Помню, в столовой ВЛК один из наших подходил ко мне, наклонялся и шепотом желал приятного аппетита. Только через несколько дней до меня дошло, что## он хотел этим показать.
Худяковы снова собираются в отпуск к морю. Полгода копят деньги, рассказывают всем, как поедут отдыхать к морю, потом едут, отдыхают и загорают там две недели, а по возвращении полгода рассказывают, как они ездили в отпуск к морю. Следующие полгода начинают готовиться к новой поездке, у каждого советского человека раз в году отпуск, и у каждого только две возможности: поехать к морю или же поехать в Прибалтику и сходить в Домский собор, чтобы потом полгода рассказывать о пребывании «в Европе».
Правда, можно отпуск проковыряться на даче, но таких презрительно не замечают, это не интеллигенты.
И совсем уж дико выглядят странные особи вроде меня, которые за всю жизнь ни разу не «отдыхали», то есть не ездили к морю, не ездили ощутить себя европейцем и даже не копались на приусадебном участке.
Мы, слушатели ВЛК, тем не менее – учащиеся, а это значит – нас тоже касается всесоюзная разнарядка насчет «картошки». Нам объяснили, что за два года обучения нам нужно будет один (!) раз побывать на овощной базе, после чего руководство Литинститута поставит галочку, что мы свой гражданский долг выполнили.
Посмеиваясь над этой глупостью, мы двинулись на овощную базу. У меня еще оставался осадок после неприятного разговора с лауреатом Сталинской премии и тем, что последовало, но по дороге развеялся, наконец прибыли, нам объяснили, что надо пересмотреть виноград – весь ли хорош, и в каком состоянии бананы. Посмеиваясь еще больше, мы сели жрать этот виноград и бананы и тут обнаружили, что поблизости трудятся, обдирая листья капусты, потрясающе красивые девушки!
Не просто потрясающе, а… ну просто слов нет, насколько. Самые смелые из наших вээлкашников решились наконец приблизиться, представились, кто и откуда, а девушки сообщили, что они из ГИТИСа, актрисы. Они, в отличие от нас, работают здесь уже второй месяц. И еще им предстоит в самом деле перебирать грязную картошку месяца полтора. На робкую просьбу дать телефончик, тут же написали, более того – напросились прийти в гости к нам прямо в общагу.
Я видел, как наши обалдели, у них никогда таких красоток не было, вообще в их городах, селах и аулах таких не бывает, а тут вдруг такое… да не снится ли?
На другой день, не дожидаясь выходных, красавицы-актрисы начали появляться у нас в общаге…
И тогда только я понял, что мы, вот такие, какие есть, уже чего-то да стоим. Ведь мы уже члены Союза Писателей СССР, почти все мы – лауреаты местных премий, но самое главное в том, что нам всем от двадцати пяти до тридцати пяти, а путь наш только начинается. Писатель, в отличие от спортсмена или геолога, с каждым годом пишет лучше, сам становится умнее и мудрее, а это значит, что и произведения поднимаются на новые уровни.
Иное дело – актрисы, у которых так много зависит от внешности, молодости. И потому чисто по-женски стараются прислониться к сильным и крепко стоящим на ногах мужчинам.
Мы, оказывается, чего-то стоим, сказал я себе. Уже стоим. Вот так только и поймешь свое место в обществе, когда посмотришь на себя глазами другого человека.
Как я уже говорил и еще скажу, я никогда не получал от Союза Писателей, вернее, от приналежащего ему Литфонда квартир, дач, автомобилей, никогда не ездил к Коктебель, Переделкино, вообще не ездил по бесплатным или льготным путевкам в дома творчества. И вообще ни по каким не ездил. Однажды мне попытались всучить чуть ли не силой путевку в престижный дом творчества, я засопротивлялся: работать не так скучно, как отдыхать, ну что я, голых баб не видел, да еще пьяных? Для этого не надо ехать так далеко, не верю, что там в чем-то лучше, все они одинаковы…
Тогда сразу еще не понял, почему вдруг начали сперва издали закидывать дерьмом, а потом, осмелев, уже и в открытую. Оказывается, что посмел выделяться, что, гад такой, стараюсь выглядеть чистеньким, а вот мы, «все нормальные писатели» вроде бы хуже, а ты, гад, хочешь быть нам постоянным укором? Так не будешь, щас и тебя дерьмом закидаем, чтоб не выпендривался. И чтоб другие видели, что и Никитин в таком же говне, как и мы все. А раз все в говне, то это и не говно вовсе, это так, норма. Все нормально!
Ну что мне мешало хотя бы поддакнуть, согласиться, что да, в издательствах засилье тупых редакторов, принимают либо по блату, либо своих, а так как мест все же ограниченно, то талантливым авторам никак не пробиться? И стал бы я сразу милым и симпатичным абсолютному большинству. А когда вот так заявляю, что талантливо написанную вещь заметит любой редактор, то тем самым косвенно всех отвергнутых обзываю, говоря мягко, не совсем талантливыми. И потому сразу же поднимается раздраженный вой, что этот Никитин просто дурак, сам писать не умеет, а печатается только по блату, у него и строчки кривые, и ноги, и у кого-то шубу украл…
Да лучше бы поддакнуть, это понятно, но что-то вот не дает – и все. Ступор какой-то. Как вот говорят, рука не поднялась, язык не повернулся, так вот это самое: не могу поддакнуть, согласиться или хотя бы промолчать. Ну на фиг лезу со своим просветительством к тем, кому на свету неуютно? И все-таки лезу. Наверное, в самом деле дурак.
В обществе, где существует давление власти, возникает естественный протест снизу, чаще всего бессильный и беспомощный, но все же протест. Ловкие люди тут же воспользовались и этим обстоятельством, умело играя на слухах, что вот они только что написали великолепную и умную книгу, но ее ни за что не издадут, потому что там есть острые места…
Если же рукопись все же проходила в печать – эти люди умеют пробивать и проталкивать, – то тут же распространялся слух, кто «все самое интересное» вырезала цензура. И что автор находится чуть ли не в «черных списках». Я прекрасно знаю, что эти авторы никогда-никогда и близко не были к «черным спискам», но общественному мнению нужны герои-борцы, и вот эти люди прекрасно имитировали борьбу с деспотическим режимом, в то время как настоящие борцы влетали в «черные списки», отправлялись в лагеря, попадали в психушки.
Я застал и присутствовал при очень мерзкой игре весьма ловких ребят от литературы, что сумели поставить себя в роли борцов. Это автоматически зачислило в их читатели всех, кто ненавидел эту гребаную власть, а ненавидели ее практически все. Кто сумел всех, кто не принимал присягу им личной верности, немедленно объявить врагами демократии, прислужниками тоталитарного режима, гадами и сволочами, которым вполне этично вредить всеми методами, шельмовать, придерживать их рукописи, хулить в прессе, не давать нигде ходу.
Кстати, даже сейчас в Ленинграде, а теперь Санкт-Петербурге, писателями, к примеру, считают только тех, кто сидел и сидит с открытым ртом на определенных семинарах, а остальные авторы как вроде бы и близко к литературе не стояли. Ничего не забыли и ничему не научились, как сказал кто-то о Людовиках. В Питере смена режима тоже не заставила по-другому посмотреть на реальность и увидеть, кто есть ху на самом деле.
Тема бессмертия в литературе – запретная тема! Почему, зачем – понять я не мог, но всегда сражался против этой нелепости. И хотя это походило на сражение муравья со стадом слонов, все же я не отступал и… вот оно пришло время и бессмертных троих из леса, и трансчеловеков, и вообще рассыпались железные стены запретности.
Но тогда нельзя было сказать доброго слова о бессмертии, разрешалось только пинать его, уничтожать, изничтожать, оплевывать, обличать, а также обязательно доказывать, что нет ничего прекраснее человеческого тела, что только в человеческом теле надо жить и оставаться в нем всегда и при всех обстоятельствах. Для подтверждения этого идиотского тезиса шли косяком, как рыба на нерест, рассказы и повести, где к умирающему калеке приходит ученый и умоляет либо переселиться в тело киборга, либо в тело выращенного клона, и почти всегда герой гордо отвергает и умирает. А в тех отдельных случаях, когда поддается слабости и переселяется – надо же дать что-то интересное! – вскоре горько раскаивается и обрывает жизнь самоубийством.
Меня всегда это удивляло, а потом и начало бесить. Культ человеческого тела – это эллинизм, кто знает, тот сразу вспомнит, кто такие эллинисты. Это те, кто предал свой народ и вместе с греками уничтожали его усердно, а потом еще встащили свинью на алтарь, сварили и съели.
И не фиг кивать на Библию, мол, каким Бог сотворил человека, таким должен и помирать, – это дурость и непонимание: под руководством Бога человек совершил обрезание, то есть редактировал созданное Богом, что значит положил начало изменениям. Потом начали делать костыли, искусственные зубы, челюсти, протезы, сердечные клапаны, пошли пересадки сердца, почек…
Читая рассказы, как умирающий калека отказывается от бессмертия, я всякий раз спрашивал себя: неужели это только я такой урод, что вот прямо сейчас, будучи молодым и сильным, здоровым, мастером спорта, у которого жизнь впереди, взял бы и охотно переселился бы в тело киборга или даже гигантского компьютера? Ведь это же столько новых возможностей, это же так много можно узнать, ощутить, совершить!
Ессно, на меня смотрели с отвращением, а рассказы о бессмертии, где оно не топталось ногами, мне тут же заворачивали. Да, я допускаю, что и такая идея о бессмертии, как о его неприемлимости, может существовать в литературе, но это жутко, когда она объявляется единственно верной и вообще – единственной! С одной стороны – тоталитарная власть, с другой – эта литературная мафия, преследующая свои узкоклановые цели и растаптывающая всех, кто не поцелует кольцо на руке дона.
Да ладно-ладно, я же не указываю пальцем?
Распухли грудные железы. Боли нет, но подходит весна, а там наступят летние месяцы, когда придется снять верхнюю одежду, а у меня эти безобразные наросты…
Сходил к врачу, тот стал весьма серьезным. Позвал коллег, посовещались и немедленно переправили в институт онкологии. Там взяли анализы и довольно скоро прозвучало слово «cancer». К счастью, еще сравнительно ранняя стадия, хоть и не самая начальная. Приговор: срочно срезать обе грудные железы. Немедленно, пока не дало метастазы. Я ощутил отчаяние: а как же на пляже? Для кого-то пустяк, есть же люди, что вовек не видят моря или реки, но я родился на берегу реки, плаваю как рыба, стал мастером спорта по гребле, привык красоваться на пляже… Если сынок богатых родителей может бахвалиться отцовской машиной, то чем еще бахвалиться бедняку, как не своей мускулистой фигурой, если она есть? Но если срежут грудные мышцы, я буду настолько обезображен, что никогда-никогда уже не выйду в одних плавках на пляж, да и с женщинами… гм… хоть снова возвращайся к старым временам, когда обязательно надо было погасить свет до того, как начнешь раздевать женщину и раздеваться самому.
Сейчас, когда фигура для меня уже ничего не значит, хотя я по-прежнему поддерживаю ее в форме, я решился бы на операцию без колебаний. Ну, наверное бы, решился. Но мы все проходим через возраст, когда внешности придаем чересчур большое значение. Да что там внешности: разве не у нас в стране совсем недавно шла жестокая война за узкие брюки? Разве я не участвовал в этой войне со всем пылом и яростью, достойными лучшего применения?
Но мой дедушка умер от рака, не дожив до пенсии. Еще от рака умер дед Савка, и тоже очень рано. У моей мамы опухоль из мозга удалили сравнительно вовремя, и хотя она оглохла на одно ухо и постоянно слышит с той стороны шум, однако выжила, справилась, приспособилась к новому образу жизни, сейчас прекрасно себя чувствует. Так что рак у нас – наследственное.
Да, я отказался от операции. Даже на химию не пошел, а там же в институте глотал по два десятка одних таблеток, по два – других, чистил организм, жрал траву и молодые листья с деревьев, плюс – дикая уверенность фанатика, что со мной ничего не случится, что выживу, не умру, небо не допустит, чтобы я ушел из жизни раньше, чем совершу нечто предназначенное и предначертанное.
Не так важно, великое или малое, но главное – я не совершил, чувствую, что не совершил. Значит, я должен, я обязан жить!
Моя наглость и сверхуверенность в том, что я нужен, что без меня все мироздание застопорится, звезды перестанут вращаться, – сработали. Очень медленно опухоли начали спадать. Правда, лето пришлось пропустить: показаться на солнце – вызвать новый неконтролируемый рост опухолей, но к осени почти все пришло в норму, а зимой уже я сам не находил признаков опухолей.
Для меня главное было в том, что, как сказали бы сдвинутые на йоге, я вышел на качественно новый уровень самосознания или самообладания, уж не знаю, как вернее. На этот раз я не изнурял себя сыроедением, не так уж и чистил организм: в основном твердил себе как баран, что я – здоров, у меня все не просто великолепно, но и становится все лучше и лучше.
Это – сработало.
Читая жизнеописание Уинстона Черчилля, который курил жуткие сигары и ежедневно выпивал смертельное для нормального человека количество виски, наткнулся на интересный абзац: «…факторы, которые сумели нейтрализовать пагубные воздействия Уинстона на собственное здоровье. Это – постоянное и крайне прямое, сохранившееся на всю жизнь стремление заниматься лишь теми делами, которые его интересовали: смолоду он был в школе крепко сечен розгами, и не раз – за нежелание учить те предметы, что были чужды ему. Учителя считали его тупицей. Но зато книги, которые увлекали его, он мог читать и штудировать часами».
Все-таки приятно натыкаться на людей, достигших успеха, которые вели себя точно так же. Меня розгами не секли, но только потому, что такое наказание в советских школах уже отменили, зато оставляли на второй год, а потом вовсе исключили из школы. И тоже учителя считали меня тупицей, хотя я уже тогда знал ряд предметов лучше, чем они. И книг читал столько, что вынужден был одновременно записываться в несколько библиотек, потому что больше двух книг на руки не выдавали. И если приносил слишком рано, библиотекарь всегда намекал, что книги вообще-то надо было бы и читать тоже.
Помимо художественных книг я обожал читать научно-популярную серию, где так увлекательно рассказывали о физике, астрономии, геологии, палеонтологии, математике, о грядущих чудесах науки, как, например, дальновидение, впоследствии осуществленное и названное телевидением…
Но с точки зрения тупенького среднего человека – дурак. Одно утешение, что дураками считали и Дарвина, и Ньютона, и Линнея, а родителям их рекомендовали взять их из школ и попробовать учить чему-нибудь попроще. Например, ремеслу плотника.
Очень серьезная беда: просто физически не могу давать взятки. За всю жизнь никогда и никому не давал взяток. Как результат: в каждом издательстве, где я публиковался, при Советской власти у меня вышло только по ОДНОЙ книге. После первой полагается делиться гонораром, после этого будет открыт доступ к следующей. Нет, гарантии не будет, все равно обивать пороги, носить подарки всемогущим редакторам, лебезить и кланяться, однако доступ будет открыт, и через три-четыре года книга – возможно! – будет опубликована. Но у того, кто не делится, такая возможность закрыта навсегда.
Я так не делал. Нет, денег не жаль, я ими сорил вовсю, но, повторяю – у меня что-то с психикой: просто не мог дать взятку, рука не поднимается, язык немеет и ноги деревенеют. Вот просто не мог, и все. Не только морально, это еще как-то переборол бы… наверное, но когда рука немеет – это серьезно.
Возможно, я – единственный автор в СССР, который никогда не давал редакторам взяток за публикацию.
Почему публиковался везде, кроме Харькова? В Харькове надо давать взятку, а так послал рассказ по почте… Вроде и дал бы, да вот живу в другом городе…
Потому и копилась, крепла и разбухала сконцентрированная ненависть всего объединения издательской-писательской элиты к единственному, осмелившемуся жить не по их законам. Редакторы ненавидели и распускали порочащие слухи в отместку за то, что посмел не подчиниться их законам, писатели – что единственный оказался незапачканным, укором им всем. И потому всюду громко говорили, что Никитин – ничтожен как писатель, что это не больше чем случайно попавший в литературу сталевар, что умеет жонглировать двухпудовой гирей, но не в состоянии переставить пару слов, что за него пишут другие люди… и т.д. и т.п.