— А надо было? — всполошился отец и кинулся оттирать руками краску с пола.
— Пап, ну ты совсем как маленький, растворителем потом почистишь, — хмыкнула Каринка. Мы с уважением обернулись к сестре — надо же, всего три месяца ходит в художественную школу, а так много уже знает! Каринка под нашими взглядами надулась, как важный индюк, и даже немного покраснела.
— Дядьюр, мы к вам с вопросом, — очнулась Манька. — А почему тетя Эля накинула на плечи сыну и невестке полотенца?
— Когда?
— Вот прямо сейчас, во дворе. Встретила их и накинула.
Папа отложил кисточку и в задумчивости уставился на нас.
— Я могу только предположить, — неуверенно сказал он. — Эта традиция может восходить к древности. Правил в первом веке нашей эры в Армении один царь. Он болел страшным заболеванием — проказой, и никто не мог его вылечить. И дошли до него слухи о некоем человеке по имени Иисус, который чудесным образом лечил все заболевания.
— Это тот Иисус, которого Ба называет вероотступником? — встряла Манька.
— Да, — засмеялся папа, — тот самый. Итак, царь отправил к Иисусу послов с просьбой приехать и вылечить его. Иисус приехать не мог, он умыл лицо, просушил его полотенцем и, о чудо, влага превратилась в краску и отпечаталась на полотенце ликом Христа. Гонцы привезли это полотенце больному царю. А тот вымылся, протерся им и исцелился.
— Совсем? — опешили мы.
— Совсем. И в благодарность принял крещение. И стал первым правителем-христианином Армении. Мне думается, что эти накинутые на плечи полотенца — символ того полотенца, которое исцелило царя Абгара.
— Кого? — подскочили мы.
— Абгара. Так царя звали.
— Пап, у нас фамилия Абгарян, может, мы потомки того царя?
— Я не думаю, — рассмеялся отец, — но если вам приятно считать себя принцессами — то пожалуйста. Мне не жалко.
— Ура! — запрыгали мы с Каринкой. — Вот оно что! Оказывается — мы принцессы!!!! Ура-ура!
Маня обиженно засопела. Было видно, что ей не очень приятно наблюдать нашу радость.
— Подумаешь, — фыркнула она, — принцессы. Я, может, тоже принцесса, но не кричу об этом на каждом углу.
— А как твоего предка звали? — полюбопытствовали мы.
— А вот так и звали!
— А как это вот так?
— А вот так! — Боевой чубчик развевался над Маней непотопляемым ирокезом. — Царь Шац. Понятно? Выкусили? Да, Дядьюр?
— Гхмптху, — отозвался папа.
— Гхмптху — это да или нет? — обступили мы его.
— Лучше Розу спросить, — нашелся папа. — Роза точно знает, кто из царей был твоим предком, Манюня.
— Пойдем Ба спрашивать, — предложили мы с Каринкой.
— Пойдем!
И мы побежали домой к Мане, узнавать о ее предках. По телефону звонить не стали — такие важные разговоры ведутся только тет-а-тет! Когда пробегали мимо «шестерки» с куклой, не удержались и подергали за ножки, чтобы узнать, как ее прикрепили к капоту. Кажется, ее действительно приклеили, потому что держалась она намертво.
— На обратном пути оторву, — бросила на бегу Каринка.
За углом дома мы столкнулись с Рубиком из сорок восьмой. При виде Каринки он побледнел и попытался пасть замертво, но Каринка только презрительно скривила губы:
— Живи пока! — крикнула. — Скоро вернусь и оборву тебе уши.
Рубик тут же вернул себе обычный цвет лица и даже попытался огрызнуться:
— Сначала догони меня, а потом хвастайся!
— Я все слышала! — притормозила Каринка. Рубика след простыл.
Через пять минут мы уже влетали в Манин двор. Дядя Миша сидел на скамеечке под тутовым деревом и изучал какой-то странной формы железяку.
— Здрасьти, Дядьмиш, — на секунду убавили бег мы, — новое открытие делаете?
— А куда это вы спешите? — удивился дядя Миша.
— Пап, нет времени, мы к Ба. — Маня в одном прыжке преодолела ступеньки лестницы и взлетела на веранду.
— За царем Шацем, — выдохнула я.
— За кем?! — опешил дядя Миша.
Но никто его уже не слышал. Мы скинули ботинки и ворвались в дом.
— Бааааа! — завопили втроем.
— Чего там, — испуганно высунулась из кухни Ба, — что-то случилось?
— Ба! — Манька ткнулась лицом в большой живот бабушки. — Скажи им, что я принцесса и моего предка звали царь Шац.
— Чегооооо? — выпучилась Ба.
— Что я принцесса, — заплакала Манька, — и про царя Шаца им расскажи, а то ишь, важные какие, они принцессы, а я нет!
— Мне кто-нибудь объяснит что здесь происходит? — рассердилась Ба. Мы с Каринкой испугались ее выпученных глаз и кинулись наперебой пересказывать про царя Абгара, который может быть нашим предком (я вас умоляю!), Иисуса (буркнула что-то про «мамэс милх», мы не очень поняли, что), тетю Элю (деревенщина!), а довершили все папиным рассказом про полотенца (так Юрик всю эту кашу заварил и оставил мне ее расхлебывать?!!!).
Нам стало страшно за папу.
— Он сказал, что ему не жалко, и мы можем считать себя принцессами, если хотим, — заступились мы за него.
— Ба, — загудела Манюня, — так я принцесса или как?
— Вы не принцессы, а балбески и дегенератки, понятно? — рявкнула Ба.
— Это само собой, — упорствовала Манечка, — но ты про царя Шаца ответь.
— Нет и не было такого царя! — вздохнула Ба.
— Ыааааааааа, — ткнулась ей в живот Манька, — царь Абгар был, а царя Шаца, значит, не быыыло?
— Царя Шаца не было, зато твой прадед Исаак Шац сочинял такие стихи, что все бакинские красавицы были у его ног. Все до одной! — Ба протерла Манину мордочку подолом своего платья и заглянула ей в глаза. — Он был невероятным умницей и очень талантливым поэтом. Понятно тебе?
И было в голосе и выражении лица Ба такое, что Манька мигом затихла, а потом повернула к нам свое заплаканное личико:
— Выкусили?
— Мария! — прогрохотала Ба и отвесила внучке подзатыльник.
Но Манька даже ухом не повела. Она гордо прошла мимо нас и стала подниматься на второй этаж. Дошла до середины лестницы, свесилась через перила и крикнула вниз:
— Не хочу больше дружить с тобой, Нарка. Понятно тебе? — И побежала наверх.
— Ба-а? — Мой голос предательски оборвался. — Чем я ее обидела?
— Ничем, Нариночка, — обняла меня Ба, — просто Маня перенервничала. Она единственный ребенок в семье, а вас много. И ей очень хочется во всем быть похожей на вас, чтобы не чувствовать себя одинокой, понимаешь? Идите домой, завтра все будет хорошо. Она отойдет и снова помирится с тобой.
Мы с Каринкой надели ботиночки и поплелись домой. Я плакала, а Каринка шипела на меня:
— Ну чего ты плачешь, как дура, Ба ведь сказала, что завтра помиритесь.
— Ничего мы не помиримся, Маня больше не будет со мной дружить!
— Хочешь, я буду с тобой дружить?
— Нет! Ты и так со мной дружишь, ты моя сестрааааа! А Манька мне не сестрааа! Она мне вообще никтооооо!!! Просто друуууг! И одинокая девочкаааа!
— Ну ты ваще дура, — рассердилась Каринка и выдрала с корнем какое-то растение из цветочной клумбы.
— Ты уверена, что это сорняк? — спросила я сквозь слезы.
— Конечно, все цветы уже отцвели, остались одни сорняки.
Так мы и шли домой — я обливалась слезами, а Каринка страдала лицом и остервенело размахивала длинным стеблем сорняка.
Во дворе нам повстречался зловредный и шкодливый мальчик Сережа, и, из чистого интереса, сколько ударов может выдержать растение, Каринка исхлестала его сорняком. Пока она гонялась за мальчиком, я рыдала возле белой «шестерки». Заодно сквозь слезы пыталась понять, каким же образом куклу прикрепили к капоту. Оказалось, что ее намертво привязали лентами к дворникам. Тут прибежала Каринка.
— Пять ударов — и сорняк превратился в мочало, — выдохнула она и вцепилась в куклу.
— Девочки, — обеспокоенно высунулась в окно мама, — марш домой!
— Не дала от дворников оторвать! — проворчала Каринка.
Вечер я просидела возле телефона в ожидании звонки от Мани. Но телефон молчал.
— Не хочу я быть принцессой, — приговаривала я, размазывая по щекам слезы, — дался мне этот царь Абгар!
Когда я с горя улеглась спать, мама подоткнула со всех сторон одеяло, села рядом и взяла меня за руку.
— Утро вечера мудренее, — улыбнулась она, — завтра все будет хорошо.
И я, замученная переживаниями, провалилась в глубокий сон.
Ранним воскресным утром в нашем доме раздался телефонный звонок. Я побежала как ошпаренная поднимать трубку, пока звонок не разбудил остальных.
— Але!
— Овощи! — бодрым голосом отрапортовала Манька.
— Чивой? — я мигом проснулась.
— Грю, овощи! Песня.
— Мань, какие овощи, какая песня?
— Нарка, не перебивай меня. Раз мой прадед был поэтом, то я тоже решила стать поэтом. И написала стих про овощи. Потом сочинила к нему музыку. И получилась песня. Вот, послушай. Сейчас, только поставлю трубку на полку так, чтобы ты слышала и пение, и аккомпанемент на скрипке.
— Что-то случилось? — высунулась в дверь спальни мама.
— Это Маня, — зашептала я, — она песню сочинила, называется — «Овощи».
— Вот дегенератки, — тоном Ба возмутилась мама. — Вы хоть видели, который час?
Я хотела ответить, что пока очень рано, но тут Манька запиликала на скрипке и запела тоненьким голосом:
— «Родные мои, наши овощи будут вас кормить», — это припев, ну ты поняла, да? Как тебе песня? — спросила Манька.
— Шикиблеск. Мань, это самая красивая песня, которую я слышала.
— Ага. Теперь все бакинские красавицы будут у моих ног! Хочешь, я еще раз тебе ее спою?
— Хочу.
Но исполнить песенку второй раз Манюне не удалось.
— Мариииииииия! — прогрохотала Ба. — Ты видела, который час?
— Потом договорим, — шепнула Манька и отключилась.
Я какое-то время простояла с трубкой у уха, вслушиваясь в гудки. Счастью моему не было предела — Манька все уже забыла и снова дружит со мной! Никогда, никогда мы больше не будем ссориться, никогда! Я тихонечко опустила трубку на рычаги, прокралась в спальню и легла в постель. Часы показывали четверть шестого утра. До рассвета было еще далеко, но на том конце города уже победно перекликались петухи.
ГЛАВА 5
Манюня лепит из меня снеговика, или Ба снова сказала «господибожетымой»
Зимы в наших южных широтах редко бывали снежными. Температура колебалась где-то в районе нуля, декабрь выдавался традиционно туманным, да таким молочно-туманным, что отменялись рейсы самолетов в аэропорту нашего района. Аэропорт находился впритык к границе с Азербайджаном и обслуживал три еженедельных рейса Ереван — Айгепар — Ереван. За этот «впритык» он и поплатился в войну — его разбомбили в первую очередь. Но это потом, в 90-е, а сейчас он представлял собой новенький, недавно отстроенный комплекс и радовал глаз чистеньким аэровокзалом и идеально ровной взлетно-посадочной полосой.
Иногда по этой полосе сновали куры диспетчера тети Зины. Тетя Зина жила аккурат через дорогу и в нелетные дни приводила на работу всю свою домашнюю живность. Куры важно ходили по заасфальтированной взлетной полосе, остервенело гадили, а потом ковырялись в собственном помете. Два штатных ястреба аэропорта, Карабас и Барабас, неприязненно следили за курами из своих металлических клеток.
Ястребов выпускали разгонять стаи шкодливых воробьев, в большом количестве сновавших окрест. Всем известно, какую большую опасность представляют собой птицы для идущих на посадку или взлетающих самолетов. Поэтому сначала Карабас и Барабас разгоняли воробьев, а потом тетя Зина, внимательно прислушивающаяся к позывным ереванского диспетчера, высовывалась по пояс в окно и кричала сторожу:
— Степааааан, зазывай обратно ястребов, самолет скоро будет у нас!
В зале ожидания тут же начиналось броуновское движение — встречающие кидались к окнам и шумно комментировали маневры летчика:
— Ара, Сурен, посмотри, как самолет накренился, видимо, в одном крыле бензин уже закончился, а в другом его еще много, вот и перевешивает!
— Да что ты говоришь, Назар, какой накренился, какой бензин, это просто летчик-джан поворот таким образом берет!
Как только самолет касался посадочной полосы, аэропорт мигом взрывался в бурных аплодисментах.
— Ласточка, а не самолет! — радовались люди и терпеливо ждали, когда Степан подкатит трап.
— Анико, ты мою Лусинэ не видишь? — подслеповато щурилась древняя, сморщенная, как сухофрукт, старуха.
— Вон она, вижу! — визжала Анико. — Нани, она в короткой юбке и на высоких каблуках!!!
— Вуй, чтобы мне ослепнуть и этого позора не видеть! — менялась в лице старуха. — Ереван мою девочку испортил! Совсем короткая юбка?
— Выше колена на целую ладонь!
— Хисус Кристос! — мелко крестила лоб старуха. — Что за времена бессовестные настали? Пусть она только подойдет ко мне, уж я ее оттаскаю за длинные косы, вот увидишь!
— Нани, она к тому же постриглась!
— Ааааа… — Цеплялась за воздух скрюченными пальцами старуха и медленно оседала на пол.
— Ой, подожди, нани, я обозналась, это не Лусинэ, а какая-то другая девушка. Вооооон наша Лусинэ, вижу-вижу наконец ее, и косы у нее длинные, и каблук на туфлях маленький!
— Вот, — резво вскакивала с места старуха, — я же говорю, что это не моя Лусинэ! Анико, тебя отшлепать надо, у меня сердце чуть не треснуло!
— Нани, но юбка-то на ней все равно короткая!
В нелетные дни ястребов подкармливали сырым мясом, но совсем чуть-чуть, чтобы они оставались голодными перед завтрашней охотой. Оскорбленные таким беспардонным обращением, ястребы сидели, нахохлившись, в своих клетках и косились желтым глазом на безмозглых кур, нагло снующих кругом.
— Зиник! — ругался начальник аэропорта Мирон Арменакович. — Ни стыда у тебя, ни совести! Посмотри, во что твои куры превратили это солидное учреждение! Ты бы еще корову свою на взлетную полосу притащила!
— Мирон Арменакович, — становилась в боевую позу Зина, — чем тебе эти несчастные куры помешали? Они что, кушать у тебя просят? Может, зарплату просят или внеочередной оплачиваемый отпуск? Вот зачем ты меня такими замечаниями обижаешь? — тут в голосе Зины появлялся металл. — А будешь буянить, так и корову приведу!
Мирон Арменакович недовольно бурчал, но ничего не мог поделать. Дочь Зины замужем за его двоюродным братом, разве можно при таком раскладе ссориться с родственниками?! «С другой стороны, — расстраивался Мирон Арменакович, — начальник я или шелудивый пес? Что это за отношение ко мне такое?»
— А если комиссия? — вскипал он.
— А с комиссией я лично буду разбираться! Так и скажи комиссии — идите и разговаривайте с Зиной, ясно? А я найду чем умаслить комиссию. Две бутылки кизиловой водки — и комиссия будет ноги мне целовать! Ясно? — наскакивала на своего начальника Зина.
В пылу спора у диспетчера из-под тяжелого узла волос вываливался рваный чулок. Из таких старых чулок раньше делали подкладку, чтобы придать прическе пышность. Мирон Арменакович какое-то время со злорадством наблюдал мотающийся по Зининой спине рваный чулок, потом его начинала мучить совесть, и он, косясь куда-то в сторону, конспиративно шептал:
— Зиник, ты, это, поправь кос на голове!
— Где? — пугалась лицом Зина, лезла руками в волосы и, по одной выдергивая шпильки, приводила в порядок прическу. — Посмотри теперь, все ли у меня в порядке с косом?
— Ага, — бурчал Мирон Арменакович.
«Косом» в нашем городе называли тяжелый узел волос. Есть у меня большие подозрения, что кос — это перенятое из русского языка слово «коса». Народ за ненадобностью отсек окончание и присвоил слову новый, доселе не снившийся великому Далю смысл.