Вскоре юношу снова вызвали на допрос. Начальник был не в духе и сказал, что в последний раз предлагает ему признаться, кто руководил им и кто стоит во главе организации. Лева по-прежнему отвечал, что руководил им Бог и что только Евангелие побудило его сделать этот шаг.
– Ну, вот что, молодой человек. Сообщаю вам, что ваше Евангелие творит только зло. Сидели бы вы дома да помогали вашей матери — и все было бы хорошо. А то вот поехали… К вашему сведению, все лица, с которыми вы соприкасались, арестованы как члены организации, в которой вы участвовали. Подумайте, сколько сирот и вдов осталось по вашей вине, сколько горя и слез причинил ваш неразумный шаг! Вы хотели сделать добро, а сотворили зло. И вот теперь близкие по вере вашей страдают. Вот что вы натворили: не только себя лично, но и многих, многих других погубили. Идите, дожидайтесь приговора, он будет суров.
– Я готов принять что угодно, — сказал Лева. — Молю не только об одном: никто не должен пострадать из-за меня.
– Уже страдают.
Следователь позвонил, пришел военный, и Леву увели.
Необыкновенно грустный вернулся в камеру Лева. Он абсолютно не думал о том, что его ждет суровый приговор. Не это его тревожило. Перед его умственным взором предстали десятки, сотни тех братьев и сестер, с которыми он соприкасался в пути. Они в тюрьмах, их допрашивают. И сотни — больше, больше! — детей, лишенных кормильцев, рыдающих матерей. И во всем виноват он один — тем, что принял необдуманное решение оставить все и посещать заключенных. Ему вспомнились уговоры близких не вставать на этот путь, вспомнились слова его двоюродного брата Юрия, что никто его не посылает, что он сам затеял все это… И вот теперь расплата, такая ужасная, что все добро превратилось в сплошное зло…
Была ночь. Камера освещалась лампочкой, но света Лева не замечал. Все погрузилось в страшный, адский мрак. Стены казались черными, из них, словно наяву, выползали черные змеи. Эти змеи душили его, он страшно страдал. Пропасть отчаяния разверзлась перед юношей. Он хотел молиться, но и молитва не шла на ум. «Злодей, ты, злодей!» — шипели гремучие змеи, и он, объятый ужасом, не знал, что делать. Дух его был еще бодр, но измученное долгими месяцами следствия, тюрьмами тело трепетало в безысходной тоске…
— Итак, все погибло, — думал он, — все то светлое, к чему стремилась душа. Стремление нести утешение обернулось горем и морем слез. И все это потому, что он решился исполнить Слово: «Был в темнице, и вы посетили меня». Душа Левы разрывалась от горя и отчаяния, а черные змеи сатанинских искушений все сильнее и сильнее сжимали его сердце, стараясь умертвить всякую веру, всякую надежду…
Лева метался на нарах. Жить больше не хотелось. И змеи шептали: «Разбей голову об эту стену, умри!»
— Господи, Господи! — стонал юноша, — умоляю Тебя: пусть только из-за меня не страдают родные. Сделай чудо, чтобы пострадал только я один! Чтобы никто не лил слез из-за меня…
Но змеи не отступали, они терзали разум, а яд их проникал в душу.
— Ведь если ОГПУ взялось за дело, они доведут его до конца. Если решил всех арестовать — арестуют. У них нет ни жалости, ни сострадания…
Лева подумал о Христе в Гефсимании. Когда Он изнемогал, явился Ангел с неба и укрепил его. А кто явится ему, кто скажет слово утешения? Тюрьма спала. Только слышались иногда шаги надзирателя и звук открываемого в двери камеры волчка: дежурный проверял, все ли спокойно.
Хотя бы капля ободрения! Хотя бы капля надежды!..
Приближался рассвет. Первые слабые солнечные лучи проникали за решетку окна. И вдруг на окно сели воробьи и там, у решетки, защебетали радостно, бодро, весело. И Лева понял; это Бог послал их ободрить его. И ярким светом озарили его воспаленный ночными искушениями мозг слова Спасителя о птичках, которые не забыты Богом, которые не пропадут без воли Всевышнего… А черные змеи зла уползли, исчезли. На душе воцарился покой, и в сердце зазвучала песня:
Так запою от счастья.
Счастлив, свободен я.
Кто птиц небес питает,
Позабудет ли меня?
Лева припоминал все новые и новые чудные гимны, и душа его пела.
Не тоскуй ты, душа дорогая,
Не печалься и радостна будь.
Жизнь, поверь мне, настанет другая.
Любит нас Сам Господь, не забудь.
Уповай ты на Господа Бога
И почаще молись ты в тиши,
И утихнет на сердце тревога,
И получишь ты мир для души.
В мире волны бушуют, как в море,
Ветер страшно и грозно шумит.
Но взгляни: вот с любовью во взоре
На тебя твой Спаситель глядит.
Жизнью нашей Он Сам управляет
И защиту Свою подает,
Посылает нам то, что желает,
И нас, к радости, к счастью ведет…
Не знаю, сравнивал ли кто воробьев с Ангелами, но для Левы они, сидящие и чирикающие у тюремного окна, поистине были Ангелами. Своим щебетаньем они напомнили ему о великой любви Небесного Отца, который силен помочь, защитить, все устроить… И Лева уснул тихо, спокойно, как засыпают невинные дети.
Глава 18. «Есть надежда»
«А надежда не постыжает, потому что любовь Божия излилась в сердца наши Духом Святым, данным нам».
Рим. 5:5
И опять медленно потянулись дни тюремного заключения. Голод и недоедание все острее давали о себе знать. Может быть, потому, что Лева не получал никаких передач. Юноша был уверен: начальство запретило принимать адресованные ему передачи. Не может быть, чтобы верующие, которые знали, что он сидит в Иркутской тюрьме, не принесли хотя бы немного пищи. Тело слабело, нервы окончательно отказывали, но он не плакал, он был спокоен так, как может быть спокоен лишь тот, кто возложил все свое упование на Бога. В ежедневной молитве он просил об одном: чтобы Господь освободил всех братьев, которые, возможно, арестованы в связи с его делом.
Однажды, когда особенно хотелось есть, он как-то по-детски попросил у Бога пищи. И что же прошло немного времени, как вдруг входит надзиратель с большим ящиком в руках.
— Вам посылка, — произнес он. — От кого ожидаете?
Лева называл имена и адреса своих родных, близких верующих, но угадать никак не мог. Надзиратель покачал головой:
— Тут фамилия ваша, имя ваше. Вы с татарами в родстве не состоите?
– Конечно состою, — сказал Лева, а про себя подумал: «Кто же из братьев татар мог прислать? Ведь среди татар так мало христиан». И вдруг он вспомнил о брате-татарине из Канска, который особенно любезно угощал его кониной. Сабиров из Канска. от него, видно, посылка, — сказал Лева.
– Да, он самый, — подтвердил надзиратель. — А вы тоже сами из татар, что лк?
– Нет, не из татар, но породнился с ними, — ответил Лева.
В посылке оказались сухари, конская колбаса и сало. Лева от души поблагодарил Бога, что Он услышал его. и угощал заключенных, что находились в это время с ним в камере.
– Как же это вы с татарами породнились? — спрашивали заключенные.
– О, это через Кровь Христа!
– А мы думали, что ваша сестра вышла замуж за татарина.
– Нет, я встречался с ним только один раз, но мы полюбили друг друга, потому что он любит Христа и я люблю Христа.
– Удивительно, удивительно, — говорил бывший начальник милиции, — как это вера во Христе роднит людей без различия национальности, все становятся близкими друг другу.
Эта близость и это родство наполняли сердце Левы жаждой увидеть родных близких. Он не сомневался, что свидания ему не разрешат, знал также, что впереди его ждет тяжелая неизвестность. А как хотелось бы увидеть брата!.. И он сказал об этом Господу. Не прошло и нескольких дней, как Господь все устроил. Это было неожиданно и казалось совершенно невозможным, но разве есть что трудное для Господа?
Как-то Лева взобрался на тюремное окно и заглянул в тюремный квадратный дворик, в который арестантов выводили на прогулку. (Этот дворик в центре тюрьмы был со всех сторон окружен тюремными стенами.) Он увидел одного. Лева всмотрелся в гуляющего арестанта и узнал в молодом человеке того самого брата, который ехал в Якутск, но задержался в Иркутске и стал там пресвитером.
Часовые следили, чтобы арестанты не выглядывали в окна, и выглядывать, а тем более разговаривать было опасно. Но Лева, не выдержав, крикнул:
— Брат!
Молодой человек поднял голову и, увидев Леву, радостно ему улыбнулся и крикнул в ответ:
— Есть надежда!
Надзиратель тотчас же увел его со двора. Но эти чудные слова озарили сердце Левы необыкновенной радостью. И юноша стал думать над тем, что хотел сказать ими брат.
— Надежеда на то, что Бог сильней всего, надежда на то, что все кончатся благополучно?
Да, да, жива надежда, есть надежда. И в последующие дни эти слова все время несли ободрение усталому, истощенному узнику. Как приятно, как чудесно, когда в то время, как тебя окружают тюремные стены, когда на стенах читаешь старые надписи, вроде «попадешь — не воротишься», когда свинцовая черная неизвестность нависла над тобою, знать: есть надежда. И Надежда не постыжает, либо любовь Божия велика и безгранична.
Глава 19. «Не положено»
«В Нем была жизнь, и жизнь была свет человеком… Пришел к споим, и свои Его не приняли».
Иоан. 1:4,11
Человек может ко многому притерпеться. Но какими бы высокими чувствами ни была озарена его душа, роль окружающей его внешней среды все-таки велика. Она может давить на разум, смущать душевный покой.
Уже не дни, не недели, но долгие месяцы находился Лева в спертом, зловонном, прокуренном воздухе тюремной камеры. Щеки его стали совершенно бледные, ввалились. А сам он стал похож на тех заключенных, о которых говорят, что он-де тонкий, звонкий и прозрачный. Лева никак не мог привыкнуть к табачному дыму, который, словно густой туман, сизый и вонючий, наполнял камеру снизу доверху.
И невольно Лева вспоминал свежий, пахнущий травами аромат сада, где он провел свое детство и где встретил начавшуюся юность. Нередко утром, проснувшись с головной болью и все с тем же роковым, неумолимым чувством голода, он после молитвы и чтения любимой Книги переносился мысленно на ту родную улицу, где родился. Там были аллеи тополей, обильно цветущие яблоневые и вишневые сады. Юноша мысленно встречался с родными, шел на огород, где останавливался под двумя огромными раскидистыми осокорями… Так, не замечая окружающего, не ощущая вони параши и ужасного табачного дыма, он дышал свежим, чистым воздухом своего родного дома.
Еще в отрочестве, беря книги из библиотеки, Лева заинтересовался журналом «Каторга и ссылка» и внимательно читал его, номер за номером. Тогда он и в мыслях не мог предположить, что ему придется сидеть в тюрьме, в каменном мешке одиночки, временами набитом людьми до отказа. Он тогда мечтал о науке, о карьере исследователя, путешественника, но сердце его, которого коснулся Христос своей любовью, уже тогда не могло равнодушно пройти мимо страданий. И он продолжал читать этот журнал, полный описания безумных мук тех, кто боролся с самодержавием, верил в революцию и отдавал жизнь за народ.
Именно в этом журнале Лева прочел, что многие тогда умирали от туберкулеза легких, многие сходили с ума, кончали жизнь самоубийством, не будучи в состоянии вынести ужасы пребывания в каменном мешке. Но писалось там и о тех, сильных духом людях, которые, попав в заключение, чтобы не погибнуть, не сломить свою волю в тюрьме, жили богатой внутренней жизнью. Все, что они делали на воле, делали они и а застенке, но только… мысленно: двигались без движения, копали землю без земли и лопаты, пели без звука, радовались встречам и удачам — без встреч и удач, — все мысленно, а если выразиться точнее — духовно.
И Лева, кроме времени, которое он уделял изучению Евангелия, мысленно после обеда ходил на Волгу, купался, возвращался домой, беседовал с родителями. По воскресеньям он отправлялся на собрание, слушал пение хора, разговаривал с друзьями. Однако сил от этого мысленного труда не прибавлялось. Наоборот, их становилось все меньше и меньше,
О. если бы хотя бы немного, совсем немного настоящего чистого воздуха, без этого ужасного смрада, дыма, без этой рутами, ненависти!..
Когда Леву поместили в этот каменный мешок, в камере было место поближе к окну, и по тюремным неписанным законам Лева имел полное право занять его. Но потом в камеру ввели других, гораздо более несчастных, чем он. И Лева принял решение: всем им уступать лучшее место, а самому располагаться у зловонной бочки. Там он и спал. Вентиляции нет, душно, душно, страшно душно, болит голова… Лишь только те, кто разместился у окна, могли глотать немного свежего воздуха.
Сколько он еще пробудет здесь, неизвестно. Дни ползут медленно, мучительно медленно. Прошла весна, настало лето. И вот оно тоже близится к концу. А в каменном мешке все то же зловоние, тот же «климат», та же «погода».
– Тебе бы пора к окну, ты ведь давно здесь, — говорили Леве.
– Нет, мне и здесь хорошо, — отвечал он. — Пусть другие займут лучшие места. А про себя думал: «Они здесь страдают, несчастные, да и после смерти у них нет надежды ни на что хорошее, у меня же все впереди..,»
Древо жизни цветет,
Плод целебный несет.
И живая река там бежит,
Там бежит…
Лучший друг примет меня. О, какой воздух будет там, у источника живых вод. Это временное — ничто по сравнению с тем, что ожидает верующих, У этих же людей ничего нет. Пусть хоть здесь они займут лучшие места. А у меня вес впереди…
Так думал тогда девятнадцатилетний Лева,
Когда в камеру входил новенький и с опаской смотрел на место у зловонной бочки, его успокаивали:
— Это место всегда занято, располагайтесь рядом…
Делать добро другим — это радость, и отрадно было на сердце Левы, что он избавлял человека от неприятного соседства с парашей.
Ужасны дни в этом каменном мешке, еще страшнее ночи, когда щелкают замки, и кого-то выводят, и каждый содрогается и думает: «Не за мной ли пришли?» Люди опускались, страдали, мучались, ненавидели друг друга, но Леву никто не обижал. Многие даже жалели его пропадавшую молодость. А он… он их любил.
И вот однажды их наконец вывели на прогулку. Было лето, и воздух казался каким-то особенным, чудесным. Лева никогда не забудет, с каким наслаждением дышал он этим чистым летним воздухом. Да, он дышал им и не мог надышаться в этом маленьком дворе, огороженном высокими стенами. Если такое дивное ощущение свежести и счастья дает земной свежий воздух, то какое же блаженство ждет нас у Отца! — подумал юноша.