Через несколько лет после смерти Ленина Сталин стал тяготиться узкими масштабами террора против меньшевиков и эсеров. Человек с размахом, он уже в середине 20-х годов затеял широкое преследование грузинских меньшевиков. В Ленинграде оппозиционеры имели свою подпольную типографию. По предложению Сталина ГПУ подослало туда своего агента, который на следствии оказался… «белогвардейским офицером». В этой акции чувствуется направляющая рука опытного провокатора.
…Летом двадцать седьмого года «по решению Политбюро» Троцкого выслали в Алма-Ату. Сталин задумал отправить Троцкого втайне от людей. Пока бригада гепеушников взламывала запертую дверь квартиры, Лев Давыдович успел набросать прощальные строки товарищам.
«Нас продуманно провоцируют на протесты, Сталин сознательно вызывает на возобновление оппозиционной борьбы. Он знает, мы не станем молчаливыми обывателями, не отдадим молча и равнодушно судьбы наших товарищей. Нас намеренно толкают, чтобы иметь предлог для усиления репрессий, которые становятся жестокими, беспощадными и бесстыдными. Сталин хочет не только продолжать борьбу против нас, он хочет физически уничтожить оппозицию»[136].
Сталин испытывал к Троцкому сатанинскую ненависть и одновременно страх. Он боялся его непререкаемого авторитета как вождя революции и Красной армии, его огромной популярности в партии и в народе. Сталин уже принял решение о высылке Троцкого в Алма-Ату, но агенты донесли о толпах людей, собравшихся перед Казанским вокзалом на проводы опального вождя. Тогда генсек перенес отъезд на другой день. Эту акцию ГПУ выполнило на современном уровне: Троцкого препроводили в вагон силой, тайно, накануне назначенного вторично (и официально объявленного) дня…
А потом — инспирированная Кобой клеветническая кампания против «продавшегося» международной буржуазии Троцкого.
Пройдет всего год-два, террор начнет расти вширь и вглубь, он станет качественно иным. Вот уже в грузинских тюрьмах начали бить арестованных. Какой-никакой, а почин…
Талант верховного экзекутора окончательно сформируется в годы повальной коллективизации и массового избиения крестьян и инженеров. Вообще к специалистам душа у Сталина не лежала. В годы гражданской войны он выкорчевывал «военспецов», бывших офицеров, честно служивших в Красной армии. Теперь ему инженеры помешали, и он решил с помощью своего давнего приятеля, пробравшегося в Органы, Е.Г. Евдокимова, сколотить вредительскую организацию. Три месяца, май-июль 1928 года Шахтинское дело занимало умы современников.
Менжинский поначалу отказался инкриминировать инженерам вредительство, он хотел даже привлечь Евдокимова к ответственности. Судить надо было не честных инженеров, а Сталина, истинного организатора провокационного процесса. Уже тогда генсек показал полное пренебрежение планами экономического возрождения страны. Пусть экономика останется на уровне мануфактурного производства, лишь бы ему, Сталину, закрепиться на Кремлевском холме.
Процесс проходил при «открытых дверях», в присутствии представителей иностранных информационных агентств. 52 обвиняемых и — никаких улик. Их пытали и они «признались» во вредительстве…
В привычной роли прокурора-обвинителя выступил Николай Крыленко, бывший революционер, бывший соратник Ленина.
Сталин выпустил на сцену сына «врага народа» А. Колодуба. Двенадцатилетний мальчик потребовал для отца смертной казни, а заодно попросил для себя новую фамилию. Об этом поведала читателям газета «Правда».
Потом будет Павлик Морозов, также лихо предавший родного отца. Это целое «движение», которому Сталин, инспирировавший его, старался придать массовый характер.
Зачем все-таки понадобилось Сталину Шахтинское дело? Страх породить у народа перед вредителями. Проверить послушность аппарата партийного, государственного, и боевую готовность органов сыска, кары и юстиции перед настоящим делом — большим террором. И последнее, но весьма важное обстоятельство: надо было как-то объяснить неудачи в экономической области, оправдаться перед общественным мнением — тогда оно еще существовало не только вне страны.
Шахтинский процесс прошел на довольно примитивном уровне, но слепленный по прямому указанию генсека, он был использован Сталиным как дипломная работа перед выходом на сцену в новой роли верховного диктатора.
Избиение крестьян в деревне сопровождалось истреблением служителей церкви, закрытием монастырей, сносом храмов, церквей, мечетей, синагог. Послушная Академия наук (уже послушная!) сняла с охраны большинство памятников культуры, и под ударами новоявленных гуннов пали бесценные творения предков. Не все церкви уничтожали, не хватало тюрем — и вот собор Соловецкого монастыря превращен в арестантский барак, церковь Бутырской тюрьмы — в пересылку…
Арестантские эшелоны с сосланными священниками, монахами и их «пособниками» потянулись на север, на восток. В деревнях жгли иконы, грабили закрытые церкви и опустевшие дома репрессированных. Потом принялись за кладбища. Молодые люди пели:
Дети тоже пели. Мародерам — государственным и самодеятельным, поддержанным армией добровольных хулиганов, было все равно какими вырастут дети. Они спешили взять «свое»… Отпущение грехов им было гарантировано: в 1929 году состоялось специальное антирелигиозное совещание ЦК, потом — весьма воинственный второй съезд Союза воинствующих безбожников (СВБ).
Но бывший семинарист перестарался. Сведения об учиненном им церковном погроме просочились за границу, и папа Пий XI в январе 1930 года призвал христиан ко всеобщему молебну за гонимых в советской России верующих. Еще немного и весь культурный мир отвернулся бы от страны, которая с таким трудом добилась международного признания. Пришлось бить отбой. В статье «Головокружение от успехов» (2.03) генсек выразил деланное удивление по поводу самовольного снятия церковных колоколов. В постановлении ЦК от 15 марта 1930 года «Об искривлении партийной линии в колхозном движении» нашлось место для осуждения практики закрытия церквей. То был маневр: Сталин не собирался открывать вновь ни одной церкви. Что до священников, то вернуть их «с того света» он был уже не в силах.
К 1928 году Сталин прочно занял главное партийное кресло. Однако не в его натуре было успокаиваться на достигнутом. Он возжелал привить своим подданным стойкое отвращение, мало — боязнь перед словом «троцкист». Каждый член партии, каждый гражданин страны советов должен знать и помнить, что троцкист — враг. Приверженцы Троцкого — агенты империализма, шпионы, диверсанты, вредители. Чуть позднее эту «истину» будут преподавать, наряду с другими истинами той же пробы, во всех школах, ВУЗах, политкружках. И в головы, набитые догмами, как банка прокисшими огурцами, Сталин втиснул еще одну догму: «троцкисты — враг номер 1».
Чтобы придать ей вес официальной истины, требовались жертвы — доказательства. Ими-то Сталин заполнил в году двадцать девятом камеры Бутырской тюрьмы. Оставшимся пока на воле сторонникам Троцкого генсек предоставил возможность каяться публично на страницах газет.
Охотнее всего Органы стряпали дела групповые: на «организациях» можно карьеру сделать и видимость напряженной работы создать. С кем? Да хоть с этой, с агентурой международного империализма…
В Ленинграде арестовали членов религиозно-философского кружка А.А. Мейера, автора ряда книг: «Введение в философию религии», «Религия и культура», «Народ — не толпа. Что такое свобода, церковь и государство». Все они вышли в свет до революции.
…Их было двенадцать ни в чем неповинных. Их взяли, следом — родных и знакомых, потом — знакомых этих знакомых. По «делу Мейера» поначалу решили кое-кого выпустить, остальных сослать, но пришла команда сверху — «связать» арестованных с заграницей, с мировой буржуазией, снабдить их «целью» — контрреволюционный переворот. Дело получило новое кодовое название «Воскресение», и следователи засучили рукава…
К тому времени, к тридцатому году, окончательно затухла деятельность Политического красного креста, придавленного властями. В двадцатые годы ГПУ выплачивало политическим ссыльным минимальные средства на жизнь. Они получали также помощь от Красного креста, организации, сохранившейся от царского режима. С февраля 1918 года в Кресте работала Екатерина Павловна Пешкова (1876–1965).
Дзержинский относился к ней с полным доверием, разрешал ей посещать тюрьмы, еженедельно принимал, оказывал содействие. Об этом сообщает М. Горький в письме Д.А. Лутохину 27 сентября 1925 года[137].
Пешкова, в прошлом член ЦК партии эсеров, активно помогала всем политическим, но к 1930 году все кончилось: деньги из-за границы неофициально поступать уже не могли, да и в Москве людей, готовых на жертвенную работу, поубавилось. Резко изменило отношение ОГПУ: Ягода не принимал ни Пешкову, ни ее ходатайства. Некое подобие справочного бюро Пешкова еще сохраняла, но существенной помощи уже никому оказать не могла. А после 1935 года дело помощи политзаключенным и вовсе замерло. «Врагами народа», то есть политическими преступниками объявляли сотни тысяч, потом — миллионы. В этом потоке можно было захлебнуться любой организации помощи.
Январский день 1930 года. Генсек вызвал к себе председателя ГПУ Украины С.А. Балицкого. Сталин ходит по кабинету, слушает доклад о «политическом положении» на Украине, громко пыхтит недовольная чем-то трубка вождя. А Балицкий подсыпает новые материалы — о сопротивлении кулацких элементов, об остатках махновцев, петлюровцев. Сталин остановился.
— Нэ то, нэ то, нэ то! Дорогой, нэ туда смотришь. Наверняка у Скрыпника, пока его не сняли с высшего поста, была своя политическая организация. Ты знаешь, что Украинская Академия — это центр контрреволюционного сговора с Пилсудским? Не знаешь?!
Станислав Адамович Балицкий вернулся домой с предписанием немедленно разоблачить и привлечь. Но кого? Академика Литвицкого? Или президента Украинской Академии наук М.С. Грушевского, автора трехтомной истории Украины? В семнадцатом году он возглавлял Центральную раду, эмигрировал. Потом вернулся, стал советским академиком.
Литвицкого и Грушевского Сталин приказал не трогать. Особую заботу он проявил о Грушевском, подарил ему дачу под Москвой и запретил давать против него показания на суде.
«Организации» было дано громкое название — Союз вызволения (освобождения) Украины, сокращенно — СВУ. Спектакль — процесс над членами СВУ готовился грандиозный. Не хватало лишь голоса какого-нибудь авторитетного украинского деятеля, который бы заклеймил «презренных наймитов» Пилсудского. — Не выступит ли против СВУ Литвицкий? — предложил С.В. Косиор, тогдашний первый секретарь КП(б)У.
В 1911 году Литвицкий подал Ленину записку о принципах строительства социализма в деревне. Одним из первых он выдвинул идею коллективизации сельского хозяйства. Однако Литвицкий оставался беспартийным. Тем авторитетней прозвучит его голос на процессе СВУ.
На квартиру Литвицкого прибыл товарищ из ЦК. Все украинские газеты проклинали членов антисоветского СВУ, продавшегося Пилсудскому. Уговаривать Литвицкого не пришлось.
«Только холуй способен лизать сапога Пилсудскому», — бросил гневно Литвицкий и дал согласие выступить в печати.
Но вот все готово, от сценария до декораций, от бутафора до актеров. Сталин вновь вызывает Балицкого, на сей раз вместе с Панасом Любченко.
— Кого мы поставим общественным обвинителем? — спросил генсек. И сам же постановил: — Предлагаю Панаса, председателя Украинского Совнаркома.
И последняя инструкция Балицкому.
— Ты организуй дело так, чтобы всем подсудимым на процессе подавали чай с лимоном и пирожными.
Ни одной мелочи не упустил главный режиссер.
Процесс над «изменниками» шел в Харькове в марте-апреле 1930 года. На скамье подсудимых академики. Они во всем «признались» и, помешивая ложечками чай с лимоном, охотно сообщали «подробности» — точно по сценарию.
Среди осужденных были академики Лобода и Перец. По этому случаю штатные юмористы сочинили:
Посеяли лободу, а пожали перца!..
Лидеры СВУ, «как оказалось», были ярыми националистами, продавшимися не только Пилсудскому, но и Германии, под протекторатом которой они хотели установить на Украине буржуазно-помещичью монархию. В этот винегрет, приправленный перцем шпионажа, угодило сорок два видных деятеля украинской культуры и науки.
В 1930 году центральный аппарат О ГПУ как таковой и его взаимодействие с генсеком не вышли еще из фазы отладки системы. Однажды Сталин вручил Ягоде список 36 неугодных ему лично людей, под обычным «троцкистским» соусом:
— Это скрытые враги партии, а некоторые даже явные. Придется провести процесс. Арестуешь всех, они расскажут о троцкистской деятельности. Потом народ их осудит.
Но Ягода не хотел брать на себя такую ответственность.
— Этого я сделать не могу, товарищ Сталин. Может быть, ЦКК расследует их антипартийную деятельность и передаст мне материалы?
Сталин сделал вид будто отступил. То был привычный маневр. У него имелся в запасе один доверенный человек, А.И. Акулов, бывший секретарь Донецкого обкома, поставленный генсеком на пост Прокурора СССР. Этого вполне послушного чиновника Сталин прочил на место главы Органов. Для начала надо было выведать у Ягоды данные о сети заграничной разведки. Но Генрих Ягода был не из простаков. Тогда Сталин поручил это щекотливое дело Булатову, ведавшему кадрами ОГПУ. Но и тот потерпел неудачу. (Их всех — и Ягоду, и Акулова, и Булатова ждет один конец, но прежде генсек выжмет их, как лимон к чаю.)
Уже тогда, в начале тридцатых, Сталин делал попытки учинить расправу над партийными деятелями, но до провокационного убийства Кирова эту глубокую мечту свою кремлевский узурпатор осуществить не мог.
В конце 1932 года партийные работники М.Н. Рютин и А. Слепков составили документ, в котором вполне обоснованно назвали Сталина виновником экономического кризиса и проводником антиленинской политики внутри партии. Подписавшие «платформу Рютина» коммунисты требовали освободить крестьян от насильственного колхозного ярма, не форсировать на пределе индустриализацию и вернуть в партию всех исключенных за «оппозицию». Сторонники Рютина критиковали «правых» за альянс со Сталиным, который ради личной власти уничтожает завоевания Октября.
Вот за это-то колесо платформы и ухватился генсек, приписав Рютину намерение убить священную особу вождя партии и совершить… «контрреволюционный переворот». Тут уже можно было поставить ребром вопрос о казни «террористов». Но убедить ЦК или ЦКК, во главе которой стоял тогда Рудзутак, Сталин не сумел. Большинство членов политбюро тоже не согласилось с предложением генсека прикончить дерзкого критика. (Текст крамольной «платформы» /200 страниц/ Сталин надежно запрятал. Позднее за одно лишь чтение этого документа жестоко репрессировали.)
Рютинцев пока исключили из партии, самого Рютина пока арестовали.
Сталин и на этот раз проявил столь важное в высокой политике терпение. Если время казней оппозиционеров еще не приспело, можно провести утешительную массовую чистку партии. Во главе этого зубодробительного мероприятия генсек поставил Георгия Маленкова, придав ему пару весьма перспективных партопричников — Шкирятова и Ежова.
Одним из основных пунктов специально выпущенной анкеты был вопрос: «Участвовал ли в оппозициях и каких?»
Однако для военной оппозиции было сделано исключение. Официальная инструкция ЦК предлагала не считать военную оппозицию оппозицией. Все логично: не вычищать же из партии вдохновителя и организатора этой оппозиции Сталина, вместе с подручными Ворошиловым и Ярославским…
Тандем Шкирятов — Ежов действовал слаженно и споро. Чистка окончилась в 1935 году обменом партдокументов, после чего Маленков мог на пленуме ЦК похвастать: в ходе чистки удалось выявить и разоблачить 300 тысяч «чуждых элементов». Резолюция октябрьского пленума ЦК 1935 года по докладу Н.И. Ежова об итогах чистки (эта кампания стыдливо названа «проверкой партийных документов») напоминает военный приказ по борьбе с бандитизмом. Враждебные элементы, классовые враги, и враги партии, преступная практика, чуждые люди, случайные люди, — резолюция насыщена подобными выражениями до предела. Пять, шесть, десять раз упрекает ЦК парторганизации в отсутствии большевистской бдительности и столько же раз требует разоблачать всех врагов. Политистерика? Если и так, то направленная твердой и трезвой рукой на разжигание террора. Оказывается, «классовый враг по мере роста наших успехов прибегает к наиболее изощренным методам борьбы…».