Идея равенства присутствует и в индивидуалистических концепциях, свойственных идеологии и практике рынка, но там она понимается как равенство возможностей. Социалистическая идея не отрицает данного принципа. Более того, она провозглашает, что общество должно гарантировать развитие всех человеческих возможностей, творческого потенциала человека независимо от того, беден он или богат, бедны или богаты его родители, пользуются ли спросом продукты его творчества или деятельности. Но для того чтобы реализовать данный принцип, нужно отобрать часть дохода у преуспевающего и отдать ее неконкурентоспособному. В том главная коллизия между концепциями индивидуализма и социализма.
Социализм предполагает существование высшего арбитра, который может точно определить, кто в данный момент наиболее нужен обществу, кого надо материально поддержать. Таким арбитром всегда выступает чиновник. Его Величество Чиновник становится благотворителем, но не из своего кармана, а из государственного «общака». Благотворительность насильно обезличивается, обобществляется. Каждому предоставляется право свободно зарабатывать, а государственные чиновники, действующие от имени общества, выступают в роли благотворителей, спасителей бедных и страждущих. Значительной части населения внушается мысль, что оно своим материальным положением и возможностью пользоваться различного рода социальными благами обязано государству, а иногда и конкретным государственным чиновникам.
Далее. Ситуация, когда перераспределяет отнюдь не тот, кто зарабатывает, порождает опасность различного рода злоупотреблений. Общественный контроль за действиями чиновников мало помогает делу, хотя бы уже потому, что контролеры также де-факто находятся в положении государственных служащих и не являются создателями перераспределяемых ценностей.
Все описанные выше недостатки социалистической системы распределения ярко проявлялись в практике советского социализма. Не означает ли это, что социалистическая идея должна быть отвергнута целиком и полностью? Я бы не торопился с таким выводом. Сошлюсь на один исторический пример, который заставляет быть осторожным в выводах.
Великий художник конца XIX в. Винсент Ван Гог, как известно, за всю свою жизнь не продал ни одной картины. По рыночной терминологии, он производил продукцию, не пользующуюся спросом, т. е. неконкурентоспособную. Средства к существованию ему предоставлял брат Тео. И если бы не было этого источника благотворительности, то по всем законам рынка и исходя из принципа свободы индивидуума, общество не получило бы и десятой части гениальных полотен Ван Гога по причине его преждевременной смерти от голода и холода. Спустя сто лет цены полотен Ван Гога на художественных аукционах измеряются миллионами долларов.
Думаю, что из приведенного примера читателю станет ясен ход моих размышлений. Скорее всего, следует говорить, что свобода человека и принцип равенства возможностей имеют различную трактовку в индивидуалистической и социалистической концепциях. Но противоречие этих трактовок не носит антагонистического характера по принципу «либо – либо». Здесь не только возможен, но и необходим разумный компромисс. Нахождение золотой середины и является областью деятельности политиков, своего рода уже не наукой, а искусством регулирования общественной жизни.
Социалистическая идея находится в определенном противостоянии не только с принципами индивидуализма. Она содержит внутреннюю противоречивость, несет в себе внутренние пороки. Я уже говорил выше, что система перераспределения, реализующая принципы социализма, способствует формированию социально-психологического климата, в рамках которого государство выступает как благодетель, как верховный судья и носитель высшей справедливости. Создавая систему материальной и психологической зависимости человека от государства, социалистическое общество тем самым ограничивает свободу развития личности, заставляет ее платить идеологическую компенсацию за предоставляемые блага. Государство требует от личности лояльности к себе и к своей политике. В конечном счете взаимоотношения человека с государством вырождаются в то, что государство поощряет только ту деятельность, которую считает выгодной для себя. Таким образом, рушится сама идея, ради которой создавалась вся конструкция социалистического распределения.
И в результате кто платит, тот и заказывает музыку. Социалистическое государство, с одной стороны, создает материальные гарантии для творческого развития личности, а с другой – направляет ее в «общественно полезное» русло. Но «общественную полезность» той или иной деятельности (того или иного типа социального поведения) определяет либо государственный чиновник, либо общество на основе свободного демократического волеизъявления. Однако в последнем случае следует помнить, что значительная часть голосующих уже успела обменять свои убеждения на государственную чечевичную похлебку (тридцать сребреников). Как видим, при сильном государстве социалистическая идея выглядит довольно непривлекательно, даже если ее рассматривать изнутри, без внешней конкуренции с другими мировоззренческими концепциями.
Социалистическая идея, на мой взгляд, не может быть положена в основу государственности. Общество, считающее, что главная задача государства – реализация принципов социализма, в скором времени получит государственную машину, работающую в авторитарном режиме. Я убежден, что в области политики социалистическая идея может играть лишь второстепенную роль, служить дополняющим фактором, обеспечивающим социальную коррекцию внутренней политики государства.
Но если в политической сфере можно говорить, что социалистические идеалы являются одним, пусть не главным, вектором при определении социально взвешенной политической линии, то в экономике социалистические принципы совершенно не работают. Идея Маркса и Энгельса о создании специального социалистического (или коммунистического) способа производства, альтернативного рыночному или стоящего выше по производительности и эффективности, восходит по своему происхождению к великим утопистам Сен-Симону, Оуэну, Фурье, Кампанелле. В своих построениях будущего общества и организации его хозяйства Маркс и Энгельс недалеко ушли от этих великих фантазеров. Надо сказать, что и практические создатели так называемой социалистической системы хозяйства Ленин, Троцкий и Сталин в своих экономических воззрениях также мало чем отличались от утопистов XVII–XIX вв. Таким образом, можно констатировать, что в области теории хозяйственного устройства социалистического общества образовался глубокий вакуум.
Тот или иной строй экономических отношений отличается от другого (например, первобытно-общинный от рабовладельческого, феодальный от буржуазного) мотивацией поведения участников хозяйственного процесса. Это – основополагающий момент. Важно определить, какие интересы движут людьми, заставляют их принять участие в этой сфере человеческой деятельности.
Специфически социалистического мотива участия в экономическом процессе мы не найдем ни в построениях Кампанеллы и Фурье, ни у нашего русского великого мечтателя Чернышевского, пытавшегося изобразить хозяйственный строй социализма в эссе под довольно символическим названием «Четвертый сон Веры Павловны». Но, что самое удивительное, ничего определенного нельзя найти и в работах основоположников марксистской концепции. Вообще, если из многотомия научных и публицистических работ создателей теории так называемого научного коммунизма попытаться извлечь то, что, собственно, они написали о социализме и коммунизме в позитивном ключе, едва ли наберется полтора десятка страниц самых общих фраз.
Пожалуй, единственное более или менее значительное произведение, в котором делается попытка сформулировать основы экономической организации будущего общества (того самого, ради создания которого принесены были многомиллионные человеческие жертвы), – «Критика готской программы». В ней на трех страничках текста говорится о том, что научный социализм отличается от утопического тем, что отказывается от принципа уравнительного распределения и выдвигает в качестве базы принцип распределения по труду: «От каждого – по способностям, каждому – по труду». Самого Маркса и его последователей не смутило то обстоятельство, что, провозгласив данный постулат, Маркс тут же оговаривается, что это буржуазный принцип, который временно берется на вооружение социалистами (так сказать, в переходный период от капитализма к высшей ступени организации производства). Далее в работе разъясняется, что это исключительно вынужденная мера, поскольку социалисты должны считаться с тем, что на первом этапе переходного процесса социализм еще будет нести на себе родимые пятна капитализма.
Освобожу читателя от дальнейшего пересказа сего удивительного произведения, но просил бы зафиксировать: выдвигается некий новый принцип распределения результатов труда, но тут же признается, что он не является новым и присущим той системе производства, которая определяется как альтернатива рынку. О той, будущей, системе говорится, что единственным мотивом хозяйственной деятельности будут отношения товарищества, братства, сознательности и самодисциплины. Здесь же выдвигается идея самооценки труда: он должен стать первой жизненной потребностью для каждого без исключения человека. И при этом любой вид трудовой деятельности, включая и чисто механическую, исполнительскую работу, с необыкновенной легкостью мысли бросается в один котел с научным и художественным творчеством.
Удивляет во всем этом даже не очевидная наивность, поверхностность, туманность формулировок, которые, конечно же, никак нельзя отнести к научным, а то, что они сохранили свое значение и были перенесены в арсенал создателей советского социализма. За семьдесят лет «торжества» социалистических идей на огромной территории бывшей Российской империи идеологи коммунизма так и не нашли пристойной формулы, объясняющей, зачем подневольный участник «социалистического рая» должен трудиться, какие внутренние мотивы в отсутствие конкуренции и частной собственности должны заинтересовать его в том, чтобы строить коммунизм или иное светлое будущее? Реальный ответ находился в области повседневной хозяйственной практики. Это были внеэкономическое принуждение, дисциплина, опиравшаяся на жесткий контроль государства (чиновников) над деятельностью всех участников хозяйственного процесса, – от рабочего и колхозника до директора предприятия и министра. Повсеместно использовался принцип армейской дисциплины, основанный на жестком наказании за невыполнение приказов вышестоящих начальников, приказов, которые не обсуждаются. Вот механизм организации хозяйственного процесса при социализме.
Любой искренний и честный сторонник социалистической идеи должен признать, что если отбросить всю демагогическую шелуху, призванную в свое время завуалировать принудительный характер работы в условиях социализма, то останется только этот армейский принцип. Не случайно в первые месяцы существования советской власти Троцкий стал создавать трудовые армии (именно армии, а не что-либо другое). С армией их роднило не единообразие формы, не наличие оружия, а в первую очередь – жесткая дисциплина. Ленин еще что-то пытался говорить о сознательном труде, о труде без расчета на вознаграждение, о коммунистических субботниках, но это были привычные ходы профессионального политика. Он отлично понимал, что такого рода призывы к коммунистической сознательности – не что иное, как дымовая завеса, скрывающая необходимость жесткого принуждения. В период коллективизации и индустриализации Сталин применял разветвленную систему принуждения, включавшую ограничения миграции рабочей силы по территории страны, уголовные наказания за опоздание и самовольный уход с работы, категорический запрет забастовок. В этой своей деятельности он был лишь учеником Ленина и Троцкого, использовавших во время Гражданской войны еще более жестокие меры расправы с рабочими и служащими, недовольными условиями организации и оплаты труда.
Однако справедливости ради хотелось бы отметить, что в последний период существования коммунистического режима, когда неэффективность социалистической системы производства, основанной на принуждении и централизованном распределении ресурсов, стала очевидной, упомянутые мною высказывания Маркса о материальном стимулировании и экономической заинтересованности производителей в результатах своей хозяйственной деятельности были реанимированы. Из центральных партийных органов ученым срочно были спущены директивы о разработке различных систем и шкал премирования рабочих и инженерно-технического персонала. Должен признаться, что я с энтузиазмом участвовал в данной работе, поскольку еще не отдавал себе отчета в конечной ее бесперспективности. В то время многие экономисты жили иллюзией, будто можно внедрить элементы рыночной системы, сохраняя государственную собственность как господствующую форму. Мне также представлялось, что можно создать конкурентное пространство, освободив государственные предприятия от чиновничьей опеки, наделив их широкой свободой в хозяйственной деятельности. Однако практические предложения, связанные с внедрением элементов рынка в хозяйственную систему социализма, оказались несостоятельными.
Но и в теоретическом отношении идея, намеченная буквально пунктиром в так называемой теории научного социализма, вызывает целый ряд сомнений. Я имею в виду уже упомянутую формулу «От каждого – по способностям, каждому – по труду».
Что значит «по труду»? Каков критерий отделения трудовых доходов от нетрудовых? Хозяйственное законодательство? Но ведь его создателями являются опять-таки государственные чиновники. Прежде всего к нетрудовым доходам относились доходы от спекуляции. Но в принципиальном плане спекулятивный доход не противоречит рыночным основам ведения хозяйства. Фундамент так называемой социалистической спекуляции составляло государственное регулирование цен. Принцип свободного ценообразования изгонялся как из теории, так и из практики социалистического хозяйствования. Это приводило лишь к тому, что игра на разнице государственных цен и цен «черного рынка» стала очень существенной сферой экономики. В отдельные периоды до трети потребительских товаров проходило через систему «черного рынка» (а изделий легкой промышленности, мебели и бытовой техники – около 50 %).
Но при классификации доходов на трудовые и нетрудовые есть и более тонкие моменты. Например, получение фиксированной государственной зарплаты при производстве низкокачественной, не пользующейся спросом продукции по государственной классификации относилось к трудовому доходу, а по существу никакого отношения к результатам труда такой доход не имел. Здесь возникал и более существенный в теоретическом и практическом отношении вопрос, ставящий под сомнение всю конструкцию принципа распределения по труду. Дело в том, что понятие затрат труда (или в более широком понимании – издержек производства) в формуле Маркса не ставится в прямую зависимость от результативности труда, т. е. от степени признания полезности данного вида деятельности. Это понятно студенту первого курса экономического факультета. Труд может быть более результативным и менее результативным в зависимости от целого ряда факторов, как лежащих в сфере производства, так и относящихся к рыночной конъюнктуре. В связи с этим возникает вопрос к К. Марксу: «Какой труд или какая норма измерения труда заложена в формулу; должно ли распределение осуществляться по фактическим, усредненным затратам труда или по общественно значимым результатам трудовых усилий?»
Конечно, никакого ответа на данный естественный вопрос ни у Маркса, ни у Энгельса, ни у Ленина, ни тем более у идеологов-партократов более позднего периода не найти. Сродни этому и другой вопрос, который оставался за пределами внимания создателей марксистской концепции: «О каком труде идет речь: о текущих его затратах (текущих издержках), либо во внимание при распределении принимается и накопленный труд (т. е. капитал)?» Все это представлялось создателям марксистской теории досужими вымыслами буржуазной профессуры.
Централизованная плановая система, основанная на принудительном характере распределения ресурсов, шаг за шагом демонстрировала свою недееспособность, неэффективность. Причем хотелось бы подчеркнуть, и это со всей очевидностью вытекает из всех предыдущих моих рассуждений, что данная неэффективность – отнюдь не результат чьих-то субъективных ошибок, тактических и стратегических просчетов тех или иных конкретных коммунистических лидеров, а органическое следствие господства концепции системы управления экономикой социализма. Можно сколько угодно ругать Ленина за его политический и экономический авантюризм, Сталина – за драконовские методы принуждения и насилия над своим народом, Хрущёва – за его верхоглядство, Брежнева – за безынициативность и необычайный либерализм в отношении казнокрадства, Андропова – за попытку представить страну как огромный Комитет государственной безопасности, Горбачёва – за медлительность и непоследовательность экономических реформ. Все это справедливо. Но главное, в чем их ошибка, – они верили в возможность существования и эффективного функционирования системы управления экономикой, альтернативной рынку. Они так и не поняли, что социалистическая идея способна выполнять лишь роль дополняющего фактора в организации общественной жизни.