Может, зря она сравнила его с Упырем? Тот ковал ей железо, а Дьявол… — Дьявол помогал снять… Дела у нечисти и Дьявола были разные. Получалось, кроме Дьявола не было у нее никого?!
Манька была обижена: болело все тело, холодно было, руки и ноги окоченели и не слушались, и страшно, зверь не человек, если не послушает Дьявола, она тем более «фу!» не скажет. Но как ей понять, почему Дьявол, проявляя заботу, одновременно принижает, не давая забыть, что она не имеет возможность устроить свою жизнь, как ей хотелось?
Угли в котелке остыли, и Манька поднялась, чтобы наполнить его новыми.
— Скажи-ка мне, друг любезный, а почему она о тебе по радио не вещает? — спросила Манька, вылезая из своего убежища и подсаживаясь к Дьяволу. — И не обращается к тебе?
— Ну так, я ж бесплотное существо! — Дьявол взял из ее рук котелок и наполнил углями сам, рукой выбирая такие, которые могли еще долго тлеть. — Я выше электромагнитных лучей! — гордо заявил он. — Я вот тут сижу с тобой, а как будто нет никого, будто ты одна сидишь. Радары ее шарят, а никуда не упираются. И потом, думаешь, ты одна у нечисти не в чести? И я. Мне еще хуже — я ей служу.
— А ты не служи! — попросила Манька простодушно. — Мне помоги!
— Не могу! Каждая нечисть в уме своем Бог. Но и я Бог. Всеми своими помыслами я служу человеку в период его взросления, вставшему на путь Бога, как Бездна взлелеяла меня. И только мы встретились тет-а-тет, когда я могу говорить с сознанием, не обращая слова свои в землю, я открываюсь человеку. И приношу искренние сожаления, что в моем Бытие Богом ему не стать, ибо я сотворил свою вселенную, установил законы, умножил плоды, которые земля приносит, а он как бы с дуба пал и на готовеньком решил прокатиться. И я говорю ему: я создал все это из Небытия. Иди в Бездну к Отцу Моему! Если Бог — будешь жить, если тварь — умрешь. Кто смог бы сопротивляться, если вся земля, вся вселенная обернется против него и устремит свой взор?
— Ну, хорошо. Она ушла. Неужели надо ждать столько времени? Почему я должна все это терпеть?!
Дьявол хитро улыбнулся.
— Моя земля нуждается в приросте. С каждым выбывшим героем ее становится чуть больше. Я рад, что рада земля, земля рада, что стала чуть больше, нечисть рада, что получила Абсолютного Бога. А если все мы довольны, как можешь ты указывать нам счастливым? Ты — меньшинство! Тем более, что все мы знаем, и ты — окажись на месте Благодетельницы, была бы не лучше и, возможно, хуже ее. Скольким людям она дала надежду, веру, богатое житье…
— А скольких под себя положила! — ужаснулась Манька.
— Они не возмущаются! — остудил ее Дьявол. — Будь они с нами, они бы тебя сейчас искоренять принялись. В конце концов, знания всегда лежат у человека перед глазами, а больно ему, когда ласкают не его. Избавляется он не от песка в глазах, а от знаний. Каждый день человек встает, пьет чай или кофе, идет на работу, возвращается, смотрит на родных и близких, ложится спать, а утром снова идет на работу. Целый день, день за днем — он думает, думает, думает. Но много ли у него живых мыслей? Он родился зачем? Чтобы понять, что вокруг него мир, наполненный красотой и красками и успеть потоптаться на нем? Он сам себе в тягость. А зачем он Богу, который проклял его и отправил возделать землю? С чем придет?
— И ты никого не можешь пожалеть?
— Нет. Я защищаю землю. Она огромная и чувствует. Она как та немая собака на цепи, которую бьют, морят голодом, жгут, пинают — а она не может ответить. И только своему сознанию она может показать, хорошо ей или плохо. Вампиры делают ее счастливой, и только я знаю, какова цена этого счастья, сколько крови пролито, чтобы дать ей голос. Представь, что собаку научили говорить во время боли: о как мне хорошо, как я счастлива, какое блаженство… Именно так все и происходит. Сама подумай, зачем мне твоя нищета, твоя боль и железо? Или нечисть, с ее жаждой красть и подкапывать? Я имею от земли много даров: дом, кров, пищу, а я даю только имя и умное определение своему состоянию. И ты тоже. Но если ты не смогла бы жить среди Бездны, я могу. Я жил и знаю, каково это, когда вокруг тебя ночь, ты слеп, и рой мысли уходит в Небытие, словно меня нет. Только так я понял, что я Бог, когда смог изменить свою природу. И я хорошенько поработал с Небытием. И стало светло, тепло, а еще я был один, но моя земля дала мне имя, и я понял — нет, я не один. И я полюбил ее всем моим сознанием. Ночь ушла.
Разве могу я допустить существование объекта, желающего приблизить конец снова?
Я знаю, немногие люди согласны умереть. Но что это меняет? Они молятся: «помилуй меня Спаситель!» И верят. Я рад, если найдется тот, кто сможет принять и помиловать человека. Но, насколько мне известно, ни один Спаситель не придумал новую версию вселенной. Я знаю, о чем говорю. Многие пытались поднять меня в глазах людей, но практика показала, что человек сохранил только то, что шло от него самого. Будь-да! применил к сознанию положенное земле, то, что я обещаю ей, когда она уходит к человеку, чтобы стать свидетелем всему, что он являл собой. Моя земля записывает каждую мысль, каждое слово, каждый вздох. Ушла от человека, и снова стала давать жизнь: червю, лягушке, дереву. Живая плоть потому и живая, что моя земля пронизывает ее и помнит о ней. Но она не имеет к человеку отношения. Сознание живет на земле, и если его срубить, от человека не останется ничего. Эго человека — его матричная память, она уйдет с ним. Зачем мне его черви? Земля прозрачный кристалл — ее нет и она есть.
За что уважаю Йесю, он единственный, который верно сказал: смерть первая, прощай тело, вторая, прощай земля. И призвал обманывать меня, прикрываясь обращением из земли. Но разве можно меня обмануть? Любое насилие над землей открывает уста Бездны. Люди поверили человеку, который имя свое мог написать лишь на пергаменте, и не поверили Богу, имя которого Закон! Что ж, такова участь человека, в котором нет Бога, а есть только Быль.
Или Пророк… Он нашел знание — но разве смог поднять землю, если пошел за знаниями к вампиру, а когда понял, понял и выгоду, которую сулит ему смерть человека. И головы тысячи людей положил к своим ногам…
А чем ты лучше нечисти? Разве изменила свою природу? Ты срубленное дерево. Живешь только потому, что каждому листку отведено определенное время, пока он увядает. Ты лежишь на своей земле, которая камень, и жизнь уходит из тебя. Но Бог Свидетель, что где-то в глубине тебя зреет корень. И я не буду загадывать наперед, сможешь ли ты проткнуть камень, достать влагу и поднять себя.
— А дети? Вот я маленькая была, и унесли меня на болото, и утопили. Что стало бы со мной?
— Одна и та же мысль пугает человека. У ребенка земли не больше, чем у животного. Прахом ляжет земля, а сознание и того меньше. Там нет дерева, только ужас незаконного рождения. Ребенок не может войти к Богу, если он рожден не Законом. А Закон — это я. Мной должен быть рожден человек. Разве ты можешь сказать, когда ребенок становится взрослым? И разве ты можешь утверждать, что какой-нибудь представитель Спасителей не бросил слова в его землю, утвердив муку его души? В пять лет ребенок вполне может обидеть мать, проткнуть животное, поджечь и убить. Да, Манька, ты и тогда бы стала гореть в огне. За грех матери, за грех отца, за грех каждого, кто прикрыл твою наготу. Единственный плюс — я могу открыть Бездну раньше, чем земля услышит голос крови. Это и экстрасенсы скажут, на могилах они менее других сидят. Грех, который в нем, он не успел принести в мир. Но ни одна черта не перейдет из Закона, если смерть ребенка принесет в мир еще одну смерть.
Легко сказать ослабленному: прощаются твои грехи — но все, что сказано в землю, станет перед душой. Много ли будет сомневаться человек, который имеет прощение в каждом деянии прежде, чем совершит его? Какой бы хулой он не хулил душу человека, он не примет мщения от души духа охаянного. Крепким словом связана земля, чтобы восстать на пришельца, имя которому враг. И баланду я буду есть, если каждый окровавленный труп приму на себя.
Человек не животное, он родился, и вскоре родится второй. И будут они одной плотью. Человек изначально абстрактно мыслящее существо вскоре, после рождения первого — и сразу второго. Люди так себе представляют Бога: поднял, утер слезу, обнял, заглянул в глазонки, укрыл необъятной любовью…
Бог — он не потому Бог, что спит и видит, как устроить человека подле себя. Бог — объективная реальность, с ним нельзя шутить — он хозяин своему слову, сила его не истаивает, когда к нему поворачиваются спиной, и все, от начала и до конца принадлежит ему одному. Прежде чем паскудно рассуждать о Боге, человек должен пройти по своей земле, найти три свода своих, три свода ближнего своего, поднять ужас и выставить его за пределы земли.
— Вот говоришь про какой-то Закон, а сам служишь Помазаннице и пренебрегаешь мной, — укорила Манька Дьявола. — Я или умом не вышла, или объясняешь как-то не так. Ты за кого?!
— Манька, скудоумие твое безнадежно, — тяжело вздохнул Дьявол. — Как же может на службе состоять тот, кого в глаза не видно? С одной стороны, вроде бы служу, а с другой, нечисть мне служит. Вот ты, Город Крови, стоишь передо мной, сможешь ли ты смыть с себя кровь или окончишь дни свои? Нечисть бросает о тебе жребий, но только я знаю, что мерзость внутри тебя видишь ты, и глаза твои зрят происки врага.
Кому отдам я победу?
Служить бы рад, прислуживаться тошно — но мужество твое, не станет ли мне могилой? Как же я узнаю, на что способен человек, если не дам ему возможность упасть или подняться настолько, насколько он смог бы? И как объяснить человеку, что я не таков, каким меня представляет себе белый свет, если он голос мой не отличит от своего?
Убил человек, и сразу знают: мой человек, ждет его Ад. Но объясни мне, почему меня заодно с ним считают убийцей, если я законно наказываю за преступление? На благо свое. Или кровь, закрытая внутри него, искала бы моей погибели. Служу, но за определенную плату. А если кто не сможет платить, я возьму Бога и примерю его на себя. И страшная правда выйдет наружу. Я ужас, летящий на крыльях ночи.
Манька взглянула на Дьявола и усмехнулась про себя, приваливаясь к Дьяволу, который накрыл ее краем своего плаща. Она поймала себя на мысли, что не умеет злиться на него. Он был — и его не было. Наверное, Дьяволу было приятно думать, что он Бог Нечисти. Ну, конечно, как бы еще он мог приподнять себя над своей паствой? Но правда состояла в том, что Манька боялась его меньше всего. Мысль о Дьяволе согревала ее, чем та же Благодетельница — укравшая душу. Она пугала. Идеальная Женщина может прокричать на весь белый свет: изыйди! И дни будут сочтены.
Странно, что до сих пор она не подключила Его Величество.
Манька вспомнила, как ее приволакивали в органы правосудия и требовали обещанную награду, будто украла или убила, и как, и о чем говорили, пока вязали веревками и укрывали от чужих, чтобы не пришлось им делиться. Первый раз она молилась. Второй понимала, что не отпустят. Третий… третий раз ей казалось, что если она расскажет о первых двух, люди образумятся. Но нет. Четвертый и пятый она молча давала связать себя, чувствуя раздражение. Шестой и седьмой смеялась, пока угрюмые люди искали причину ее веселого настроения. Прискорбная весть начальника службы обесточила их, и они провожали ее взглядом, но ненависти и превосходства не было в глазах, а только недоумение и тупая боль. И никто из них не мог улыбнуться в ответ.
И пока она шла, смеясь, она не заметила, как прошел день, и снова наступило утро. Раны ее не напомнили о себе.
— Пусть будет так! Продолжай искоренять зло! — благословила Манька Бога Нечисти. — Но я вот смотрю на тебя, на людей, которые борются за благо свое, и кажется мне, что каждый из них, оправдывая себя, повторит о себе слово в слово. Вот закроете глаза последнему человеку, и ни один день не покажется вам таким коротким, как тот, в котором трудились, убивая человека. Станешь ли слушать Помазанников, которые думают о себе то же самое? О, какой я прекрасный, скажешь, посмотревшись в нечисть, как в зеркало. О, да, ответит нечисть, я прекрасна, спору нет!..
— Но я-то законный Господь! Это все мое! Это все я! — удивился Дьявол. — Я меч, я смерть несу и зверю, и человеку, и вампиру, и прочей нечисти! Что бы там зеркало не говорило, умнющим, как я, оно не станет! Я могу его разбить, накрыть покрывалом, например, тебе… отдать!
— О, да! Я тоже могу гордо сказать о себе, — рассмеялась Манька. — Но украсть или убить — мне не дано. И проклясть могу только себя. И я вот думаю, не наказывается ли нечисть нечистью более существенно? Но кто, Господь Нечисти, мог бы пугать ее тобой?
— Это ты зря! — рассудил Дьявол. — Люди по-своему правы. Мой живодер, только не задумываются, что потом происходит. Такое у них представление: если живодер на земле имеет больше прав, чем человек, считают, что блага нечисти никогда не закончатся. Даже этим человек унижает себя, поставляя нечисть выше. Ведь не я вампиру добро отдаю, человек сам к ногам бросает, соблазняясь обещаниями. Сегодня брошу я, рассуждает человек, а завтра бросят мне!
Или вот, каждый человек надеется смерть свою пережить.
Но ведь нечисть для него больше, чем он сам. И если надеется он, как вампиру может сказать, которого над собой поставил: извини, дорогой, пытаешь меня, но я буду жить вечно, а ты сдохнешь, как тварь, которая опоганилась — ибо выше тебя есть Бог!
— Ну, иногда говорят, — успокоила его Манька. — Многие признаются, что Бог больше, чем Спаситель. Многие верят, что есть Бог.
— Говорить говорят, но говорят о том, чего не знают. Можно верить, что я плохой, можно верить, что я хороший. От веры я не стану ни тем, ни другим — меня нужно знать! Я не плохой и не хороший. Человек, который верит, но не знает, врет и себе, и душе. В каждом человеке есть идеология вампира, но только вампир знает. И ему удобно, что человек не знает. Вера — это иллюзия. Я — не иллюзия!
Скажет ему вампир: ну и иди к своему Богу! И оглянется, а нет Бога, есть только вампир, который правит страной, устанавливает законы, простирает руки ко всему, что хотел бы иметь человек. А того не понимает, что сказать мало, надо достать из себя вампира и заставить душу собирать сокровища на земле. Но что заставляет человека лгать самому себе, когда он стоит на коленях перед вампиром? И разве могу я укрыть четверть человека, когда на три четверти он ужас передо мной?
— Как что, а страх? — удивилась Манька. — Я сижу с тобой и понимаю, мне не дано. И я чувствую себя такой маленькой. Ну что мне, взять палку и бить каждого, кто покажется неугодным? До Благодетельницы я не достану, а бить других… это, знаешь ли…
— Какой страх, о чем ты?! — усмехнулся Дьявол. — Разве когда просит человек плату заслуженную, у него есть основание для страха? И все же у него есть страх, что ему не заплатят! Думаешь, ты одна такая? Нет, человек знает вампира внутри себя, который не дал бы ему. Даже человек, не вампир, охотнее отдаст плату не заслужившему, чем тому, кто сделал ему добро! И разве не вампира прославил человек, поставив над собой Богом, который сказал ему: «Негодный раб, который трудился день, я отдам такую же плату последнему, который трудился час, ибо я Бог!» Но если у человека есть Бог, который назвал его рабом и тот принял, то флаг такому Богу в руки — вот твоя паства, паси жезлом железным. Какие еще надо доказательства, что человек заказал смерть себе сам?
Манька, мы сидим и говорим с тобой, разве из чрева течет у тебя живая вода?
— Нет, — согласилась Манька. — Мы просто разговариваем.
— Вот именно, живую воду человек пьет из жизни. Но не таков вампир. У вампира она течет из чрева. «Кто верует в Меня, — сказал Бог, поставленный над собою человеком, — у того, как сказано в Писании, из чрева потекут реки воды живой»
От души исходят знания, которыми вампир устраивает свою жизнь, закрывая доступ другому человеку к собственной матричной памяти.
И еще сказал: «так всякое дерево доброе приносит и плоды добрые, а худое дерево приносит и плоды худые. Не может дерево доброе приносить плоды худые, ни дерево худое приносить плоды добрые. Всякое дерево, не приносящее плода доброго, срубают и бросают в огонь. И так по плодам их узнаете их…»