болгарском… С болгарским, как ни странно, оказалось труднее всего. Попавшись на обманчиво родную кириллицу, сразу же начал спотыкаться на обильно вкрапленных в текст тюркских словах, оставшихся то ли со времен хана Аспаруха, основателя и создателя Болгарского государства, то ли со времен турецкой оккупации.
На языках «братских народов» часто попадаются переводы, что немыслимы в Советском Союзе. Так познакомился и с современными властителями умов на Западе и, конечно же, с американской фантастикой, что щедро переводится на польский, чешский…
Вышел закон или постановление, хрен их разберет, запрещающий водителям подавать звуковые сигналы. Похоже, это ударило здорово: все привыкли гудеть беспрерывно или же по всякому поводу подавать длинные сигналы. Все щеголяли, у кого сирена круче, устанавливали чуть ли не пароходные, от рева которых шарахались не только пешеходы, но даже в квартирах соседних домов за толстыми стенами.
Милиция следила ревностно, это же добавочный корм, штрафовали нещадно. Конечно, полностью сигналы никто не запретил, но у нарушителя спрашивали: мог ли обойтись без сирены, и он начинал крутиться, как уж на сковородке.
Но, странное дело, на проезжей части тихо стало уже в первую же неделю. Наверное, многих и самих раздражал этот рев, гам, настырное гудение и металлические кваканье, но другие ж гудят, почему и мне не гудеть, но начали крупно штрафовать, прокалывать талоны, грозить лишением прав… И – прекратилось.
Постепенно машин стало так много, что их разрешили припарковывать на тротуаре. Правда, только двумя колесами. Появились строительные бригады, что начали расширять дороги. А потом еще и еще.
По телевидению показывали, что в Америке на дорогах часто возникают пробки, для нас абсолютно неизвестное явление.
Футболист, забив гол, не побежал с достоинством через поле на свое место, а начал с перекошенным лицом носиться по стадиону, вскидывая кулак, выкрикивая что-то, а другие футболисты, вместо того чтобы остановить обезумевшего, смотрели на него с интересом.
– Рехнулся?
– Нет, – объяснил Босенко, великий знаток футбола. – Сейчас это входит в моду. Это раньше мужчины стеснялись выражать свои эмоции на публике, а сейчас футболистам для привлечения публики на трибуны велят быть актерами, вот так орать, прыгать, падать и кувыркаться…
– Да ладно тебе, – не поверил Грацкий. – Это ж какой стыд!
– Ха, стыд! А разве не стыд, что хоккеисты уже начинают надевать дурацкие маски?
– Ну, – сказал Грацкий с неудовольствием, – не все, а только любительские команды. Профи никогда не будут играть в масках, это позор. А у канадцев и любители играют с открытыми лицами. Мужчины не страшатся крови и ссадин. А вот так бегать и орать по стадиону – позор! Говорю вам, эта дурь не привьется. Этот придурок побегает-побегает, а потом его вовсе выгонят. Другие футболисты никогда не станут носиться по стадиону, вскидывая кулаки и обнимаясь!
На заводе в обеденный перерыв рассказали про Игната, нашего дальнего родственника, зашел спор, страсти накалились, все перешло в драку.
Оказывается, Игнат женился на Зое, сыграли свадьбу, а потом, как положено, их отвели в спальню и постелили новую простыню. Когда они легли, Зоя призналась Игнату, что она… не девственница.
Игнат заскрипел зубами, некоторое время смотрел на нее бешеными глазами, потом вскочил и бросился к своему ящику, где у него лежали охотничьи вещи. Зоя с ужасом смотрела, как он вытащил охотничий нож и пошел к ней со зверским выражением лица.
Она застыла от ужаса, а он, шепнув: «Терпи, раз виновата», рассек ей кожу на внутренней стороне бедра. Пошла кровь, ею смочил простыню посредине, а Зойке велел забинтовать ногу, чтобы никто ничего не заметил.
Утром, когда их разбудили, родители с торжеством демонстрировали гостям кровь на простыне, доказательство невинности невесты, а теперь уже молодой жены.
Через пару недель Игнат по пьянке проболтался о своем неслыханном благородстве, и народ разделился на два лагеря. Одни утверждали, что он поступил правильно: если девка нравится, то можно и прикрыть от гнева родителей, это наш долг, мужчин, защищать, другие же сердились и доказывали, что распутную девку надо было тут же выгнать. Она ж не просто скрыла от всех, даже от своих родителей, свою нечестность, но хотела обманом войти в число тех, кто сберег невинность и чистоту.
Мы, новое поколение, восхищались находчивостью Игната. Все правильно, надо своих защищать от давления старших, от их нелепых правил, от домостроя. А Зойка – хорошая девка. Мало ли что где-то с кем-то произошло разок, теперь умнее будет, а за такого мужа зубами держаться станет.
И вообще, когда где-то на воротах после свадьбы вывешивали простыню с кровью, мы плевались и показывали в ту сторону пальцами: там живут дикари, тупые и невежественные дикари.
А вот мы, новые, смотрим на эти вещи иначе.
Появились так называемые безопасные бритвы. А обычные бритвы, которыми бреется все мужское населения, теперь стали называть опасными. Конечно, этими безопасными порезаться можно так же легко, как и опасными, но только порезаться, а вот той, прежней, запросто и убить, одним движением перехватив горло, потому к ней прицепили теперь такое страшноватое название.
На работе в перекуры и обеденные перерывы вспыхивают дискуссии обо всем на свете, сейчас зашел спор об этих новых штуковинах, уже кое-кто из мужчины их опробовал, плюется. А есть такие, что пользуются. Правда, только из числа подростков, что раньше еще не брились.
– Дурость, – кипятился Киреев, наш слесарь-лекальщик. – Как можно бриться этой штуковиной?.. Я своей бритвой р-раз от уха и до челюсти – чисто, два – от второго уха – и уже, считай, побрился! Ну там еще кое-где подобрать мелочи. А этой хреновиной чиркай, чиркай, сбриваешь по волоску…
– Дурь, – соглашались с ним работяги, – никогда этими штуковинками не станут бриться настоящие мужчины. Никогда.
Я помалкивал.
Как все, начавшие бриться вот только сейчас, я тоже купил себе безопасную бритву. И догадываюсь, что мы, новое поколение, все будем пользоваться безопасными. А старшее, что бреется опасными, постепенно вымрет, и о таких бритвах просто забудут.
Никогда не покупаю лотерейных билетов. На работе при выдаче зарплаты стараются дать сдачу лотерейными билетами. Я не протестую, чтобы не подумали, что жадный, но билеты тут же рву и бросаю в мусорную корзину.
Босенко, мой бригадир, ахает:
– Ну ты че?.. А вдруг машину выиграешь?
– А это чтоб не выигрывать, – отвечал я зло. – Слабый я, понимаешь?
Он непонимающе хлопал глазами.
– Нет…
– Я слабый, – объяснял я. – Если у меня будет лотерейный билет, буду надеяться, что выиграю. А работать стану хуже, в полсилы. Понял?.. Потому я должен отрезать себе все дороги назад. И сжигать мосты за спиной так, чтобы только пепел и дым, дым…
– Ну ты даешь!
– А как иначе? Я – слабый. Если можно не работать, я буду не работать. Или не буду работать. Я должен знать, что ниоткуда мне ничего не свалится, не обломится. Только сам, только своими руками.
Он смотрел с отвращением.
– Ты прямо как нечеловек какой-то. А если в самом деле в тех лотерейных билетах по «волге»? Дурень ты. А я вот обязательно выиграю! Я с каждой получки по десять штук покупаю!
Сдвинул плечами.
– Ну и покупай, я разве против?
– Против, – сказал он зло. – Раз не покупаешь! Все люди покупают, а ты нет!
– Вон еще Осьмашко не покупает, – указал я.
– Он из жадности, – уличил Босенко, – а ты… билеты рвешь! Осьмашко никогда бы не порвал. А вдруг там машина? Он как-то подлазил ко мне с идеей, как правильно в этих делах, чтобы выиграть, но я его послал. У меня своя система! И я обязательно выиграю.
– Дык успеха, – сказал я. – Я что, против? А я вот выигрывать не хочу. Легко придет – легко уйдет. Подарки… позорно.
Он задохнулся, смотрел остановившимися глазами.
– Как… это?
Я понял, что брякнул что-то такое, что сам еще не понял, поправился:
– Такие вот подарки принимать не стану. Они меня унижают.
Почти все мы тогда выписывали журнал «Юность», наш и по возрасту, и самый продвинутый, как сказали бы сейчас, журнал. Он живо откликался на все перемены в обществе, я очень хорошо запомнил письмо одной девушки, что пришло в период вот такой ломки взглядов и мировоззрения. Оно прошло незамеченным, если не считать вялого ответа от редакции. Никто из читателей в ее защиту ничего не сказал, что знаменательно.
Она писала, что вот она – хорошая и примерная, ее ставят в пример учителя и родители, учится на отлично, а в отношениях с парнями ведет себя очень достойно: не позволяет себя щупать на переменках, рассказывать непристойные анекдоты, не пьет в подворотне из горлышка вино, всегда возвращается домой вовремя… Однако все ребята, писала она с горьким недоумением, почему-то предпочитают ей более невзрачных подруг, которые позволяют себя тискать на виду у всех, а после школы вообще их можно затаскивать в темные подъезды или в пустующие квартиры. С этими девушками ребята везде ходят, обнимаются, говорят им ласковые слова, а вот ее, такую примерную, обходят стороной.
Письмо заканчивалось горьким вопросом: где же справедливость, почему все не так, как говорили взрослые, где же награда за достойное поведение, за целомудрие, за чистоту девственного тела? Ведь по всем нормам именно на нее должно быть обращено все внимание, тем более что она и красивая, и фигура в полном порядке! Но мальчишки почему-то предпочитают общаться с более податливыми.
Ведущий рубрику что-то вяло мямлил про то, что вознаграждение за достойное поведение где-то там внутри, что человек должен сам чувствовать удовлетворение, но я понимал, что эти слова – просто шелуха. Всем нам должны быть явлены простые и четкие доказательства. Если их нет, то все это липа и пустой треп. Пропаганда непонятно чего.