В этом плане они видятся мне в одном историческом ряду — Линкольн, Столыпин, Киров, Ганди, Кеннеди…
За ними голубых мундиров тень…
* * *Одно остается непонятным: почему убийство Сергея Кирова называют только политическим актом? Уголовник прикончил соперника с помощью фанатика «шестерки», — вот что произошло в Смольном 1 декабря 1934 года.
Авраама Линкольна убили с целью изменить государственную политику. И в Джона Кеннеди стреляли не из ревности. Но и Сталин, устраняя Кирова, разве не изменил сразу же круто внутреннюю политику?
Трудно в наш адов век провести грань между уголовщиной и политикой. Вот и в деле Кирова тесно сплелись эти два начала.
Развязать террор и поставить великий русский народ прочно на колени. Все народы бывшей царской империи — на колени. Убрать главного соперника в борьбе за новую монархию, свалить вину за убийство на других соперников. Шантаж, провокации, клевета, тихие убийства, громкие процессы, — чего здесь больше — уголовщины или политики?
Не будем вникать в дозировку сталинской кухни. Важно, что Он достиг своей цели. Вернее — нескольких целей.
Убрал главного соперника. Дискредитировал, а затем казнил других партийных лидеров. Запугал народ обострением «классовой борьбы» и под этот шум начал истребление ленинской гвардии.
Лицензию на массовые убийства он выписал себе сам — кровью Кирова.
И для усиления резонанса — прославление убиенного. Имя Кирова присваивают заводам, колхозам, шахтам, академиям, школам, кораблям… Этой чести удостоены две области и 17 городов. На карте страны появилось три Кировска, три Кировское, Кировоград и Кировград и т. п. В Карском море — острова…
Щедрые знаки неизбывной скорби Сталина и — ежедневные напоминания о коварных убийцах из троцкистско-зиновьевско-меньшевистско-монархической банды.
Публичные процессы 1936–1938 годов — для них.
* * *Ну, а если допустить, что Сталин, хотя и прошел в состав ЦК (он не мог не пройти, ибо список кандидатов, кстати, им же составленный, ограничивался числом членов ЦК), но на первом же заседании пленума его в секретариат не избрали, и генсеком стал Киров. Неужто история пошла бы другим путем? Слишком слаб, слишком наивен был Киров для роли вождя. Экспресс псевдо социализма набрал такую скорость, что остановить его не смог бы никто — ни группа лиц, ни тем более один человек. Пример тому и подтверждение из будущего — краткое правление Хрущева.
* * *Сталин понимал, что убийство Кирова многие, не только сотрудники НКВД, связывают с его именем. И возводя чудовищное здание показательных процессов, он неотступно думал над тем, как пристроить к убийству Кирова уцелевших политических противников, нареченных им «оппозиционерами», а потом — «врагами народа».
И вот, на процессах 1936, 1938 годов убийство Кирова инкриминируется отсутствующему Троцкому и — по очереди — арестованным Зиновьеву, Каменеву, Бухарину, Рыкову…
Советскому народу внушили, будто указание Ягоде и Запорожцу ликвидировать Кирова дал… Авель Енукидзе. Ситуация в годы сталинской диктатуры вовсе нереальная.
Сталин действовал по принципу: «Ничего, все слопают!» И не ошибся.
В тридцать шестом, когда в Колонном зале Дома Союзов шел процесс, мне, студенту-историку, было шестнадцать. Отцу пятьдесят три. Он тяжело переживал гибель Кирова. Прокурору РСФСР выдали пропуск в Дом Союзов, он приходил домой мрачный, подавленный…
Доверчивый, чистый в помыслах, разве он мог подозревать Сталина? Из старых большевиков единицы догадывались. И молчали. До самого XX съезда молчали.
Только спустя три года после смерти Сталина, в 1956 году, впервые публично были высказаны сомнения в достоверности официальной версии убийства Кирова. Это сделал Никита Сергеевич Хрущев на XXI съезде партии. Через пять лет, на XXII съезде, он еще чуть-чуть приподнимет занавес над злодейским убийством. Но далее глухих намеков в адрес главного виновника пойти не отважится.
А ведь он уже располагал материалами специальной комиссии ПБ по расследованию обстоятельств этого дела. Хрущев обещал обнародовать данные и выводы комиссии.
Сотни свидетелей опросила комиссия ПБ в Москве, Ленинграде, других городах. Горы документов исследовала. Комиссия получила доступ в сверхсекретные архивы ЦК (в подвалах Кремля их охраняли люди, поставленные еще Маленковым) и НКВД.
Это был огромный труд. И опасный.
— Как вы не боитесь браться за такое дело? — спросил члена комиссии Алексея Ильича Кузнецова бывалый энкаведист. — Вы хоть понимаете, сколько колесиков вы задеваете?
Сей «коммунист» охотно сообщил бы любые сведения, касающиеся убийства Кирова, если бы он работал в тридцать четвертом году не в транспортном отделе, а в секретно-политическом… Он посоветовал расспросить бывших сотрудников СПО.
Ну кто не знает, что их расстреляли, всех до одного расстреляли по указке Сталина…
Другой участник событий, случайно уцелевший сотрудник Запорожца, пытался уговаривать:
— Скажите, ну зачем вам это нужно?
Кузнецов ответил:
— Это всем нужно, очень нужно!
Бывалый товарищ не унимался:
— А вы не боитесь, что вас «того»?.. Устроят небольшую автомобильную аварию и…
Этот «доброхот» сразу предупредил:
«Я вам ничего не скажу. Я еще хочу жить».
…Зимой 1957 года несколько членов комиссии прибыли в Ленинград. Они попросили шофера завезти их по дороге в Смольный на улицу Воинова. Вот и стена склада, возле которого 3 декабря тридцать четвертого года убили Борисова, телохранителя Кирова. Остановили машину. Шофер улыбнулся понимающе: «А… Значит, вы — та самая комиссия Политбюро… Вам поручено расследовать дело об убийстве Кирова… Чего ж тут расследовать, — весь Ленинград знает, что Кирова убил Сталин».
… Разве тогда, после убийства Мироныча — так звали его заводские рабочие — трудовой Питер не распевал (шепотом, с оглядкой) вот такие частушки:
А члены комиссии молча смотрели на место гибели Борисова. Им вспомнилось предостережение «доброхота». Опытные товарищи могли бы и сейчас небольшую натуральную аварию устроить. Не обязательно здесь, можно и на другой улице. Впрочем, чем это место плохо? Так сказать, в ознаменование…
Материалы комиссии подшили, переплели и все тома… положили в архив.
Прошло десять лет, подули новые ветры, и началось такое, чему нет имени. Пухлые тома извлекли из хранилища, и партийные следователи, люди, нареченные «совестью партии», стали вызывать всех лиц, давших наиболее важные показания той комиссии. Свидетелей, разоблачивших истинного вдохновителя и организатора убийства Кирова, передопрашивали с пристрастием.
Великий почин
…Он действительно стал месяцем Великого почина, декабрь тридцать четвертого. Еще не был объявлен приговор по делу об убийстве Кирова, а рабочие Балтийского судостроительного завода потребовали очистить Ленинград «от всех бывших людей, пригревающих у себя змеиных выродков, пытающихся жалить нашу партию, наш рабочий класс»[132].
А как отличить «бывшего» от «настоящего»? И почему чистке подлежит только Ленинград? Сталин этими вопросами не задавался. Он всегда знал чего хотел.
Передовая «Правды» 25 декабря озаглавлена так: «О гнилом либерализме Днепропетровского горкома. О революционной бдительности». Это уже сигнал для всех горкомов и обкомов. Сигнал к всеобщей чистке.
Все, что было до этого, отзвучало прелюдией к Большому Террору. К декабрю 1934 года на счету Сталина числилось каких-нибудь миллионов двадцать умерщвленных голодом и пулей крестьян и рабочих, если не считать погибших по его личной вине на фронтах гражданской войны. Да восемь миллионов высланных. Мастер только настраивал свою мясорубку.
…Леди Астор, посетившая Москву в декабре 1931 года, удостоилась редкой чести быть принятой новым Вождем. В ходе беседы она задала вопрос, который вряд ли отважился бы задать Сталину кто-либо другой.
— Сколько времени вы будете еще убивать людей?
Переводчик онемел. Но Сталин настоял на переводе, и не задумываясь, будто ожидал подобного вопроса, ответил наивной леди:
— Этот процесс будет продолжаться столько, сколько нужно для становления коммунистического общества[133].
Еще Достоевский в «Беседах» заметил, что понадобится не менее ста миллионов жертв, чтобы остальные жили покорно в казарме.
Этот убойный тезис создания коммунизма на трупах выглядел без теоретической базы несколько сиротливо. Иосиф-Строитель не стал утруждать себя разработкой научных доктрин, а с детской непосредственностью объявил, что по мере достижения социализма классовая борьба будет обостряться. Отсюда вытекал тезис о массовых убийствах как непременном условии победы коммунизма. Тут сошлись воедино теория и практика сталинской интерпретации марксизма-ленинизма. Получилось просто и изящно, как у заправского мясника.
Только вот какая беда: не все коммунисты научились понимать Сталина с полуслова. Не всем пришлись по вкусу его философские досуги. Послушайте, что сказал Бухарин в апреле 1929 года на пленуме ЦК:
«Эта странная теория возводит самый факт теперешнего обострения классовой борьбы в какой-то неизбежный закон нашего развития. По этой странной теории выходит, что чем дальше мы идем вперед в деле продвижения к социализму, тем больше трудностей набирается, тем больше обостряется классовая борьба, и у самых ворот социализма мы, очевидно, или должны открыть гражданскую войну, или подохнуть с голода и лечь костьми».
В стремлении развенчать несостоятельного «теоретика», Бухарин прибегнул к гиперболе. Ан, напророчил Николай Иванович: гипербола обернулась былью.
Но до Бухарина, вероятно, не дошло одно высказывание самозванного вождя. Вот это: «Лучше привить маленькую оспу, — тогда не будет большой».
Несколько слов, оброненных Сталиным за бутылкой имеритинского, за домашним столом, выстроились в афоризм, который сделал бы честь Макиавелли.
Итак, террор как средство профилактики против народного восстания. Тут уж точки над i, как говорил Бухарин, поставлены все…
Но террор — это не только и не столько тридцать седьмой год. И не тридцать пятый, когда, убив Кирова, Сталин открыл шлюзы. 37-й — это для обывателей, имя им легион. Террор как средство строительства социализма зародился на почве беззакония при жизни Ленина. Он вырос из системы однопартийной диктатуры. Ленин, включивший в 1917 году в правительство представителей эсеров и меньшевиков, потом не сумел удержать их рядом, ибо никто не хотел мириться с антинародной политикой ущемления свобод. Ленин мог еще при жизни сохранить демократические порядки, атмосферу равноправия и равных возможностей для иных партий. У американцев это называется «дать шанс».
Ленин не дал этого шанса никому.
Когда в 1918 году Сталин начал травить Мартова, применяя неконституционные методы и средства, Ленин молчал.
Дело «Тактического центра» проходило следственные инстанции в 1920 году. По этому делу арестовали брата Мартова Б.О. Левицкого и сослали в Сибирь. ЧК начала открыто преследовать всех мыслящих иначе, всех, кто осмеливался говорить, обсуждать события, историю, философию не в предписанных казармой условиях — на виду у всех, под надзором партийных функционеров, преподавателей, агитаторов, — а в своем кружке с близкими. Примеров много, вот один.
Г.Д. Залмановская вместе со своими сверстниками и подругами, восемнадцатилетними комсомольцами, участвовала в обсуждении марксистских книг начала двадцатых годов. В 1924 году взяли всех — и тех, кто читал, и тех, кто слушал…
20 января 1922 года Л.Д. Троцкий делал доклад на конференции молодежи и, коснувшись новой экономической политики, разъяснил, что НЭП предполагает «использование капиталистических форм и методов для социалистического строительства». Один из слушателей, восемнадцатилетний студент Л. Гурвич, «утверждал, что мы вернулись к капитализму и что Ленин открыто это признал, говоря о государственном капитализме». Сообщая об этом инциденте в своем «совершенно секретном» письме от 21 января, Троцкий советует Ленину выступить с разъяснением спорного вопроса. Больной вождь ответил тотчас:
«Товарищ Троцкий, я не сомневаюсь, что меньшевики усиливают теперь и будут усиливать свою самую злостную агитацию. Думаю поэтому, что необходимо усиление и надзора и репрессий против них. Я говорил об этом с Уншлихтом и прошу Вас найти десять минут для разговора с ним по телефону. Что касается вопроса по существу — я думаю, что согласен с Вами. У меня теперь появляется желание написать статейку на темы, близкие к затронутым Вами, но все же я едва ли могу сделать это раньше чем через две недели. Поэтому было бы чрезвычайно полезно, если бы Вы пошли в открытый бой в печати, назвали этого меньшевика, разъяснили злостный белогвардейский характер его выступления и обратились с внушительным призывом к партии подтянуться»[134].
Боевая ортодоксальность Ленина переросла в политику жестоких репрессий. Глава государства обратился по поводу высказывания инакомыслящего к Уншлихту, тогдашнему заместителю председателя ОГПУ.
В конце 1921 — начале 1922 года внутри РКП возникли оппозиционные группы из рабочих, старых членов партии:
Рабочая оппозиция (Шляпников, Медведев, Коллонтай).
Рабочая группа (Мясников).
Рабочая правда (Богданов).
Группа 22-х (Кузнецов).
Ленин полагал, что НЭП несомненно активизирует деятельность и меньшевиков и эсеров. Вывод: социалистов надо изолировать от общества, но содержать их в тюрьмах «бережно»…
Членов оппозиционных групп начали арестовывать и «бережно» содержать в политизоляторах уже с 1922 года. Меньшевиков брать было легко. Они пошли добровольцами на фронт, и в 1923–1924 годах их забирали по старым мобилизационным спискам.
В 1923 году был введен запрет на жительство в крупных городах всем «чуждым элементам». «Минус 6» налагал запрет на Москву, Ленинград, Харьков, Киев, Ростов, Одессу. Поздней минус охватывал уже 16 городов и больше. Этот «минус» обычно следовал за высылкой или тюремным заключением. В 1925 году был запущен конвейер непрерывного действия для инакомыслящих: политизолятор (3 года) — ссылка (3 года) — «минус» с прикреплением. Затем следовал новый арест и — по тому же конвейеру. Проживание под знаком «минуса» означало обязательную отметку, раз в две недели, у коменданта ГПУ. Менять место жительства репрессированный не мог, на работу устроиться без указания также не мог.
С конца 1922 года меньшевиков вылавливали целеустремленно. Закрыли их клуб «Вперед» в Москве на улице Мясницкой. Уже в августе 1920 года взяли группу молодежи. В феврале 1921 года арестовали в этом клубе 150 человек. В Бутырках собралось до 300 социалистов всех направлений. 25 апреля 1921 года произошло массовое избиение заключенных в Бутырской тюрьме. В феврале 1922 года, как результат переписки Ленина с Троцким и телефонного разговора с Уншлихтом, — арест ядра молодежной группы, 25 человек, в Москве. Всех — на Лубянку, а там строгий режим, приведший к протесту. Потом — приговор к дальней высылке, голодовка протеста, «смягчение» приговора…
Это лишь краткое извлечение из хроники раннего террора против молодых и, заметим, благожелательных критиков режима.
«…надлежит и в церкви ереси иметь, дабы открылись между вами искусные», — поучает святой апостол Павел коринфян[135].
Попался бы святой Павел в руки Сталина, только бы этого апостола и видели. Ну, а при Ленине что сделали бы со святым, — «просто» сослали?..
Корни сталинщины — тотального террора — уходят в заботливо и обильно унавоженную почву.