Конечно же, чемпиону дают прекрасную квартиру в Москве, дарят машину, дачу, а также всякие льготы, которых лишен «простой» человек. Да, спортсмен имеет все шансы, но, увы, я припоздал. При моей воле я смог бы стать и чемпионом мира, но опоздал, опоздал… Мне уже двадцать пять лет, а делать рывок сейчас… гм… скорее всего, чемпионом стать не успею.
2. Пение. Здесь тоже не требуется образование, и нужен голос и умение петь. Ну, это исключено, с моим голосом и моим слухом только сидеть в туалете и кричать «Занято!».
3. Музыка. Гм, стоит попробовать, здесь нет тех ограничений, как в спорте.
4. Рисование. Тоже. Ограничений нет, а диплом кому нужен, если рисуешь лучше всех?
5. Литература. Все то же самое, см. выше.
Итак, здраво поразмыслив, я решил, что рояль – это чересчур. Даже пианино – это перебор, мне б че-нить поменьше. Не балалайку, конечно, и не гитару – первая для деревенских, вторая – для пацанья, а вот скрипка… скрипка – в самый раз! Красиво, благородно. Опять же, Паганини отметился…
На следующий день я отправился в магазин, купил скрипку и самоучитель игры на скрипке. И – началось… Оказалось, что это достаточно долгий, тяжкий и нудный труд. Освоив аппликатуру, долго и старательно разучивал гаммы, в то же время почти каждый день прыгал вперед по учебнику и пытался играть «че-нить настоящее».
Скрипку забросил через пару месяцев обучения, это сейчас два месяца – один день, а в двадцать пять лет это еще почти год, если не больше. И за год ничего не добиться? Значит, надо пробовать что-то еще.
Так как рисовал я еще с детства, то с этим пошло намного проще и быстрее. Начал с простеньких карикатур, первые, помню, опубликованы в журналах, а последние – в «Науке и жизнь» за 1966 год в 11-м номере, рядом с моими первыми юморесками. После того уже карикатурами не баловался, хотя некоторое время работал художником-профессионалом, зарабатывал рисованием.
Однажды пришло в голову, что для художников сейчас самое-самое мертвое время. Если выйти на улицу и попросить первых попавшихся прохожих назвать художников, то все в той или иной последовательности назовут Айвазовского, Шишкина, Левитана, Грекова, Сурикова, Серова, Врубеля… но все фамилии будут дореволюционные, современных никто не знает, как будто их и нет… или в самом деле нет?.. а вот если попросить назвать писателей, то половину назовут современников.
Почему художники словно бы исчезли? Все потому, что для существования художников должны существовать меценаты или как их ни назови, но богатые люди с разными вкусами. Потому и могли в старое время существовать разные художники, их картины раскупались.
Сейчас же у нас один-единственный покупатель: власть. И вкус у власти один. К тому же скверный.
Подумав, я бросил рисование, хотя уже укрепился как художник и попробовал писать. К счастью, подошел весьма трезво, не стал браться за романы или повести, а попробовал с крохотных микрорассказов и юморесок, которые помещались на листке школьной тетради.
Тогда, кстати, большинство писали на листках школьных тетрадей, так и отсылали в газеты, журналы и издательства.
Публиковаться начал с первых же попыток. Первая в журнале «Знання та праця», на украинском языке, № 9, 1965 год, вторая в «Технике молодежи», третья – «Наука и жизнь», четвертая – в коллективном сборнике фантастики, дальше – не помню, пошло очень много, по несколько в месяц.
С уже опубликованными рассказами пришел в местное отделение Союза Писателей СССР, здесь существует студия для начинающих, в ней я оказался, как же иначе, самым публикуемым и вообще самым-самым.
Однажды туда пришли две юные поэтессы, только-только закончившие школу, одну из них, самую хорошенькую из всех там существующих, я проводил вечером домой, это было 16 апреля 1969 года, а еще через три дня предложил ей выйти за меня замуж. Прошло два месяца, минимальный срок, который ЗАГС дает, чтобы успеть передумать, и мы поставили печати в паспортах.
Ирина поступила в институт радиоэлектроники и поучилась там немного, но после замужества заниматься учебой совсем не хотелось, и, оставив институт, полностью посветила себя домашнему уюту и заботе о детях.
Двое детей, мальчик и девочка, беспокойная жизнь начинающего литератора. И хотя я зарабатывал почти всегда неплохо, даже много по советским временам, но все-таки бывали и трудные моменты. К счастью, не внутри семьи. Брак был таким, что не пожалел о нем ни на секунду.
В это время я писал множество юморесок, сочинял так называемые микроюморески, их охотно брали все журналы «на подверстку», сейчас в век компьютерных программ этот термин непонятен, но тогда, в век горячей печати, когда после романа, повести или рассказа оставались большие пустоты, они приходились очень кстати.
Те микроюморески, которые по цензурным соображениям не могли быть предложены в печать – из-за политических или нецензурных выражений и ситуаций, – именовались уже анекдотами и запускались в обращение free-ware, как сказали бы сейчас. Гонораром служило чувство глубокого удовлетворения, когда они возвращались ко мне, иногда дополненные или видоизмененные.
Затем, чувствуя, что пора вырастать из коротких штанишек юмориста, я начал писать полнометражные рассказы, и… сразу же пошли обломы. Рассказы начали возвращать один за другим.
Если бы до этого я не ощутил себя успешным писателем, возможно, на этом бы и закончилась моя карьера. Все-таки я не ощущал себя именно рожденным для литературы, для карьеры писателя.
Не получилось бы в писательстве, нашел бы другое поле деятельности. Если человек чего-то стоит, если у него есть что сказать, он найдет тот или иной способ выразить себя, донести до человечества свои идеи. И не обязательно этот путь должен идти через литературу.
Но, так как я уже успел ощутить, что на этом поле я силен, то сел и попробовал подумать здраво. Первая мысль, что я – гений, а все редакторы – дураки и ничего не понимают, была не то чтобы так уж отвергнута, но исходя из того, что те же редакторы охотно брали мои юморески, а сейчас почему-то не берут серьезные рассказы, наталкивает на мысль, что и я где-то не совсем так уж во всем абсолютно прав. Возможно, и вовсе прохлопал ушами нечто важное.
Недолгие размышления привели к открытию, что рассказы я пытался писать по тому же принципу, что и юморески. То есть яркий неожиданный сюжет и хлесткая концовка. Персонажи едва названы по именам. Так же, как в анекдотах, которые я сочинял охотнее всего.
Когда это сообразил, дело пошло лучше. Даже в коротком рассказе должен быть образ, а также хотя бы скелет характера персонажа. Это в дополнение к тому, что уже присутствует в короткой юмореске: новая тема, неожиданные повороты, хлесткая концовка.
Потом, когда осваивал повесть, то ко всем этим обязательным моментам пришлось добавить более тщательную проработку образа, который нужно провести от начала и до конца произведения. И желательно, чтобы главный герой «перевоспитался». Если кого-то покоробит это слово из советских времен, то так же построены и лучшие произведения американских и европейских авторов. Просто в действие вступает основной закон литературы: герой должен уйти с последней страницы не тем ослом, которым вступил на первую. За время повести он должен что-то переосмыслить, что-то понять, в чем-то измениться, что-то для себя решить важное.
И вот так, в неудачах обвиняя себя, а не редактора, я добрался до романов, которые тоже пошли очень хорошо.
Со своими рассказами, юморесками и анекдотами публиковался по всему Советскому Союзу. Везде, кроме родного Харькова. Почему? Ну представьте, вот я вхожу в редакцию… В то доакселерационное время мой рост считался огромным, и многие спрашивали: почему не выступаю в баскетболе? Так вот, глядя на здоровенного мускулистого парня, любой редакторишко морщится и спрашивает: а что вы кончали, какой вуз, был ли там литературный или хотя бы филологический факультет? Ну как такому сказать, что вышибли за тупость и драки из 8-го класса? И на том образование кончилось? А так: написал, положил в конверт, послюнявил края и отнес к почтовому ящику. Результат: несколько сот публикаций по всему Советскому Союзу плюс постоянные передачи по «Маяку» и Всесоюзному радио.
Первая книга, «Человек, изменивший мир», вышла 100-тысячным тиражом в «Б-ке советской фантастики», Москва, «Молодая гвардия». Тоже отослал по почте, там прочли и сразу же отправили в печать. На тот момент я был самым молодым фантастом в СССР, у которого вышла книга в этой избранной серии.
Но переводили ее много раз за рубежом вовсе не за молодость автора.
В детстве мы все играли в английский футбол. И все называли кого хавбеком, кого центрфорвардом, кого голкипером, кричали: «В офсайде!», «Корнер!», «Аут!», а уже много лет спустя то ли вышло какое-то постановление, то ли еще почему, но английский футбол стали называть просто футболом, как французскую булку – городской, а все понятные и привычное слова, как корнер или хавбек, заменили неуклюжими и очень длинными русскими.
Это повторялось со всеми заимствованиями, так точно раньше были английский бокс и китайский, но английский постепенно стал просто боксом, а китайский исчез вообще.
Доходило до курьезов: уже совсем в недавнее время в Россию, нет, еще в СССР, завезли такую диковинку, как джунгарские хомячки. Эти карликовые зверюшки вошли в моду: их держать легко, они неприхотливы, а наблюдать за ними интересно.
И вот однажды мои дети, вернувшись из зоологического музея, рассказывают мне с горящими от возбуждения глазами:
– А мы там видели такого хомяка, такого хомячищу, что просто таких не бывает!.. Вот такой огромадный! Ты не поверишь, в самом деле вот такой!.. Нет, даже еще больше!
Ну и как им объяснить, что это и есть самый обычный хомяк, что живет по всей России и всем сопредельным странам, а джунгарские – как раз необычные? Как объяснить, если слово «джунгарские» уже исчезло, а значит – это просто хомяки? Обычные хомяки?
Ленин сказал: «Коммунизм – это Советская власть, плюс электрификация всей страны», но Хрущев, который лезет во все щели и к каждой бочке затычка, дал свое определение: мол, коммунизм – это полная химизация всей страны.
И началась эта химизация, от которой всех трясло. Мы знали до этого, что химия – удел одиночек, чудаков-ученых в закрытых институтах, откуда если что и выходит, то для себя же, в смысле для государства, а нас никогда не коснется, но тут нас всех накрыло этой ядовитой волной…
Слово «химия» стало писаться с большой буквы, ударными темпами строятся заводы по производству химических удобрений, в массовом количестве появились ядовитые удобрения, которые убивали всех-всех насекомых, и в продаже впервые появились не червивые яблоки.
Правда, осторожные люди по-прежнему предпочитают покупать только червивые, это гарантия, что яблоко не отравлено ядами, а червяка можно аккуратно вырезать ножом и выбросить, зато сам не отравишься, однако большинство населения такие вот румяные, налитые соком яблоки покупают с энтузиазмом.
Появились новые сорта яблок, груш, слив, из вишен сперва появилась шпанка, так называли испанскую вишню, а потом и вовсе привезли неведомую экзотическую черешню, особый сорт вишен: крупные, сладкие, совершенно без раздражающей кислоты, с большим количеством мякоти. Забегая вперед скажу, что постепенно черешни практически полностью вытеснили привычные вишни. Теперь уже вишни воспринимаются как экзотика, а черешня – привычное блюдо.
Ежедневно идут ликующие репортажи, как с самолетов опыляют огромные площади, и от этого опыления гибнут все вредители сельского хозяйства. Строятся все новые заводы по изготовлению химических удобрений, к ним прокладываются новые железнодорожные ветки, потом оттуда в села и деревни идут эшелоны с химикатами.
На всех станциях уже высятся горы этих химикалий, которые не успели вовремя вывезти, и теперь все это превратилось в камень. Отдают под суд председателей колхозов, что берут эти химикалии, раз уж сверху заставляют, но тайком сваливают в овраги. Поля покрывали таким количеством химикатов: одни – для урожайности, другие – убивающие сорняки и насекомых, что достаточно одного дождя, чтобы в соседних реках погибала вся рыба и вообще гибло все живое.
В быт вошли слова «гербициды» и «пестициды». Одни убивают вредные растения, другие – насекомых. В том числе и пчел, что пробуют собирать мед, дуры.
А в Антарктиде уже появились пингвины, насквозь пропитанные дустом. Как известно, он нерастворим, из организма не выводится, а только накапливается, пока не задерешь лапти кверху. И через тысячи лет будет убивать и убивать, а потом еще убивать.
Но, конечно, не Хрущев на самом деле виноват, хотя это привычно связывается с его именем: просто тогда еще никто не знал минусов любой химии, а уж поголовной и тотальной химизации – так и вовсе. Во всем мире была эйфория и всеобщее ликование, надежды, что всесильная химия разом решит все проблемы.
Если правду – то она в самом деле большую часть проблем решила. И впервые сумела накормить постоянно вымирающие от голода Африку, Индию, Индонезию, Бирму и прочие малоразвитые страны. Их вежливо называют слаборазвитыми, но на самом деле понятно, что это совершенно неразвитые, если сравнивать с европейскими.
Журналисты как одурели: чуть ли не каждый день изобретают новое название нашему времени: атомный век, век полимеров, век химии, а каждую стройку объявляют стройкой века.
Я бурчу, что это все глупо: сейчас только середина века: шестидесятые годы – как можно назвать что-то стройкой века, как будто знаешь наперед, что в семидесятые, восьмидесятые или девяностые уже ничего не будет построено?
Увы, при чем здесь глупо или не глупо, главное – сенсация, яркий заголовок, интересный текст. И неважно, что брехня, зато интересно.
В начале нашей эры население земного шара составляло около 200-300 миллионов человек. К 1000 году практически не увеличилось и оценивается примерно в 275 миллионов человек. К 1650 году достигло 545 миллионов, в 1800 году – 906, в 1900 – 1608, к 1940 году – это когда я уже был, мне исполнился год! – 2248, к 1950 – 2517, а в 1964 году равнялось 3260 миллионам человек!
Иначе говоря, за последние шестьдесят лет, на которые пришлись две неслыханные по масштабу истребления мировые бойни, – несмотря на это, население земного шара удвоилось за столь короткий срок! В ближайшие двадцать пять лет оно должно вновь удвоиться и к концу ХХ века достигнет примерно шести миллиардов.
То есть если я доживу до пенсии, что проблематично при такой собачьей жизни, то на Земле будет около шести миллиардов! Миллиардов, подумать только…
Нет, это не укладывается в голову.
Тараканы – звери тропические, нежные, капризные. В деревенских хатах типа нашей вечером жара побольше, чем в Сахаре, а за ночь выстывает так, что вода порой замерзает в ведре, а тараканам подай одинаковую тропическую температуру, какую дает паровое отопление.
Рассказывали про одного умника, что ходит в гости со спичечным коробком, полным тараканов, и незаметно выпускает их, чтобы и у других этого добра хватало. В нашем журавлевском доме тараканы не дожили бы до утра…
Диссиденты, диссиденты. В Харькове угрюмо бурчат, что зажрались там в Москве, могут себе это позволить. Попробовали бы подиссиденствовать не в Москве, где полно иностранных посольств, где стадами бродят корреспонденты крупнейших газет Запада, а, скажем, где-нибудь в Челябинске, Иркутске? Или, того хуже, в союзной республике? В том же моем родном Харькове?
Такой смельчак сгинул бы без следа, как и пропадали люди. Я им не прощу своего друга Костю Белобородова. Все это без огласки, все тайно, и никто не посмеет поинтересоваться: что случилось, куда такой-то исчез, потому что и спрашивающего могут преспокойно взять прямо на улице или когда вечером возвращается с работы, потренироваться на нем, обучаясь ломать кости, а также убивать голыми руками, затем отправить, как и остальных, под зеленый дерн в местном лесопарке.