Вскрываются грубейшие нарушения при назначении и проведении экспертизы, влекущие ее недопустимость. Вновь издевательский отказ, и в суд вызывается эксперт, подлежащий отводу. В нашем процессе часто поминался Достоевский. Я тоже вспомню фразу: «Если Бога нет, то все позволено». Бог прокуратуры — Закон. Для Московской городской прокуратуры этот Бог не существует. Она считает, что ей все позволено… Это не случайно. Отсутствие в стране независимого правосудия развратило государственное обвинение. Надо действительно не уважать суд, чтобы посылать туда уголовные дела, подобные нашему. Сильны, живучи сложившиеся традиции — все съедят, все проглотят, оправдать не посмеют.
Наш процесс, господа судьи, имеет более широкое значение, чем решение судьбы Валерии Ильиничны Новодворской. Это дело — пробный шар, запускаемый теми силами, которые изнасиловали страну, которые мучили, пытали, ссылали в тюрьмы и психушки и теперь жаждут реванша, мечтают о возврате прежних тоталитарных времен. Если шар пройдет в лузу, статья 74-я заместит прежнюю 70-ю, ту самую антисоветскую агитацию и пропаганду, только прилагательное «антисоветский» сменится на «антинародный».
Разлом проходит через все общество. Силовые ведомства не исключение. Там немало честных, порядочных, квалифицированных людей, тех, кто не будет попирать закон, идти на сделку с собственной совестью. Несправедливо было бы не упомянуть о противостоянии произволу работников низовых звеньев Московской прокуратуры. Дело, заведенное в марте 1994 года, прекращалось трижды. Два раза в Пресненской районной прокуратуре. Последний раз в прокуратуре Центрального округа в сентябре 1995 года. Признавалось очевидное: Новодворская пишет не о национальных проблемах, а о политических, национальную рознь она не возбуждала, достоинство никаких народов не унижала. Вдруг, казалось бы, надежно похороненное дело спустя полгода реанимируется. Что побудило при отсутствии каких-либо новых обстоятельств первого заместителя прокурора Москвы Юрия Синельщикова возобновить следствие по публикациям более чем двухлетней давности? За ответом далеко ходить не надо. В деле лежит письмо шефа московского ФСБ, палача правозащитников генерала Трофимова. Оно проясняет ситуацию.
Февраль 96-го. Бушует война в Чечне. Рейтинг Президента стремится к нулю, коммуниста Зюганова быстро растет. Судебный процесс должен выполнить задачу: оторвать от Ельцина голоса избирателей, еще не отказавших ему в доверии. Да, кровавая чеченская бойня. Да, Самашки, Кизляр, Первомайское. Но в стране соблюдается основа основ демократии — свобода слова, нет политических репрессий, никто не сидит за убеждения. Не сидит? Так будет. Подкинем к Чечне политический процесс — демократия в России будет окончательно дискредитирована. Вот логика организаторов настоящего процесса. А какой подарок будущему президенту — коммунисту! Геннадий Андреевич Зюганов как-то припечатал: «Каждый настоящий русский не может не быть в душе социалистом». Читай «коммунистом». Отсюда вывод: все, кто против коммунизма, враги русского народа. Посему для расправы была избрана Новодворская — яростный антикоммунист, либерал, правозащитник.
Сколь ни абсурдно обвинение, оно вынуждает меня обратиться к текстам, вменяемым в вину Новодворской.
«Не отдадим наше право налево!» Сам заголовок точно выражает главную идею публикации. Все исторические примеры, все параллели и ассоциации лежат в ее русле. Идею эту можно сформулировать содержательно: коммунисты и фашисты не должны иметь политических прав в демократическом обществе. А можно и поэтически. Ведь перед нами, как обстоятельно показали в своих заключениях литературоведы Татьяна Бек и Сергей Лукницкий, — произведение художественное, литературный памфлет. Тогда более всего подойдет любимая Новодворской фраза из «Фауста» Гете — она ее часто повторяет: «Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день за них идет на бой!»
Обвинение прибегает к мошенническому приему. Выхватывает из контекста даже не целое предложение, а его часть, и наделяет криминальным значением. «Русских нельзя с правами пускать в европейскую цивилизацию, — читаем мы в обвинительном заключении, — их положили у параши и правильно сделали». Из этого отрывка невозможно уразуметь ни того, почему «нельзя с правами пускать в европейскую цивилизацию», ни того, у какой «параши», кто и когда «положил» русских, да и вообще неясно, откуда эта «параша» взялась.
Все становится на свои места, если прочитать полностью абзац, в котором употреблена оскопленная цитата: Новодворская пишет, «нельзя с правами пускать в европейскую цивилизацию», покоящуюся, как известно, на либерально-демократических, индивидуалистических ценностях, ту часть русского населения Эстонии и Латвии, которая ноет, выступая против экономических реформ; за десяток лет проживания в Прибалтике не удосужилась выучить местный язык и не желает этого делать сейчас, когда Прибалтийские республики вновь обрели независимость; ходит под красными флагами, требуя восстановления Советской империи. Разъясняется все и с «парашей». Новодворская образно, используя лагерный фольклор, констатирует свершившийся факт — ограничение в избирательных правах тех, кто приехал в Латвию и Эстонию после их оккупации в 1940 году и не владеет языком коренной национальности. Можно было оценить в других выражениях. Щелкнули по носу. Вывели из строя. Указали на место. Задали жару. Дело вкуса. Только при чем здесь возбуждение национальной ненависти, унижение достоинства?
А в контексте всей публикации пример с русскоязычным населением Прибалтики вообще не несет самостоятельной нагрузки. Он в ряду других примеров — Ирак, Алжир, Приднестровье, Япония, ЮАР, — иллюстрирующих противостояние либерализма и принудительной коллективности, демократам и тоталитаризма, правых и левых. Публикация заканчивается полемически перелицованным стихом Маяковского: «Кто там шагает левой? Правой! Правой! Правой!» Эта правая поступь может быть русской, американской, чеченской, эстонской. Сюжет не национальный — политический. Не кто иной, как прокурор, разрушил сфабрикованное обвинение всего одной фразой из своей речи: «Раздача прав Новодворской идет по политическому признаку». Полностью присоединяясь к этому утверждению, я ставлю вопрос: как мог прокурор тогда потребовать осуждения? Ведь за антикоммунизм Уголовный кодекс ответственности не предусматривает. Впрочем, неисповедимая, зазеркальная логика гонителей Новодворской вполне позволяла обвинить в разжигании ненависти автора «Фауста». Что же получается: тот, кто каждый день не идет на бой за жизнь и свободу, не должен жить? Не знаю, чего здесь больше: откровенного мошенничества или стилистической глухоты, не позволяющей отличить художественное произведение от политической агитки.
Обвинение Новодворской по памфлету «Россия № 6» заставляет ощутить себя обитателем сумасшедшего дома. Текст, где говорится о маниакально-депрессивном психозе как о черте национального характера, нельзя воспринимать буквально. Психоз — это заболевание индивида, которым не могут болеть коллективные образования. Образ. Гипербола. Гротеск. Они подчеркивают: русские — народ крайностей. Памфлет — реакция на результаты выборов октября 1993 года, оказавшиеся совершенно неожиданными для наших интеллектуалов, которые свои представления о народе принимают за сам народ. Новодворская пишет:
«Половина страны дебильно не пошла голосовать. Страна болтается между коммунизмом и фашизмом, как цветочек в проруби».
А вот Юрий Карякин растерянно произнес перед телекамерами: «Россия, ты одурела!» Перед лицом писателя возник тогда, наверное, образ совершенно одуревшей, обезумевшей бабы. Жванецкий прореагировал а своем стиле: «Я уважаю чудовищный выбор своего народа». Валерия Новодворская создала образ безумного, делающего под себя народа от Мурманска до Владивостока. При этом она обращается к одной десятой населения страны, как пишется в памфлете, товарищам по несчастью. Кто это одна десятая? Марсиане? Нет, те же русские. Значит, различие между девятью десятыми и одной десятой проводится опять же не по национальному, а по политическому признаку, по ценностным ориентациям, по поведению. Финальная фраза публикации:
«Пусть президент или дает нам оружие и начинает борьбу по новой, или выделит скит, достаточно большой для десяти миллионов свободных людей, которые предпочтут, скорее, сжечь или взорвать себя, чем сожительствовать с торжествующим красно-коричневым большинством».
Художник творит образы в соответствии со своим мироощущением, своим настроением в данный момент. Маниакально-депрессивный психоз в начале, скит — в конце… Кому-то дано проникнуться переживаниям творца, кому-то нет. Я, например, вспомнил Эзопа из пьесы «Лиса и виноград» с вопросом «Где тут пропасть для свободных людей?». Скит — пропасть. Кто-то отреагирует иначе, иной останется равнодушным. Но делать литературный текст предметом судебного разбирательства нелепо и постыдно.
Я испытываю чувство неловкости, господа судьи, что, ввергнутый в этот абсурд, должен объяснять абсолютно очевидные вещи…
Валерия Новодворская — человек редкого мужества. Двадцать семь лет антитоталитарной правозащитной деятельности. Кагэбисты на следствии психологически ломали многих людей. Там были не только костоломы и палачи-психиатры. Многих удавалось уговорить, убедить, заставить отречься. Достаточно вспомнить Якира, Красина, отца Дмитрия Дудко. Но в интеллектуальной схватке с Валерией Ильиничной эта публика всегда проигрывала. Потому к ней особая ненависть.
Любое ваше решение, господа судьи, кроме оправдательного приговора Валерии Новодворской, будет позором российского правосудия.
Валерия Новодворская
Последнее слово подсудимой В.И.Новодворской
в московском городском суде 15 октября 1996 года
Это последнее слово, в прямом и переносном смысле, поскольку прокурор потребовал смертной казни. Это в последний раз звучало на политических процессах под сводами старого здания Московского городского суда в 85-м году — последнее доперестроечное политическое дело было дело Кирилла Попова. То есть, этого не было 10 лет. Правда, Кирилла Попова судили закрытым судом. В зале не только не было прессы, но в зале не было его друзей-диссидентов, в зале никого не было, кроме дежурных гэбистов, и об этом деле никакие газеты, кроме газеты «Труд», не оповещали. Газета «Труд» оповещала, как всегда, в строгих и сдержанных выражениях: отщепенцы получили по заслугам.
С чего же это у нас такие исторические события происходят при стечении прессы, на открытом суде? Я не знаю, как насчет эпатажа литературного и художественного в моих статьях… А кому, собственно, понадобился этот юридический эпатаж? Ну уж, наверное, не русскому народу. Не знаю, известно ли это государственному обвинителю, но каждый день этого чудовищного процесса, каждый пассаж его инквизиторской речи, каждая публикация на эту тему в российской печати — все это отнимает инвестиции, отнимает кредиты, отнимает надежду на то, что на нас будут смотреть, как на нормальную демократическую страну и всюду нас пустят. И вот, я могу поздравить государственного обвинителя с тем, что каждое слово его выступления — оно отнимало игрушки, хлеб, «сникерсы» или «Мишки на Севере» у русских детей, о которых он так здесь радеет.
И не может же не знать та сила, назовем ее условно силой реакции (что взять, в конце концов, с прокурора на процессе — он карьерный дипломат, ему дают поручение, он его озвучивает, какие могут быть личные претензии в этом случае?), так вот, эта сила не может не знать, что мертвое тело на путях гласности, демократии, перестройки так на десятом году, будет означать совершенно определенную вещь — что с нами нельзя иметь дела. Никогда. И очень многие будут рады спрятать свои кредиты, инвестиции подальше, потому как денежки всем нужны. И многие голоса раздаются, что не в коня корм, и не надо их разбазаривать. Я ничего не могу сделать. Когда мне звонят из Эстонии и спрашивают, а что у вас творится, не произошел ли у вас государственный переворот, что я должна сказать? Я не могу сказать, что у нас здесь съезд Союза писателей и что у нас здесь художественно-литературный конгресс. И что мы просто в предоставленном нам зале Московского городского суда собираемся для того, чтобы обсудить проблемы науки и искусства. Я этого ответить не могу. Ни разным прочим шведам, ни эстонцам, ни американцам. Поэтому я не знаю, заказывал ли кто-то Александра Коржакова, как он ввел недавно новую юридическую единицу в наши юридические понятия, но вот то, что происходит здесь, — заказано. И заказчиков мы сейчас постараемся определить.
Если внимательно читать газету «Завтра», то окажется, что давление на суд оказывалось отнюдь не с началом этого процесса и отнюдь не немногочисленной аудиторией, которая здесь сидит. Давление на суд оказывалось очень давно, и очень массированно, и очень хорошим тиражом. Вот, например, картиночка (демонстрирует фотографию из газеты «День»): пленные фашисты, Москва, 1944 год. Изображена огромная толпа под охраной, такая колонна в 20–30 человек в один ряд, многотысячная колонна, может быть 500 тысяч. И подпись: «Вот так же пойдут демократы». Вот такого рода картиночки, опубликованные еще в газете «День».
Я с удовлетворением могу констатировать, что никогда демократические силы любого профиля, любого фасона, от ДемРоссии, Демвыбора до «Демократического союза», от умеренных, центристских до радикальных, не унижались до того, чтобы публиковать подобные картиночки с подписью: «Вот так же пойдут коммунисты», или «Вот так же пойдут национал-патриоты», или «Вот так же пойдут красно-коричневые». Поскольку в наши планы входит не уничтожение злодеев, а борьба со злом. Вполне христианский принцип. Так что, относительно конфронтационности моих статей и действий «Демократического союза», — это все можно очень оспорить.
Читаем дальше. Непосредственно перед выборами:
Это хороший комментарий к тому, что здесь происходит. Еще одно стихотвореньице: «Слышишь, диктор как картавит и с экрана Запад хвалит. Жаль, что Сталина тут нет: был хороший логопед». Не подходит под 74-ю статью УК — разжигание межнациональной розни? Причем — оргвыводы. Мы помним, как Сталин исправлял произношение в 1952 году.
Есть еще одно интересное предложение, исходящее непосредственно из Госдумы. Читаем. Господин Юрий Иванов, между прочим — заместитель председателя Комитета по законодательству, один из самых непримиримых коммунистов, дал неосторожное интервью главному редактору журнала «Закон» Юрию Феофанову: «Сегодня и выступления некоторых радикальных демократов, по сути, уже должны быть предметом изучения органов безопасности, которые обязаны обеспечить общественный порядок как во время президентских выборов, так и по реализации итогов. В любом случае некоторые телевыбросы необходимо зафиксировать, чтобы в будущем можно было со всей строгостью спросить с подстрекателей». Прямая реализация. Не считая заявления Геннадия Андреевича Зюганова, лидера КПРФ, о том, что надо срочно принимать закон о борьбе с психологической информационной войной против русского народа и применять уголовные санкции по этому поводу. Вот мы имеем целый набор заказчиков, которые достаточно хорошо очерчены в круг тех, кому нужен был этот процесс.
И тогда нам придется поставить один правовой вопрос. Мы уже выяснили здесь, в итоге наших литературоведческих дискуссий, что русский народ, как выяснилось, понятие достаточно многозначное. Но у нас и государство, оказывается, — многозначное понятие. Что такое государственное обвинение и от какого государства сюда пришел государственный обвинитель? Что такое — государственное обвинение? Может быть, это обвинение каким-то образом прогнозируется в Конституции? В Конституции и намека нет на то, что свобода слова может быть чем-то ущемлена. И, тем более, нет никакого намека на то, что чье-то волеизъявление или какая-то вожжа, попавшая под чей-то хвост, могут быть поставлены выше международных пактов, подписанных Российской Федерацией. А мы, между прочим, подписывали и Декларацию прав человека, и Пакт о гражданских и политических правах, где свобода слова безусловна.