Я в напряжении. Она нисколько не лучше невропатолога. Разве что ее настойчивость не вызывает такого раздражения.
– Из детства, из юности, – подсказывает Мария.
Я погружаюсь в хаос, царящий в моей голове и мне страшно.
– Знаешь, – хриплю я, – Я не могу ничего разобрать, где реальность, где бред.… Все вместе. И услышанное и увиденное… может быть, среди всего этого, есть что-то из моего, но, я уже не раз бред принимал за реальность.
– Или реальность за бред, – подсказывает Мария – Это прояснится со временем, но нужен только ориентир.
– Народный?
Мария смеется.
– Начните с женщин. Они наверняка были в вашем прошлом. И, наверное, немало.
– Ты же говоришь, что я уже с них начал.
– Ну не так же. Если не получается по каким-то подсказкам, нужно более тесное общение с ними. Ну, …
У нее славные пухлые губки и, когда они растягиваются в улыбку, в их очертании появляется что-то манящее. Куда? Я вдруг с горечью вспоминаю свое отражение в зеркале. Разве могут эти губки приоткрыться навстречу такому «красавцу»?! Понятно, что ее интерес ко мне вызван только ее работой…
– Как это? – бормочу я, хотя уже догадываюсь, о чем речь.
– Не прикидывайтесь. Разве вы не испытываете какого либо желания, когда видите хорошенькую женщину? На вашем рисунке, например.
Мария приближается ко мне так близко, что ее бедро едва не касается моего лица. Она инквизитор.
– Да, конечно, смутное…, – бормочу я
– Замечательно, – сияет Мария, будто не замечая моих страданий и отодвигается.
– Что же тут замечательного? – непонятно мне.
– Не все потеряно.
Я ухмыляюсь, но от нытья воздерживаюсь.
Наверное, мою гримасу она понимает как утомление, потому что неожиданно поднимается, хотя тема, как будто бы не исчерпана.
– Отдохните и вспоминайте, вспоминайте, цепляйтесь за каждую мелочь. Память у вас понемногу, но восстанавливается.
– Если память восстанавливается, почему же я не помню своих домогательств к какой-то уборщице?
Мария опасливо оглядывается, потом наклоняется ко мне.
– Да ничего и не было, с этой уборщицей. А то, что не помните, как вас перевели, так потому что ввели большую дозу.
Мария наклоняется еще ниже и, почти касаясь своими божественными губами моего уха, добавляет:
– Я буду давать вам только витаминки, вместо аминазина. Не проболтайтесь.
Я вижу совсем близко ее груди, чувствую их запах,…Похоже, я готов вспомнить что угодно, лишь бы она наклонилась еще чуть-чуть больше. Мои молитвы не услышаны – она выпрямляется и собирается уходить.
– Мария! – невольно вырывается у меня.
Девушка, уже шагнувшая в проход, оборачивается.
– Как ты думаешь, надолго я здесь?
– А куда вам спешить? Отдохните. Только не делайте резких движений. Я постараюсь, чтобы вас не залечили.
Я не могу допустить, чтобы она ушла и цепляюсь за нее как клещ.
– У меня еще вопрос.
– Какой?
Она смотрит на меня таким теплым ожидающим взглядом, что я сбиваюсь с только что созревшей мысли.
– Ты дежуришь и по ночам? – неожиданно для себя спрашиваю я.
– Бывает, – глаза Марии прищуриваются.
– Да нет, ты не поняла, – заметаю следы я. – Я же безобидный…
– Это, в каком смысле? – уже любопытствует она.
– Ты же читала историю.
– И что?
У меня никак не поворачивается язык назвать себя словом, которое кажется мне ругательством.
– Там же написано, что я… этот…
Мария смотрит на меня озадаченно.
– Импотент, что ли?
Я отвожу глаза в сторону и киваю.
– Ничего подобного. Скорее наоборот.
– Мне так сказали. Абсолютная недееспособность.
Мария фыркает.
– Так это чтобы вы не замышляли ничего. В этом их ошибка.
– Так я что… не безнадежный? – спрашиваю, хотя самому еще не понятно о чем я.
– Вам только надо прийти в форму, – темнит Мария и прежде чем уйти лукаво улыбается.
Не понимаю о чем они тут все. То в себя, то в форму…
Мои извилины, в наличие которых я вообще сомневался, утомляют меня ненужными рассуждениями. Может быть это перед тем как выпрямиться окончательно? По крайней мере, аминазин действует, и напрасно я уклоняюсь от лечения. Мне его надо принимать многократно умноженными дозами. После такой химиотерапии ни одному нейрохирургу не удастся обнаружить в полушариях и признаков мыслительной деятельности, и тогда интервенции памяти можно не опасаться. От одной мысли, что я, когда-нибудь, покину эту палату, мне становится дурно.
А здесь мне комфортно. Пугавшие вначале своей непредсказуемостью соседи уже воспринимаются обыкновенными, лишь немного со странностями людьми.
– Да так оно и есть, – смеется Мария, – здесь половина симулянтов. Кто от суда скрывается, кто от службы, кто приходит просто, чтобы не умереть с голода.… Но есть, конечно, и больные. Они безобидные…
– Скажи Мария, только честно, а меня ты не считаешь ненормальным?
Медсестра улыбается.
– Ну, прежде всего норма для всех разная.
– Ну, вот я не знаю, был ли раньше таким…маньяком.
– Не знаю. Если верить тем, кто вас обследовал, то нет, – смеется Мария.
– Ну да, я как бы… застойный.
– Не то слово, – сияет сестра. – Заржавевший.
– Странно. Так что же, после травмы у меня могло что-то сдвинуться? – не верю я собственным выводам.
– Вполне, только не сдвинуться, а наладиться.
– И что же, если у человека что-то не получается достаточно стукнуть его по голове?
– Это у меня телевизор, не показывает, пока по нему не стукнешь.
Только сейчас до меня доходит, что она шутит. По крайней мере, искорки в глазах выдают ее.
–Мария, я же серьезно!
Она вздыхает.
– Все очень сложно. Мы знаем только то, что ничего не знаем.
Мне кажется, что я и это где-то слышал, но смысл меня не устраивает.
– И что, все так безнадежно?
– Ну не совсем, – улыбается Мария. – На некотором уровне что-то удается.
– А как со мной?
– С вами, я думаю, мы справимся, – снова темнит сестра и вдруг добавляет: – Сообща.
Последнее слово она произносит с ослепительной улыбкой.
Мария дежурит через день и, когда ее нет, я не пью никаких лекарств. Таблетки я прячу под подушку. Благо никто не контролирует, куда они подевались. В дни ее дежурства все по-другому. Даже в палате становится светлее. Может быть, от ее идеально белого хрустящего халатика. Вообще-то она симпатичная девчушка…
– Что-то вы мне не нравитесь. Вам надо больше ходить, – замечает она в одно из дежурств. – Во-первых, вызываете подозрение своей инфантильностью. Что вам сказал доктор на обходе?
Я не могу вспомнить и воспроизвожу то, что слышал когда-то.
– Что я здесь чувствую себя как рыба в воде.
– Вот-вот. При таком заключении вам долго придется здесь плавать.
– А я никуда и не тороплюсь.
– Но это же не реально.
Мне кажется в ее голосе какая-то грусть.
– И ты хотела бы, чтобы меня выставили? – уже шантажирую я.
– Я хотела бы, чтобы вы выздоровели. Чтобы вы вернулись в свой мир.
– Что я там забыл? – не сдерживаюсь я.
Мария уже внимательнее всматривается в мое лицо.
– Вы же не преступник, чтобы скрываться. По всем анализам вы вполне здоровы и вас могут выписать в любой день. Вам надо готовиться к этому, больше общаться с людьми, среди которых будете жить. Вон там, видите, у туалета, в углу, компания. Почти все здоровые или выздоравливающие. Там с ними известный поэт, в прошлом гинеколог. Над чем, по-вашему, они ржут?
– Можно догадаться, – бормочу я, хотя понятия не имею.
– Правильно. Более живой темы для мужиков, как о женщинах, не придумать. Позубоскальте с ними – это вам на пользу.
– Вы думаете, я мужчина?– уже лукавлю я.
– Думаю да, – смеется Мария. – По крайней мере, вам надо в это поверить.
Байки, что травит Демидов, из своей врачебной практики иногда остроумны и мне даже удается пару раз хмыкнуть, но некоторые за пределами моего понимания и вызывают уныние. Мария то из одного то из другого угла необъятной палаты поглядывает в нашу сторону и, когда наши взгляды встречаются, ободряюще улыбается. Среди ржущих я, наверное, выделяюсь, потому что Демидов, в перерыве между своими номерами, озадачивает меня вопросом, кто я и надолго ли тут.
– Говорят, что-то вроде художника, – нехотя отвечаю я.
– А-а. Наш брат. Раздвоение личности?
Я молчу. Но с диагнозом согласен.
– Пьешь?
– Наверное.
– Лучшее лекарство от этой паршивой жизни не алкоголь, а бабы. Поверь мне. А ты, как я понимаю, принимаешь его редко. Выражение на твоем лице такое, словно у тебя опустилась матка. А так вроде бы нормальный мужик. В штанах то что-нибудь шевелится?
Я молчу, потом неопределенно пожимаю плечами.
– Что, после травмы? – доходит, наконец, до поэта-гинеколога.
Молча киваю.
– Не смертельно. Надо расшевелить. Процесс выздоровления оттуда и пойдет. И с па-
мятью наладится. Почему бы ни оприходовать ту же Машеньку? Вон, какими маслеными глазками она на тебя посматривает.
– Да нет.…Это так… Просто знакомая, – не знаю, зачем плету я.
– Вот и замечательно.
– Нет, нет, – торопливо перебиваю я, догадываясь о продолжении темы. – Она замужем и вообще цели у нее другие.
Хохотнув, Демидов подводит итог.
– Значит, ты не женат и без бабы. В ауте,… Ну, ничего, дело поправимое. Тебе надо вылезать на свободу и лечиться. Сексом. Лучшее лекарство.
– Это, наверное, дорого? – пытаюсь отписаться я.
– Первый сеанс за счет заведения, – подмигивает Демидов.
–А что, есть заведение? – не зная о чем, смешу я его.
–Ну, есть и заведения. А есть у меня одна знакомая. Я ее лечил когда-то. Темпераментная женщина. Кресло, на котором другие падают в обморок для нее мечта. Она млела на нем, пока я ее осматривал. Изумительная это картина – женщина, испытывающая оргазм, когда ты к ней еще не прикоснулся.
– Так ты там и черпаешь это…вдохновение? – тянет меня черт за язык.
Демидов не обижается.
– Конечно там. Женщина для мужика целительница и души и тела. Созерцать ее плоть, улавливать ее реакцию на любое твое движение, даже на взгляд – бальзам на душу.… Происходит процесс омолаживания, появляется интерес ко всему. …Ну да, тебе это все надо пройти. Короче, выписываемся вместе. Бабы, конечно же, нас губят, но они же нас и спасают.
Перед отбоем Мария подходит к моей кровати и, поправляя одеяло, как мне показалось с улыбкой, задает неожиданный вопрос:
– Демидов просил, чтобы вас выписали вместе. Что вы на это скажете?
Я растерянно пожимаю плечами.
– Ну, в общем-то,…я не знаю.
– Хорошо, я похлопочу.
Почти с обидой смотрю на нее. Я как будто бы и не прошу об этом. Тоже хочет от меня избавиться? Ощущение такое, словно я собираюсь изменить ей, а она даже благословляет меня.
– А нельзя мне все-таки остаться?– бормочу я.
– Вам надо возвращаться к жизни …
Она старается произносить слова наставительным тоном, но мне в ее голосе слышится какое-то сожаление…
– Особенно с женщинами, – помолчав, добавляет она. – Хорошо если бы вы кого-то нашли…
– Может быть, я уже, – брякаю я.
Она переводит внимательный взгляд на мое лицо.
– Вы, наверное, забыли, что такое любить?
Я не в состоянии смотреть ей в глаза и рассматриваю спинку кровати у себя в ногах.
– Хорошо бы ваши отношения с женщинами переходили в близкие, понимаете?
Я киваю головой, но, видимо, неубедительно, потому что она спрашивает:
– Вы понимаете, о чем я?
.– Это же не обязательно должно быть связано с сексом, – засвечиваюсь я.
– Первичное чувство и зарождается, чтобы перейти в эту близость. Интимную. Ведь бутон, при нормальном развитии, заканчивается цветком. Так же должно быть и у людей. У вас все получится. И, самое главное, это общение будет толчком, поможет вам вспомнить тех, кто был с вами рядом, что с вами происходило вообще.
Я невольно хмыкаю.
– А если я выберу вас?
Мария как будто теряется, но ненадолго, потом убежденно произносит, что, конечно она тоже женщина и ничто человеческое ей не чуждо, но в этом случае…
Я не дожидаюсь завершения ее монолога.
– А без этого никак?
– Я уверена, что ощущения, которые вы испытаете, вернут в вашей памяти всех, кто был вам дорог. Я хочу, чтобы вы все вспомнили.
Ее настойчивость начинает меня утомлять.
– А мне это нужно?!
Мария теряется окончательно и мне начинает казаться, что это нужно ей.
Утром мне сообщают о выписке. Марии в нашем отделении почему-то нет, хотя должна была прийти на дежурство. Я останавливаю в коридоре санитарку и спрашиваю, что с ней случилось.
– Подменилась. Наверное, какие-то проблемы.
Я не настолько плох на голову, чтобы возомнить, будто эта проблема – я сам, хотя и могла бы улыбнуться на прощание.… Когда я видел ее улыбку в последний раз? Когда Мария объясняла мне, что такое полноценная любовь.… Почему все это достает меня? Действие психотропных? По логике, действие этих лекарств, как раз в обратном – подавлять всякие волнения. Не демидовские же лекции, о роли интенсивного секса в возрождении организма, привели к такому результату.
В приемный покой меня провожает старшая сестра, Тамара. Она выдает мне мои вещи и конверт.
– Это вам передала Мария.
Я тотчас сую нос в конверт и нахожу там несколько денежных купюр, ключ и записку. Я разворачиваю ее и убеждаюсь, что ключ от моей квартиры, дальше четко и крупно написан адрес этой квартиры и в самом конце приписка, что долг можно не возвращать, или, если очень уж захочется вернуть, когда будут лишние деньги…
Я вопросительно смотрю на Тамару. Из окна на нее падает солнечный луч, и я только сейчас замечаю на ее лице веснушки, которых раньше не видел из-за косметики. А может быть из-за тусклого освещения.
– Где это она все узнала?
– Подняла какой-то архив.
Тамара отвечает чуть слышно и смотрит на меня как-то странно, как на безнадежного пациента. Может быть, так оно и есть.
Часть вторая
Безликая одиночная камера, холодная и полутемная. Минимум мебели. Кровать, диван, тумбочка. Как в каземате. Неужели я и там побывал? Ванная и туалет отдельные, значит квартира. И, похоже, моя, но в каком-то запущенном состоянии. Наверное, стерильность больничных палат избаловала меня.
Нахожу в туалете швабру и пытаюсь навести хоть какой-то порядок. Мероприятие затягивается до полудня, пока я не прихожу, наконец, к неутешительному выводу, что уборкой здесь мало что изменишь. Ощущение неустроенности и какой-то необъяснимой тревоги не проходит. Правда Мария предупреждала, что первое время так будет – побочный эффект от лекарств. Порывшись в шкафу, ящиках, нахожу одежду, предметы, какие-то еще непонятные мне рисунки на клочках бумаги…
На тумбочке, скорее всего из-под телевизора, детские книжки. Детей у меня, вроде бы, нет, и чьи книжки я не знаю. Листаю их, чувствую, что-то очень далекое и смутно знакомое… Может быть из собственного детства. Ворошить его нет никакого желания, и я отношу их на книжную полку, где обнаруживаю паспорт. Тупо смотрю на фотографию, сличаю ее с изображением в зеркале, и вынужден признать, что сходство хоть и отдаленное, но есть, На странице «семейное положение» никаких записей и я с облегчением сознаю, что никому ничего не должен.… И это главное. Остальное встанет на свои места, хотя мне этого совсем не хочется. И даже наоборот. Потому, остановившись у двери с навесным замком, не тороплюсь искать от него ключ – понимаю, что это кладовая, то есть помещение с сюрпризами. Но, на сегодня с меня хватит!
Очертить свое жизненное пространство оказалось делом не сложным. За несколько дней на автопилоте нахожу продовольственный магазин, в котором наверняка бывал многократно, пару мелочных лавок со всякой всячиной. Что-то вспоминается, как когда-то виденное, что-то нет… Правда, обнаружилась и острая нехватка средств, как что-то очень знакомое. Денег, которые одолжила мне Мария, хватило ненадолго, и я стал перед проблемой, где найти источник этих самых средств. Как я понял по исчирканным обрывкам бумаги я и раньше зарабатывал на жизнь какими-то оформительскими работами, вряд ли изготовлением монументальных полотен.