Жизнь вампиров удивительна и многогранна. Это же Боги! А Бог — он и на черном земномории Бог! Никогда не знаешь, каким боком повернется. Собрал жатву и пресыщайся мудростью своей, пока меньшие братья и сестры привыкают жить у престола славы. И смотрит обычный человек, и умом понять не может: почему у него кровь, где другому казна, и самый, казалось бы, не умный человек опережает его во всем? И вроде экономит, и кровь попивать пытается, а грамм крови ему в большую муку встает.
Разве откажется человек пожертвовать собой, душой, если поймет, отчего это происходит? Он первый станет на очередь к вампиру, чтобы тот попил бы кровушки и поиграл с его головушкой.
— Пирамида какая-то! А почему одни вампирами стают, а другие нет?
— Ну а как? Чтобы стать вампиром, душа должна отлететь на костер. У одного кровь пьют, второго поят кровью. И все вампиры, которые участвуют в погребении, становятся ему хозяином. Но икорка была бы утренним пробуждением, если бы он сам не выступал в качестве хозяина — вот и получается, что друг с другом они как люди. И чистые, и светлые, и разумные, а проклятый ими человек и не человек вовсе. Ну а если все станут вампирами, какая радость быть вампиром? Опять же, где свежую кровь брать? А кто коров будет доить, дома строить, дерьмо убирать? Это круг избранный. Та самая Непреодолимая Сила, которая контролирует и численность, и идеологии, и распределение…
— Но зачем им это? Разве нельзя быть человеком, чтобы быть чистым, светлым, разумным?
— А стали они вампирами все по той же причине: искали свободы от души, от меня, от Закона. У вампиров несомненные преимущества. Первое, — Дьявол загнул палец, — не надо думать какая у тебя голова, и сколько в нее вложено. Второе, — Дьявол загнул еще один палец, — добывает знания один, эксплуатирует другой. Третье, — Дьявол загнул следующий палец, — долголетие одного, на фоне скоропостижной смерти другого. Четвертое, — Дьявол загнул еще палец, — вампир имеет возможность выбирать себе партнера в жизни. Как сказал один умный вампир, простиравший руки для благословения бездушных тварей: что связано на земле, то связано на небе. Они обручаются над телом души, скрепляя обручение святым крещением. Пятое, — еще один палец загнул Дьявол, — их трупное разложение никогда не найдут ни на лице, ни он сам у себя в уме. Шестое — много любви народной, и водица моя, это уж как водится! Плохо разве, подумать не успел, а умное решение — вот оно!
— Неужели ради этого надо отказаться… от половины? Зачем? Плохо им себя человеком чувствовать? Вот я, ума совсем нет, но не жалуюсь! Мне тоже иногда хочется умной стать!
— Людям нравится играть со смертью. Не достойную старость с детьми и достаток хотят они, если бы соблюли чистоту сердца и ума, но чтобы была любовь, ненависть, и все, что человек себе придумал… А еще больше хотели, чтобы шла к ним любовь от человека, который имел возможность прокричать на весь белый свет, что он богат, умен, удачлив. Не от себя, от другого человека хотелось им любви. А как заставишь, если голова у него независимая?! Вот и стали они вампирами. И появились две правды, одна моя, другая вампира. Разве не справедливо, что меньший брат должен взять заботу о душе умершего брата? Но человек был бы не человек, если бы не сказал себе: зачем мне обуза? А того не понимает, что брат был бы помощью ему, и родная жена приняла бы душу брата, как старшую сестру. Но сама возможность многоженства открыла человеку безграничную возможность управлять душой издалека. А как армии вдов согласятся с болью утраты души, которая ушла из жизни, имея в памяти многие лица? Зачем ей искать, кто проткнул сердце? Бог не ранит, но не спит с человеком. И разве не справедливо, что каждый, кто отказал душе, стал бы презираем обществом? Но какой человек согласится принять боль добровольно? И какие родители согласятся выдать дочь за босяка, когда у соседа сын, который как раз созрел для женитьбы? Причин принять вампиризм у человека оказалось много…
Дьявол тяжело вздохнул.
— А почему люди, которые вампирами обижены, не кричат о себе? Почему уходят, как будто… это нормально?
— Всякий вампир помнит, что власть его кончается там, где легло Проклятие — и только клан мог бы ставить ему защиту, убирая всякое желание проклятого мстить. Око за око, зуб за зуб. Если ближний умер, похоронить его — святое дело. Кланы вампиров рыщут по всему свету, забирая любое знание о вампирах. Железо не дает человеку проснуться и вспомнить, что он немного больше, чем вампир, и подражает им. Смешон человек, и мерзок в глазах моих — и знают вампиры, Дьявол не прочь полакомиться приготовленным угощением.
Было уже за полночь. Небо прояснилось, и крупные звезды мерцали где-то в вышине, куда Манька была не прочь сбежать от уготованной ей участи. Себя было жалко до слез. И не было у нее души, чтобы спросить ее: почему ты одела меня в лохмотья? Что сделала я тебе? И язвы не трогали ни душу, ни Дьявола…
— А нельзя договориться? — с отчаянием спросила Манька, понимая, что жизнь ее не будет лучше. Посмешила она народ.
— Объяснения твои Помазаннице не нужны, это было бы бестактно, — буркнул Дьявол, раскатывая в руке снежок. — Твои слезы у нее в кармане золотишком тренькают. Чем слеза из глубже добыта, тем слиток увесистей. Где ты видела людей, которые променяли бы золото на твои объяснения? То-то и оно! Профессором будешь, а и то не дадут! Нет в тебе демона, который бы прикрикнул на человека и указал место. Горстью пепла стоишь перед человеком, — Дьявол чуть отстранился от Маньки, в голосе его снова прозвучала гордость: — А это вампир! Да не простой, козырный! Комплектация секьюрити у Помазанницы поболее обычных. Ей и оборотни служат, и драконы свои имеются! Так-то вот!
— А если ты на ее стороне, то иди к ней. Иди-иди, выслуживайся! — Манька обхватила колени руками и, не поворачивая головы, но громко, так чтобы он слышал, проворчала; — Правильно говорят, что Дьявол маленький! Никто и не объясняется с ним, одна я дура-дурой! Врет он, что Бог! Кто его считает Богом?!
Дьявол после ее резких слов обиделся. Он взглянул на нее, но во взгляде его не было холодности.
— Ты странная, Манька, просишь, чего не знаешь. Мне спокойнее, когда человек с ног до головы грязью облил себя сам. Поймал лев добычу, хороший буйвол, а я ему: не трогай его, буйвол этот всем буйволам буйвол. И как ты думаешь, что он мне ответит? Если он такой буйвол, как ты говоришь, не попал бы на клык! Вот я, Бог Нечисти, вдруг скажу самой ярой и ненасытной нечисти: притормози, там Манька, мы с ней по-дружески побеседовали, и я понял, хороший она человек! И взглянет Помазанник на меня с недоумением: молиться мне на нее? Или может человеком стать? А мы так не договаривались! И что скажу, когда предстанет передо мной на Суде?! Но знаю, что скажет он: ты не дал мне жить, как учил Спаситель…
Манька задумалась. По-Дьявольски выходило, что чем человечнее она ему себя показывала, тем страшнее обрекала себя на муку. А с другой стороны, захотела бы она, чтобы ее собственный Бог, который, к сожалению, в природе не существовал, если не считать Спасителя, который больше всех приблизил конец человеку и сделал прочным правление вампиров, пришел к ней и сказал: притормози, я тут пообщался с нечистым и понял, всей нечисти нечисть, не будем вредить, пусть происки против тебя готовит!
И она бы не поняла! Разве не высказала бы Богу удивление? Но почему тогда Дьявол не вылечит ее от болезни и не сделает самой страшной нечистью?
Дьявол посмотрел на нее с жалостью и болезненно скривился.
— Манька, посмотри на волка! — сказал он с неприязнью, кивнув на пса полукровку. — Вспомнил, наверное, как грелся с человеком у костра. Прикрылся хвостом, и спит… А давай поймаем, снимем шкуру — и будет тепло голове! Поймаешь, значит, приблизилась на шаг. Сумеешь использовать тушу с толком — второй шаг. Или дерево, что ж мы костер-то жжем! Ну так, передвинь угли! Пусть дерево загорит, и будет костер гореть всю ночь. А нехай и лес сгорит, зато как идти-то не страшно, ни одного зверя в лесу не останется! Вот и третий шаг. А с чего это мы почки собираем с нижних ветвей? Можно же валить дерево и брать только жирные! Впрочем, мы же собаку поймали, у нас мясо есть… — Дьявол посмотрел на Маньку и расстроился. — Нечистью человек становится шаг за шагом, но даже такие простые мысли не умеешь поднять. Или одним днем, когда распинают душу…
— Я себе не так представляла… — Манька выглядела растерянной и сломленной.
— А как? Хочешь быть королевой пьедестала и чистенькой остаться?! — Дьявол помолчал, давая ей время подумать. — Ну, так как? — спросил он с ехидцей. — Переболела, или все еще есть желание приобщиться?
— Должен же быть какой-то выход! — настаивала Манька. — Как быть мне, человеку? Я же вижу, ты другой. На чьей ты стороне?
— Я ни на чьей стороне, я сам по себе! — ответил Дьявол. — Но голова у меня так устроена, что не могу по-другому. У меня нет сердца, я — Голое Сознание. И не обливаюсь кровью. Я Злой, да, я сею ужас. И если в мире есть зло, то я поднимаю его. Я Добрый — да, я Бог вселенной, я единственный, кто мог бы развернуть Закон — и я никогда не сделаю ничего, чтобы убить в земле желание жить. Я Мудрый — да, я все это создал. Я Глупец — я постоянно создаю себе проблемы. У меня нет проблем, ибо я все их могу решить с пользой для себя. Я — Бомж, я не имею ничего, а все что есть, во мне. Я — Богатый Мудила, я так богат, что имею все, о чем мог бы мечтать Бог. Я — Законник, я установил равновесие и увековечил себя. Я — Хаос, сама вселенная противоестественное явление и для Бездны, и для меня.
Первая ваша смерть ничего не значит для меня. Да, вы лишились тела, но земля еще с вами, и ваше сознание врастает в землю корнями. А когда я с земли начну выкорчевывать — это смерть вторая и последняя. Но вы этого не видите, а я не могу показать вам материю, которая прикрывает от ужаса Бездны. Любые частицы, открытые и неоткрытые — фундамент, цементирующий Бездну, и на нем стоит вселенная. Вселенную нельзя поднять снаружи, ее нужно сначала открыть в себе.
Так неужели ты думаешь, что ради какой-то Маньки, проклятой и замученной, я начну менять ход времени и противиться мною же утвержденному Закону?
Пойми, наконец, я же зачем-то иду с тобой!
Разве молимся мы? Или железо не снашиваем? Ради чего собралась становиться нечистью?
Представь, у каждого человека есть несколько вероятностей его будущего. Идешь домой, доживаешь век, и умираешь, а там я тебя встречаю: ба, знакомые все лица! Или снашиваешь железо, прытко плюешь в лицо Помазаннице, умираешь, а там я: ба, знакомые все лица! Или не идешь уже никуда, избу твою спалили спустя неделю после нашего ухода, просто смотришь на мир, вампиры за тобой сами бегут, догоняют, умираешь, а там опять я: ба, знакомые все лица! Я как перекресток, и встречи со мной не избежать.
Вероятностей много — конец один! Так стоит ли мне торопить события? Я что, пацан бегать за нечистью и в чувствах ей объясняться? Ты против правил вышла на перекресток раньше, чем другие. При жизни, когда можно образование получить и прийти подготовленной — так обрати, наконец, на меня внимание! Вот он я! Или зрение притупилось?
— Что-то, я смотрю, хвалишься много, на понимание напрашиваешься… Ты еще про жалость, про жалость помяни! — зло произнесла Манька, но в глазах ее застыла боль. — А кто меня пожалеет? Наплодил нелюдь! Странно слышать, как перекресток благословляет вампира, обрекая человека на унижение! Ах, Маня, пока ты тут по лесам бродишь, мы там… Кофеями давимся…
Манька вдруг вспомнила, как кузнец Упыреев приготовлял ее в путь, обещая приголубить душу. Теперь понятно, какую душу приголубить они собрались. Упырь насмехался ей в лицо, как Дьявол, который прошел с ней столько дорог и не стал ближе. И приняли, и приголубили, и посажен на царство… В Божьем! Только она еще не в Небесном!
Манька отхаркнула и с ненавистью сплюнула на снег. Снег окрасился в цвет крови…
— Манька, я ведь сейчас соберусь да уйду! Ты даже не знала, куда идешь! — пригрозил Дьявол и обижено надулся. Взгляд у него стал вымученный, так грустно загорелись огоньки где-то в глубине окутанных тьмою глаз. — Думаешь, твоя компания доставляет удовольствие? Ошибаешься! Я пока только предвкушаю удовольствие, когда голова с плеч полетит! И не будь бестолковой совсем! Не святая ты, до праведницы тебе далеко, ровно, как до нечисти! Между прочим, это я зверям объясняю, что мы тут по делу, а без меня давно бы слопали! Волка вспомни, как не закусить тобой! — он кивнул в сторону леса. — Думаешь, огня испугаются?! Не в зоопарке сидим, смотри, сколько снегу навалило, голодно им!
— Вот-вот, странное сомнение у меня! — Манька подозрительно прищурилась, быстренько перебирая в уме последние события, Дьяволу она уже не верила. — Почему это звери безобидные не попадают, одни хищники по моим следам идут?
Дьявол ответил на повышенных тонах, раздраженно и насмешливо.
— Обидеть хочешь? В больное место ударить? А нет у меня больных мест! — он с превосходством развел руками, покачиваясь из стороны в сторону, и через мгновение стал серьезным: — Если звери тебе не по нутру, как собралась воевать с Идеальной Радиоведущей? Да появись вблизи нас оборотень, волк сразу же завоет, предупреждая стаю! — он помолчал, давая ей время осмыслить сказанное. — А куда волк побежал, туда и нам ноги вострить! У них и нюх, и нос по ветру — смышленей зверя нет! У оборотней тоже нюх, но волка не переплюнуть. И если что, наши следы затопчут, — Дьявол успокоился, и голос стал примирительным. — И медведь по силе равный оборотню. Между прочим, ему спать давно пора, он забыл, когда последний раз ел! А рысь крышует. Думаешь, она звездам рада? Вампир на драконе за неделю всю страну облетит, разыскать тебя много времени не понадобится! Подумай Помазанница об этом, и я, как Бог Нечисти, обязан благословить ее! И давно разыскала бы, если бы не боялась окочуриться в полете! А когда это в октябре снега было по пояс? Но где тебе понять куриными мозгами, ты ведь думаешь о том, что Дьявол, такая свинья, морозит тебя, зверей хороводит, проходу не дает, заставляя железо устранять из твоей жизни! Вот Помазанница зверей не боится, любого на цепь посадит!
И опять Дьявол вывернулся безо всякого усилия. Ее же выставил виноватой! Манька прикрыла уши от мороза и, чтобы не слышать Дьявола, забралась в укрытие. Сам бы попробовал железо — без плаща, не по-Дьявольски, а как она…
— С ее-то вампирской сущностью? Надо думать! — ответила она громко и раздраженно.
И все же Манька удивилась, что звери ее охраняют. И ей совсем не хотелось остаться посреди леса одной. Дьявол не человек, но компания. А как и вправду звери слопают? Чего бы она сама могла им объяснить?
Она задумалась: куда идет и зачем? Нет счастья, и не надо, у кого оно есть? И чем больше Манька думала, тем яснее понимала, что Благодетельница и вправду была особенная. Способности у нее были, которые она объяснить себе не могла — сверхчеловеческие. У нее давно складывалось впечатление, что Помазанница только одной ее и боится: ни про кого столько гадостей не говорила, будто хуже никого на свете не было.
Но ведь и люди не спорили с нею, она одна…
Но откуда Помазаннице знать, с кем она разговаривает, чем занимается, даже о чем думает. Как достает свои сведения? Следит? Или Дьявол тот же докладывает? Добреньким себя выказывает: чай готовит, почки собирает, костер стережет, а унижает почему?
Все-то он знает, только не видит, как больно, как одиноко ей. Может, права была мать, когда на болото унесла — жаль, не утопила, не мучилась бы сейчас. Или Дьявол и детей обрекает на смерть? Вопросов было столько, что впору голову сломать. И ни на один она не могла ответить самостоятельно — не хватало знаний. Пока с людьми была, выходило, что Дьявол болезный, а с Дьяволом наоборот, люди покалеченные. А как объединялись, то тут сразу же она становилась третей лишней! С людьми у нее ладить не получалось, чтобы не врать ни им, ни себе. Хоть заврись, Благодетельница тут же обман раскроет, и получалось, будто права она. Правду скажешь, опять боком выходит, у кого-нибудь да найдется на правду задумка, от которой у нее горе одно. И почему, когда стоит Дьявол рядом и Манька разговаривает с людьми, они не видят его? Почему, когда Благодетельницы рядом нет, она тут как тут двадцать четыре часа в сутки? И такой поток радиоинформации обрушит, что предательству не удивлялась уже. Знала, обязательно начнут отравлять жизнь. Радиообращения Благодетельницы любому голову сносили. А про Дьявола и беседы с ним задушевные она как раз не ведала, или умалчивала? Почему Дьявол, слушая все радиопередачи, восторгаясь ораторским искусством Помазанницы и соболезнуя, оставался с нею?