Дело в том, что золото добывают драгами. Это такие машины, высотой с пятиэтажный дом. Чтобы такую драгу привезти на золотоносное место, нужно сперва прорубить через тайгу широкую дорогу, затем выкорчевать пни, заасфальтировать и наконец привезти на множестве тяжелых платформ эту самую драгу. Ну, а к драге помимо рабочих еще и охрану, бухгалтера и весь необходимый штат.
Если просчитать все затраты, то далеко не всякую золотоносную жилу есть смысл разрабатывать промышленным способом. А в одиночку с лоточком для промывки золотишка… ну, так далеко в тайгу еще надо добраться. Пока что вертолеты частным лицам не доступны.
Зато не раз наблюдал забавные моменты с этим самым золотом. Ну вот, к примеру, зашли в одну деревушку, надо было что-то купить, деревушка чисто украинская, на Дальнем Востоке вообще бывают области, населенные исключительно украинцами.
Чисто украинская – это в первую очередь белые глиняные стены домика. Смотрю, стоит женщина возле свежевыбеленной стены, что-то ковыряет в ней пинцетом, которым обычно щипают брови. В другой руке – граненый стакан.
Подхожу ближе – стакан на треть заполнен золотым песком. Оказывается, песок для смеси с глиной берут из ближайшего ручья, а там уйма золота. Конечно, строить тут рудник – нерентабельно, для рудника золота здесь мизер, это уже потом я убедился, что в Уссурийской тайге таких ручьев с золотым песком – великое множество.
Стена высыхает, в ней на солнце ярко блестит множество звездочек. Женщина небрежно выбирает золотые крупинки на уровне своего лица, а к тем, что ниже пояса, даже ленится нагнуться.
Идет на нерест кета. Мы сейчас по Иману поднялись наверх, свернули по его притоку. Рыба из Тихого океана по Амуру поднимается, поднимается, сворачивает в Уссури, снова идет по суживающемуся руслу до Имана, затем по Иману и вот наконец уже по мелким речушкам и ручьям старается взобраться как можно выше, буквально к истоку.
Мы с изумлением наблюдали, как по ручью двигаются, плотно прижавшись друг к другу, огромные толстые рыбины. Спины сухие, глубже опуститься не удается: брюхами и так трутся о песчаное дно.
Время от времени давление скользких тел выталкивает какую-нибудь рыбину, и она беспомощно трепыхается на движущихся спинах, пытаясь где-то соскользнуть в воду.
Вскоре красная икра начинает заполнять мелкие ручьи, течение выбрасывает ее на берег, иногда мы двигаемся по щиколотку в красной икре, а старший, который местный, рассказывает, что в детстве с отцом ходил по местам, где икры наносит волной столько, что переливается через голенища.
К реке со всех сторон сходятся медведи, рыси, леопарды, тигры, лисы, слетаются птицы. Выметавшая икру рыба становится вялой, ко всему безразличной. Течение несет ее, абсолютно безвольную, выбрасывает на берег, где и начинается пир всякой лесной мелочи.
Звери посерьезнее, как тигры или медведи, садятся в ручье и хватают когтистыми лапами эти блестящие толстые тела. Почти все, и крупные и мелкие, нажравшись, заваливаются спать прямо тут же у ручья. Птицы наедаются так, что не могут летать, но на них никто не обращает внимания.
Конечно же, мы натаскали и сами этих огромных рыбин. С каждой икры – на тарелку с верхом. Крупная, блестящая от слизи. Вскипятили ведро воды, сполоснули, потом не могли понять, что находят в этой икре богатые придурки: каждая икринка стала такой упругой, что по одной приходится ловить на коренной зуб, чтобы раздавить. Ложку икры жуем минут пять, челюсти болят…
Не скоро разобрались, что горячей водой мыть ни в коем случае нельзя, кроме того, еще кое-какие тонкости, чтобы икра стала лакомством. Все мы с сожалением смотрели на колоссальные богатства, что вода выбрасывает на берег, но…
…за морем телушка – полушка, да рупь перевоз. Если бы вот это все каким-то чудом перебросить ко мне в Харьков, я стал бы миллионером. Но в реальности я не могу набрать даже банку, ибо ее придется носить на себе еще два месяца. А когда мы собирались к экспедицию, то даже стальные ложки заменили на алюминиевые, чтобы облегчить рюкзаки.
Снова в наше отсутствие медведь забрался в палатку и, конечно же, сожрал сгущенку. Более того, когда мы вернулись, он все еще сидел перед палаткой и, подняв банку, давил ее лапами.
Его силенки хватало, чтобы банка лопалась, а лакомство лилось прямо в подлую ненасытную пасть. Услышав наше приближение, а мы шумели, как стадо свиней, он бросил уже пустую банку и ломанулся в кусты.
Мы не успели сдернуть с плеч винтовки, медведь унесся, петляя между деревьями, как петлюровец. Когда мы рассмотрели, что он успел досуха выдавить пять банок, спонтанно возникла идея пойти по следу и наказать гада десятком пуль в ненасытное пузо.
В экспедиции у нас ничего нет для развлечения, кроме коробки с шахматами. Я играть избегаю, во мне чересчур велик инстинкт бойца. Я просто не могу проигрывать, это для меня противоестественно, начинаю сражаться и сражаться, партия идет за партией. После пятой у меня дико начинает трещать голова, чувствую жар, морда становится красной, даже буряковой, так говорят ребята, кровяное давление грозит взорвать меня и разбросать кровавые ошметки по всей Уссурийской тайге, но сколько ни убеждаю себя, что это всего лишь игра, ничего страшного, если проигрываю: не корову же теряю, как говорят все, но я не могу, не могу проигрывать!
Другие могут, я – нет!
Потому мне лучше вообще не играть.
Ни во что.
И все казино обходить по широкой дуге, отворачивая рыло в противоположную сторону.
Присел отдохнуть посреди поляны, вытащил ломоть жареного мяса, жевал, готовясь к следующему броску. Не успел доесть, по ту сторону кустов послышалось хорканье. Потом громче и громче, уже треск кустов, тяжелое дыхание, похрюкивание.
Я сидел, не двигаясь, на поляну начали выдвигаться, меня не видя, огромные свиньи. Все они деловито подбирали крупные блестящие желуди, их здесь столько, что ни земли, ни опавших листьев не видно.
Чавкая, подбирая желуди, двигаются плотной цепью, как римские центурионы. Прямо на меня надвигается огромный кабанище, ну просто каледонский вепрь, я потихоньку взял молоток, которым отбивал образцы пород, так же неслышно поднял над головой и приготовился садануть изо всей силы прямо в лоб кабину.
Похрюкивая, он приближался все ближе, и, когда уже пора бить, я заколебался. Голова кабана, как танковая башня, глазки крохотные, да это не череп, а сплошная глыба из монолитной кости.
Кабан едва не уперся рылом в подошвы моих сапог. Я сказал тихонько:
– Эй, дружище… Не оторви каблук.
Кабан рывком вздернул голову, уставился на меня непонимающе. Я все еще сидел, а он, гад, стоя на своих коротких, кривых, как у кавалериста, ногах, выше меня на полголовы. И смотрит в упор, еще не решил: стоптать меня или не стоптать… вот так сразу.
К счастью, свиньи тоже меня увидели, одна молодая свинка завизжала, а остальные бабы-дуры тут же ринулись на другую поляну. Я слышал, как разом остановились там под дубом, послышался смачный хруст пожираемых желудей.
Кабан недовольно хоркнул и, развернувшись, неторопливо пошел к ним. Когда кусты сомкнулись за ним, я перевел дыхание и медленно опустил занемевшую руку с молотком.
Часть 2
И вот наконец завершен период простейшей романтики, когда приключения ищутся наглядные, простые, то есть: ходить по нехоженой тайге, карабкаться по некарабканым горам, прыгать через пропасти, подниматься на эвересты или опускаться с аквалангом в глубины моря.
Еще там, в тайге, ощутил, что в большом индустриальном центре приключений намного больше, чем в прогулках по неброженым местам и отыскании залежей редких металлов. Только здесь приключения не столь простые и наглядные. Но их больше, они труднее и… выше. По классу выше.
Уезжая на Крайний Север дохляком, я, по сути, поставил себя перед дилеммой: либо помереть, либо вернуться на белом коне. Ну ладно, какой-то там белый конь, но чтоб не стыдно было дальше жить, а как можно жить, если даже в армию не взяли? Нужно стать таким, чтобы все видели: дело не во мне, а в тех дураках, что такого орла не заметили.
В то время нашими кумирами был Томми Коно, он из хилого заморыша, прикованного полиомиелитом к постели, превратился в мистера Олимпию и держал этот титул несколько лет. Он установил сто тридцать мировых рекордов в тяжелой атлетике, переходя из легкого веса в полусредний, оттуда в средний, затем в полутяжелый и грозился перейти в тяжелый, чтобы отобрать у тогдашнего Андреева титул абсолютного чемпиона мира. А Роберт Хайнлайн, тоже прикованный к постели, разве не сумел накачаться так, что стал чемпионом Америки по саблям? Словом, вернулся я через несколько лет с пропорциями: рост – 185 см, вес – 85 кг, размер рубашки – 54-й, джинсы – 44-й.
Как-то с приятелями лежали на пляже, к нам подбежал мужик, упрашивая чуть ли не со слезами, чтобы его выручили: через полчаса соревнования по гребле, а у него двое не явились. Всю команду снимут, а почему должны страдать другие из-за двух оболтусов? Пообещал хорошо заплатить. Мы с Худяковым поторговались и согласились. Ради антиресу.
Лодки так называемые «народные», эти я знаю хорошо, гребу прекрасно, часто катал девчонок, так что вся проблема была в том, чтобы запомнить чужую фамилию и откликнуться, когда ее назовет судья.
Как ни странно, в соревнованиях я не только не пришел к финишу последним, но вообще явился первым. После чего подошел другой тренер и пригласил у него тренироваться. Он предложил байдарку, но я видел, что на ней ездят и женщины, презрительно отказался от «женского» вида спорта, избрав каноэ, на которое всяких там бабс не допускают.
Мастером спорта я стал за два сезона. Попутно выполнил еще и кучу нормативов по легкой атлетике, стал перворазрядником по боксу и самбо. Думаю, смог бы точно так же добиться хороших результатов, а то и вершин в любом виде спорта, но к тому времени уже начал заниматься литературой и ощутил, что одно другому сильно мешает.
Чем бы ни занимался, делу надо отдаваться целиком, если хочешь достичь вершин. Если же передо мной дилемма: стать чемпионом мира и Олимпийских игр в каком-то виде спорта или сильнейшим из писателей, то все-таки предпочитаю стать первым среди литераторов.
И я остановился в спорте: мавр свое дело сделал – из больного, изможденного всеми тяжелыми недугами подростка сделал более, чем… словом, мавр может идти, идти, идти. А вы, госпожа Литература, останьтесь. Я займусь вами вплотную.
Когда вернулся с Дальнего Востока, как раз началась эпидемия восторгов по поводу ливерпульской четверки. То ли потому, что я все-таки постарше этих битлзов, как их называли, то ли что-то еще, но их творчество не затронуло. Старый добрый рок-н-ролл ближе и понятнее, а это что-то слишком заунывное, дохлое. Да и сами они какие-то дохлые, к тому же наркоманы.
В то же время стадо есть стадо: Худяков везде с горящими глазами рассказывает, какие эти битлзы – великие музыканты, но я его пару раз поймал на том, что ни уха ни рыла не смыслит в их творчестве. Но – старается идти в ногу, быть везде своим парнем, иметь общие темы для разговоров, уметь быть общительным и нравиться. Карнеги начитался, скотина.
А мне общественное мнение по фигу: если весь мир говорит одно, а я считаю по-другому, то все в мире дураки, а я вот шагаю правильно.
А когда-нибудь и вас заставлю шагать со мной в ногу.
После прекрасной и беззаботной работы геолога, да не просто геолога – им можно считаться и в пыльной конторе, – а геолога-первопроходца по диким местам Уссурийской тайги, как-то противно идти на скучную работу… а они все скучные, если сравнивать с теми романтическими, через которые прошел: лесоруб, плотогон, геолог…
Но что я могу, если мне уже двадцать пять лет, а образование – семь классов?
Директор школы ХЗСШ, что значило Харьковская Заочная Средняя Школа, с очень интересной фамилией Москвич, но сам еще более интересный, умный и настоящий педагог, в течение минуты, пока разговаривал со мной и рассматривал глубоко посаженными за толстыми линзами глазами, сделал верный вывод, что и отсюда я вылечу через месяц, если не через неделю. Вылечу, если у меня не будет дополнительного стимула, морковки или привязи.
– Очень жаль, – проговорил он, перебирая мои бумаги, – очень жаль, что вас… гм… что вы так и не закончили восьмой класс… Да, жаль. Вот если бы вы закончили восьмой класс, я смог бы принять вас в девятый, а так вам придется снова в восьмой… И хотя для вас привычно в каждом классе сидеть по два года, но как-то жаль, что вот так… Да, можно бы сразу в девятый, но вы не закончили восьмой, а правила есть правила… и эти правила для поступающих и продолжающих есть, есть… Вам придется в восьмой, а могли бы в девятый…
Я и собирался в восьмой, это ж понятно, что никто меня не возьмет в девятый, но его бормотание и тягомотина что-то сдвинули в моем мозгу, и я брякнул глупость, вот так сам по себе брякнул, хотя и не собирался:
– А что, если бы сразу в девятый?.. Я бы тянул…
Брякнул так, инстинктивно, но директор сразу же сказал быстро и бодро:
– Так, хорошо, записываю в девятый. Но, смотрите, не подведите меня! Я ради вас пошел на нарушение…
Я вышел за дверь и тут только понял, что меня ловко и грубо провели, как дурня, что я похож на персонажа дурацких фильмов о передовиках, где председатель колхоза или слесарный бригадир на заводе строго и отечески говорит загулявшему лоботрясу: ты ж смотри не подведи, тебе коллектив доверяет, после чего лоботряс в мгновение ока становится примерным передовиком производства.
И в то же время было восхищение таким ловким ходом. Ведь он пошел на мелкое нарушение, чтобы я чувствовал к нему благодарность и рыл землю, чтобы не опозориться!
Конечно, я закончил эту ХЗСШ за год, то есть все три класса, в заочной школе можно сдавать досрочно, я и сдал. Тем более что директор мудро набрал учителями молоденьких выпускниц харьковского университета, почти все оказались моложе меня, так что сдавать оказалось легко, ну очень легко. Легко и приятно. Одна даже родила девочку, дали ей имя Светлана, хотя какая светлана может получится у такого смуглокожего и с черными как смоль волосами? Которого в детстве дразнили цыганченком?.. Правда, мама – блондинка.
Но в это же самое время, в течение года, когда я сдавал за три класса, я судорожно искал, чем же заняться в большом городе, где не нужны геологи, плотогоны, лесорубы?
Это звучит как анекдот, но я сел и выписал на листочке профессии или специальности, в которых для успеха не требуется высшее образование. Получилось:
1. Спорт. В спорте неважно, какое у тебя образование, есть ли диплом, кандидатская или докторская степень, или же у тебя два класса образования. Достаточно стать чемпионом мира в любом виде спорта, как получишь все то, чего лишен простой человек. Чемпиона приписывают к какой-нибудь должности, где он получает высокую зарплату, а как же иначе – у нас же спорт любительский, все работают или учатся, – обычно каждый из спортсменов, достигший уровня мастера спорта, автоматом поступает в престижный вуз или универ, где его переводят с курса на курс, и он, если долго держится в спорте, успевает стать кандидатом наук, а то и доктором.