Когда деду исполнилось 80 лет, он получил в подарок от местной компании, которая покупала наше зерно, небольшую коробку. Предвкушая найти в посылке несколько бутылок вина, он с негодованием обнаружил в ней портрет Гитлера в деревянной раме. Из всей моей семьи он был, видимо, единственным, кто относился к нацистам столь отрицательно.
Еще до того, как Гитлер пришел к власти, менее всего я понимал враждебность нацистов в отношении еврейского населения. Я смотрел на еврея как на немецкого гражданина, только исповедующего другую религию. У меня никогда не было с ними проблем, и враждебность к ним со стороны нацистов казалась мне иррациональной. Впрочем, возможно, не только мне, но и другим немцам.
Евреев в Пюггене не было, но моя семья длительное время поддерживала дружеские коммерческие отношения с еврейским предпринимателем из Берлина. Вплоть до середины 30-х гг. он регулярно наведывался к нам на грузовике и закупал яблоки из нашего сада. Еще один еврей, которого я знал в моей юности, был ветераном Великой войны. Он был ранен в бою и затем до самой смерти жил с металлической пластиной в голове.
В 1933 г. нацистский министр пропаганды Йозеф Геббельс начал длительную кампанию в средствах массовой информации по очернению евреев. Будучи более образованным, чем фюрер, Геббельс обладал ораторским даром не меньшим, чем у Гитлера. Он умел убеждать.
Нацисты пытались найти любую причину, чтобы обвинить евреев в эксплуатации немцев, которые пострадали от финансового кризиса во время Великой депрессии. Более того, пропаганда утверждала, что вступившие в тайный сговор евреи и были главной причиной всех бед Германии и остального мира. Поскольку большинство людей верят в то, что видят и слышат, монополия нацистов на средства массовой информации давала им исключительную возможность манипулировать общественным мнением.
Постоянно повторяемые обвинения постепенно убедили большинство немцев в том, что евреи являются потенциальной угрозой для немецкого общества. Я не разделял подобных антисемитских взглядов, но с равнодушием относился к бедам еврейского народа. В результате нацистской пропаганды многие немцы в эти годы с безразличием воспринимали гонения на евреев.
Глава 3. Прелюдия к войне. 1936–1939 гг.
7 марта 1936 г. мы услышали по радио о приказе Гитлера ввести немецкие войска в расположенную вдоль границы с Францией Рейнскую область, которая была демилитаризована согласно Версальскому мирному договору. Диктор сообщил о высказанном фюрером мнении по данному вопросу и рассказал, как происходила передислокация немецких частей. Этот демарш должен был подтвердить суверенное право Германии на эту немецкую территорию. Подобные действия, восстанавливавшие историческую справедливость, вызвали у немцев прилив гордости. Военная операция, не встретившая сопротивления, усилила поддержку Гитлера в обществе.
Когда мы ходили в кино, – а это была середина 30-х гг., – художественный фильм предваряла кинохроника о больших собраниях нацистской партии и устраиваемых ею парадах. Моим родителям довелось побывать в Берлине в 1936 г. и непосредственно увидеть Олимпийские игры, организованные нацистами с необыкновенным размахом. Многие, в том числе и наша семья, рассматривали все эти представления просто как некую разновидность пропаганды. Тем не менее мы, возможно наивно, полагали, что наши отношения с соседними государствами улучшатся, если они увидят возрожденную, сильную Германию.
Многие продолжали испытывать чувство горечи от перенесенного унижения при заключении с Францией и Англией[10] Версальского договора с побежденной Германией, людям не нравилась изоляция страны и ее оторванность от общества других цивилизованных и развитых стран, частью которого была Германия. Мы также чувствовали угрозу со стороны варварского и отсталого коммунистического режима в России. Принимая во внимание, что обеспечение безопасности Германии требовало увеличения расходов на военные нужды, на которые налагал ограничения Версальский договор, Гитлер пошел и на это, и в результате соседние страны начали относиться к Германии не с уважением, а как к непосредственной угрозе их безопасности.
По мере того как численность вермахта увеличивалась и шло интенсивное обучение солдат, стала заметнее проявляться активность военных кругов. 21 сентября 1936 г. Германия провела самые большие маневры со времени окончания Великой войны, в которых принял участие мой кузен Генрих. Во время маневров были использованы грузовики, которые за ночь перебросили целую дивизию от Рейна на западе до Одера в Восточной Германии. Генрих позднее рассказал мне, что нехватка транспорта вынудила командование конфисковать все, какие только возможно, гражданские грузовики для успешного завершения операции.
Мне было 16 лет, и на меня все эти военные приготовления производили сильное впечатление. Стоя в одиночестве на пороге нашего дома, я часами наблюдал за тем, как нескончаемый поток машин с пехотинцами и громыхавшими орудиями проходил по главной дороге через нашу деревню. Тогда у меня в первый раз появилось желание самому испытать, что такое солдатская служба. Нацистский режим неудержимо влек страну к новой войне.
В это время мысли о женщинах все больше посещали меня. Годом ранее я в первый раз отправился один на поезде навестить своих родственников в Нордхаузене. Там я встретил мою вторую кузину Руфь. Два года спустя она побывала с ответным визитом у нас в Пюггене. Наши отношения переросли в мой первый роман, хотя между нами ничего серьезного не было; мы обменялись лишь невинными поцелуями. В знак моего расположения к ней я оставлял вечером на ее подушке шоколадную конфету.
После того как мне исполнилось шестнадцать, я попросил родителей дать мне денег для оплаты уроков танца, которые проходили каждую неделю в Бетцендорфе. Поскольку у нас не было возможности общения с девушками вне школы, эти танцевальные классы были одними из тех немногих мест, где мы могли с ними встречаться. Такие встречи помогали сохранить в тайне наши отношения.
Во время занятий, обучаясь вальсу, польке и прочим модным танцам, я познакомился с очаровательной Хильдой, жившей в соседней деревушке Аудорф. Негласные правила общественного поведения не разрешали нам назначать свидания, и приходилось держать в тайне от ее родителей наши отношения. Хотя мои родители знали, что я встречаюсь с девушкой, они доверяли моей порядочности и никогда не задавали вопроса, кто она.
Хильда и я планировали каждый раз наши встречи, а и было-то их всего три или четыре, словно тайную операцию. В 6 или 7 часов вечера я садился на велосипед и ехал в Аудорф, расположенный в 13 километрах от Пюггена. Там я тайно встречался с ней на ее ферме. Надеясь, что ее родители не обнаружат нас, мы болтали и флиртовали в амбаре до полуночи. Мы целовались, хотя принятые тогда правила поведения запрещали это. Однажды она даже пригласила меня в свою комнату в доме, но я отклонил ее предложение, не желая, чтобы нас застали ее родители.
Мы старались во время свидания сохранять бдительность, опасаясь, что нас может застать ее отец, да вдобавок я не спускал глаз со своего велосипеда. Ребята из Аудорфа, мои соперники, могли запросто украсть его в отместку за то, что я «покусился» на девушку на их территории. К счастью, я избежал обеих опасностей.
Когда в моей жизни происходили все эти события, моя семья приняла двух семнадцатилетних девушек из Восточной Германии. Они должны были помогать моей матери и учиться в течение года вести фермерское хозяйство. Вместо добровольного выбора своих занятий, как это было в прошлом, теперь девушки должны были пройти обязательное обучение. Решение нацистских властей касалось всех женщин. Девушки были последними практикантками в нашей семье.
В Пюггене было всего две-три девушки их возраста, поэтому они тут же привлекли к себе внимание нескольких парней из нашей деревни. Мои родители выделили девушкам комнату на втором этаже на южной стороне дома. Но местные парни ошибочно посчитали, что они остались на северной стороне.
Ночью парни пришли и встали под северными окнами, свистом стараясь привлечь к себе внимание девушек. К их несчастью, комната тетушки Хедвиг оказалась рядом, и шум на улице сильно ей мешал. Потеряв терпение, она схватила свой ночной горшок и вылила его содержимое на головы ничего не подозревавшим парням. Те больше не появлялись.
Между мной и нашими девушками не было никаких романтических отношений, и мы часто подшучивали друг над другом. Достаточно овладев навыками обращениями с электрическими приборами, я придумал довольно хитрый трюк.
Однажды вечером, когда мы ужинали и слушали музыку по радио, я, до того как должны были передавать последние новости, извинившись, встал из-за стола и вышел из столовой. В соседней комнате я установил микрофон от другого радиоприемника и подключил его к громкоговорителям нашего семейного радио. Отключив обычную передачу, я включил микрофон. Имитируя знакомый всем голос диктора, я произнес: «Правительство приняло постановление, что все молодые женщины, которые ныне работают на фермах, должны будут отработать еще полгода».
Услышав это, как они посчитали, официальное правительственное сообщение, обе девушки тут же разразились плачем. Вернувшись в столовую, я сказал, что это был всего лишь розыгрыш, но никто не поверил моим словам. Когда наконец мне все же удалось убедить их, что это я говорил по радио, ни одна из девушек не посчитала шутку смешной, хотя мои домашние сочли это забавным.
По мере того как нацисты укрепляли свою власть, они поставили под свой контроль все общественные, культурные и образовательные организации Германии и начали учреждать новые, такие как гитлерюгенд. Никого не принуждали вступать в эти организации, но сложившаяся под влиянием властей обстановка в обществе заставляла людей вынужденно становиться членами новых нацистских организаций. Тем, кто отказывался, грозили неприятные последствия. Несмотря на мое желание не иметь ничего общего с нацистами, было бы глупо рисковать, полностью оборвав контакты с партийными организациями.
В середине 1937 г. мои друзья посоветовали мне вступить в организацию под названием «Национал-социалистический мотомеханизированный корпус». НСМК не был связан с гитлерюгендом, но действовал под контролем нацистской партии. Я считал, что, если мне не удастся добровольно вступить в корпус, нацисты заставят меня пойти в гитлерюгенд. В отличие от последнего, корпус предполагал большую независимость от партии. Кроме того что это было целесообразно с политической точки зрения, мне также хотелось научиться ездить на мотоцикле.
Мы собирались два раза в неделю на пару часов, одетые в форму корпуса, в одном из домов деревни. Приходило от шести до пятнадцати человек. В течение полугода, что я посещал клуб, нам удалось, к моему большому разочарованию, только два раза проехаться на мотоциклах.
Раз в месяц мне приходилось в течение часа делать сообщения по текущим событиям, о чем деревенские парни имели весьма отдаленные представления. Используя радиосообщения и газеты в качестве источника информации, я подготавливал для участников клуба обзор внутреннего и международного положения. Несмотря на то что невозможно было говорить открыто или обсуждать злободневные вопросы политики, мне тем не менее представлялась возможность развивать свои командирские способности.
Обучение профессии. Январь-август 1938 г.Летом 1937 г. я заканчивал восьмилетнюю школу в Бетцендорфе, и мне предстояло самостоятельно сделать выбор, чем я хотел бы заниматься в дальнейшем. Все время, пока я рос, я видел, как напряженно трудятся на ферме мои родители, стараясь вовремя заплатить по счетам. Этот наглядный пример и отсутствие у меня интереса к сельскому труду побудили меня избрать другой род занятий. Меня не остановило то обстоятельство, что наследовать ферму в таком случае будут мои братья или сестры.
У меня было пристрастие разбирать любой механизм на отдельные части и на основании этого понять, как он действует. Я сообщил моим родителям о своем решении оставить ферму и стать инженером-электротехником. Хотя для них это было несколько неожиданно, они поддержали мое решение оставить ферму и избрать иной род занятий. Нас, детей, было семеро, и родителям становилось легче вести хозяйство, даже если они избавлялись только от одного иждивенца.
Вскоре после нашего разговора мы с отцом отправились в Зальцведель, расположенный в 16 километрах от нас самый крупный город в нашей округе, для встречи с экспертом в области образования, чтобы оценить мои инженерные способности. Хотя в школе у меня была средняя успеваемость, результаты проведенного теста были оценены на «отлично».
Технические училища, однако, требовали прохождения двухгодичной практики в качестве предварительного условия для всех абитуриентов, собиравшихся учиться на трехгодичных курсах для получения диплома инженера-специалиста. Это была программа подготовки инженера скорее практической, а не теоретической ориентации. Мы поехали в Люнебург, расположенный недалеко от деревни, где вырос отец. Он помог мне найти большую электромеханическую мастерскую, где мне предстояло трудиться два года в качестве «добровольного» – что означало без получения зарплаты – помощника электрика.
Когда я приехал в Люнебург в январе 1938 г., чтобы приступить к обучению в компании Иоганна Брокельта, начальник мастерской кратко проинструктировал меня и сразу же поставил на мое рабочее место. Меня обучали разбирать, ремонтировать и собирать электромоторы, а также проводить электропроводку. Вскоре я мог выполнять все основные обязанности электрика.
Я приходил в мастерскую в 7.30 утра и работал до 16.30 каждый день. По средам я работал полдня, чтобы компенсировать один день в неделю, в который я посещал занятия для электриков в специальной городской школе. Теперь, когда я учился по выбранной специальности, моя успеваемость значительно улучшилась.
Большую часть своего рабочего ученического времени я прокладывал электропроводку в недавно построенных военных казармах, даже не предполагая, что скоро в подобном строении найдется место и для меня. В один особенно холодный день я стоял на лестнице, монтируя лампы на потолке большого казарменного помещения без окон. Чтобы было теплее, я захлопнул дверь и разжег угли в жаровне, стоявшей подо мной на полу.
Внезапно моя голова начала раскалываться от боли и кружиться. Пытаясь не потерять сознание, я на трясущихся ногах спустился с лестницы и вышел из помещения. Позже я узнал, что причиной был углекислый газ, образующийся при сгорании угля. Я мог запросто умереть, если бы не выбрался из комнаты на свежий воздух. Какие бы опасные случаи ни происходили на работе, моя практика оказалась и интересной, и полезной для моей карьеры.
Хотя я мог свободно распоряжаться собой, Люнебург был мне не интересен. Он стоял на берегу реки Ильменау; здесь был речной порт и узел железных дорог, в городе было 40 тысяч жителей. В городе встречалось много военных, поблизости располагался пехотный полк, два артиллерийских батальона и две эскадрильи люфтваффе.
Несмотря на то что до города от фермы дяди Генриха было 8 километров, я предпочитал жить в сельской местности в Хагене и добираться до работы на велосипеде. Я занимал комнату в доме, в котором вырос мой отец.
Еще до моего приезда отец договорился о моем столе и ночлеге на время учебы. Он также снабжал меня карманными деньгами и платил за мои завтраки в пансионе одной престарелой женщины в Люнебурге. В то же время дядя Генрих разрешил мне жить в его просторном сельском доме и бесплатно ужинать и по воскресеньям обедать. Это его решение было своего рода компенсацией моему отцу, ведь ему ничего не досталось при разделе наследства. Дядя, будучи в семье старшим сыном, получил в наследство ферму.
Единственное, на что я мог пожаловаться, так это неудобная кровать, от которой у меня утром болела спина. Осмотрев матрас, я обнаружил, что из него торчит одна из острых спиральных пружин. Подойдя как инженер к решению вопроса, я выкрутил пружину, тем самым легко решив проблему.