Когда городок накрывали традиционные декабрьские туманы, аэропорт вовсе впадал в анабиоз. В ожидании лучших времен он дремал под густой шапкой влажных облаков, тетя Зина выгуливала кур у себя на дворе, а ястребы пережидали нелетную погоду в железных клетках. Сторож Степан приносил им поесть, и, следя за тем, как птицы уничтожают куски свежего мяса, разговаривал светские разговоры.
— Карабас-джан, — говорил он, — медленно спеши, что ты ешь, как оглоед? Я же тебя вчера уже кормил, а ты себя ведешь так, что мне стыдно тебе в глаз смотреть. Ты еще скажи, что я тебя голодом морю! А ты, Барабас, воды мало пьешь. Запивать надо еду, сколько раз можно тебе одно и то же сказать?!
Степан разговаривал с ястребами только по-русски. Из уважения и чтобы показать, что он тоже не хухры-мухры, хоть и сторож. Ястребы, чтобы сделать ему приятное, важно кивали своими крючковатыми носами и прикидывались знатоками русского языка.
Будь на то их воля, белые зимние туманы длились бы целую вечность. Но ближе к Новому году резко холодало, и густой, непроницаемый туман разом оседал высоким слоем снега на город. Вечером еще было пасмурно и сыро, а с утра все улицы оказывались завалены полуметровыми сугробами! Урааааааа, наступила настоящая зима! Дети тут же хватали санки и на целый день пропадали из дому — спешили жить полноценной, такой редкой для южных широт зимней жизнью.
Хозяйки вытаскивали тяжелые ковры и выбивали их на белом полотне снега. Ковры мигом возвращали себе былую молодость, переливались яркими красками и долго потом пахли свежестью и зимой.
Однажды, декабрьской туманной субботой, мы с Каринкой гостили у Ба. Родители с Гаянэ и Сонечкой уехали в Кировабад — навестить нашу бабулю, а мы предпочли остаться с Манькой. Ба испекла свое знаменитое песочное печенье, и мы весь вечер соревновались: кто дольше продержит во рту растаявший, приятно пощипывающий язык тоненький лепесточек выпечки.
Ба следила за нами с плохо скрываемым раздражением.
— Если вы будете дурачиться, то я больше не дам вам сладкого! — наконец не вытерпела она.
— Ба-а, — я мигом проглотила печенье, — не обижайся на нас, мы просто вкусничаем!
— Я вам дам вкусничать! — нахмурилась Ба. — Так ведь подавиться можно, вдруг печенье не в то горло попадет?
Манюня с Каринкой и ухом не повели, а я побледнела. Из-за специфического строения носоглотки я постоянно давилась едой или питьем, и тогда напуганная моим задыхающимся видом семья кидалась отбивать мне все, что находится выше почек.
— Вся в своего отца, — причитала мама, — и того хлебом не корми — дай только подавиться!
Папа давился даже чаще, чем я. Потому что ел очень быстро. Особенно часто он давился сырой морковкой, которую очень любил и поглощал в каких-то неподъемных для человеческого желудка количествах. Поэтому, как только папа приближался к холодильнику, мама тут же бросала клич:
— Дети, ваш отец снова собрался есть морковь!
Мы тут же слетались со всех концов квартиры и обступали отца.
— Идите отсюда, — ругался папа и быстро-быстро пожирал морковку, — все будет нормально, я не подав… кха-кха-кха… люсь… кха-кха-кха… уху-кха!
— Папа, откинь голову! — орали мы и колотили его по спине. — Вот тебе вода, отпей глоточек.
— Захрмар… кха-кха-кха, это вы во всем виноваты… кха-кха-кха… не дадут человеку нормально… кха-уху-кха… поесть!
Я отодвинула свою тарелку и встала из-за стола. Манька с Каринкой и не подумали следовать моему примеру. Они с блаженным видом перекатывали во рту сладкую жижу и мычали от удовольствия.
— Ммммм!
— Посмотрите на этих дегенераток! — прогрохотала Ба.
— Бааа, — ткнулась я ей в грудь мордочкой, — ну Ба-боч-ка, они не подавятся!
Ба засмеялась и поцеловала меня:
— Ну до чего ты ласковая, Нариночка, совсем как теленок!
— А я? — мигом проглотила печенье Манька. — Я что, не ласковая? Я тоже как теленочек, скажи, Ба.
— Теленочек, не волнуйся, — чмокнула внучку Ба и уставилась на Каринку: — Ну что, Чингисхан, так и будешь упрямиться?
За особую склонность к разрушительной деятельности Ба назвала Каринку Чингисханом. Каринка гордилась своим прозвищем и использовала его как зубодробительный аргумент.
— Знаешь, как меня люди называют? — наскакивала она на очередного шкодливого мальчика: — Чингисхан! Хочешь в глаз?
Мальчика и след простывал.
Вот и сейчас Каринка расплылась в довольной улыбке и проглотила печенье.
— Ба, ты меня так почаще называй.
— Если я стану тебя еще чаще так называть, то ничего, кроме слова «Чингисхан», произносить не буду, — хмыкнула Ба и убрала со стола вазочку с печеньем.
Потом вернулся дядя Миша, и мы побежали смотреть, как он паркует Васю. Или как Вася дает себя парковать.
— Быр-быр кха-кха, — возмущался Вася.
Дядя Миша остервенело шуровал рычагами, крутил баранкой и громко ругался. Вася угрюмо выкидывал коленца — шерудел дворниками и буксовал почем зря. Наконец дядя Миша таки припарковался, вылез из машины и в сердцах хлопнул дверцей.
— Мать твою за ногу, — проорал, — ну что ты за чучело такое? Сдам в металлолом!
— Напугал, — хмыкнул про себя Вася и победно забулькал маслом.
— Нет, ну ты представляешь, — жаловался дядя Миша, щедро поливая вкуснючие пельмени схтор-мацуном[9] — поехали в Дилижан, так Вася снова на полдороге заглох! Провалялись несколько часов под его брюхом, кое-как завели и вернулись обратно.
— На симпозиум не попали? — замерла с ножом в руках Ба.
— Нет!
— Миша, ну сколько тебе говорить: надо машину продавать?
— А кто ее купит? — развел руками дядя Миша. — Кому она нужна? Да и я к ней привык, — добавил он после минутного молчания.
Ба обернулась и смерила сына долгим взглядом.
— И-их, весь в своего отца! Ни амбиций, ни боевитости. Где бы ты был, если бы не я? Кочегаром бы работал. Или плотником. Или монтажником, во! — вспомнила она знаменитую на всю страну песню из фильма «Высота».
— Мам, ну не начинай опять, — рассердился дядя Миша, — можно подумать, отец не приложил никаких усилий для моего воспитания.
— Приложил. Усилиями это, конечно, не назвать, но не будем о грустном, — парировала Ба.
Мы с Манькой и Каринкой украдкой заглядывали на кухню. Дядя Миша периодически оборачивался к нашим торчащим из-за дверного косяка выпученным глазам и строил смешные гримасы.
— Хихихи, — с готовностью откликались мы.
— Ну что, девочки, будем в подкидного дурака играть?
— Будем, — запрыгали мы.
— На щелбаны?
— Нет, на желания!
— Ладно, на желания так на желания.
А потом мы допоздна играли в подкидного дурака, и я, как самый везучий игрок, выполняла разные желания, как-то: ползала под столом и громко кукарекала, спускалась задом наперед на полусогнутых по лестнице, ведущей на второй этаж, делала мостик и прыгала на одной ноге, а потом, когда попыталась сесть на шпагат, порвала брюки. Ба сначала отругала всех, потом села штопать мои штаны. А я щеголяла по дому в ее оранжевых панталонах, которые она подвязала у меня на пузе цветастым поясом от своего халата.
* * *— Дети, просыпайтесь, зима наступила! — разбудила нас с утра Ба.
Мы выскочили из-под одеял и кинулись к окну. Двор завалило кипенно-белыми сугробами. Словно кто-то распорол над городом большую пуховую перину и засыпал дома и дороги воздушными белыми перьями.
— Ура! — закричали мы. — Зима наступила! Будем лепить снеговика! Будем играть в снежки!!!
За считанные минуты мы навели порядок в комнате, умылись, а потом притопали на кухню и безропотно съели геркулес и запили его сладким чаем с бутербродом.
Ба нарадоваться на нас не могла.
— Ну надо же, — приговаривала она, — чтобы дети стали как люди, нужно, чтобы просто наступила зима!
Потом мы радостно натянули варежки и шапки и выбежали во двор.
Наступила самая настоящая южная зима — кругом раскинулись высокие и рыхлые сугробы, машины недовольно фырчат и буксуют, скользя летними шинами по размокшей колее, с серого неба косо валят большущие, величиной с бабочку-капустницу, снежинки.
— Ураааа! — заорали мы. — Ураааа!
— Нельзя терять ни минуты, а то к вечеру небось снег уже растает. Прямо сразу начинаем веселиться! — скомандовала Манька.
Два раза повторять ей не пришлось. Мы с Каринкой дружно повалили ее в сугроб и закидали снегом так, что наружу торчала только голова.
— Я самый большой червяк на свете, — довольно запела Манька. Щечки ее зарумянились, глаза блестели, как две звездочки.
Но тут из дома выбежала Ба, вытащила Маню за шиворот и хорошенечко отряхнула.
— Ты же можешь заболеть!
— Ба, у меня же непромокаемый комбинезон, — ныла Манька, — что со мной может случиться?
— Так под снегом же холодно! Простыть можно.
— Ничего не холодно, ты же сама рассказывала, что в джунглях люди закапываются в снег, чтобы от холода спастись.
— Во-первых, не в джунглях, а в тундре, а во-вторых, если я еще раз увижу такое безобразие, то собственноручно закопаю вас в снег, ясно? Всех одним пучком. И грейтесь там до весны!
— Ба, а можно тогда в тебя хотя бы снежком кинуть? — спросила Каринка и, не дожидаясь ответа, запустила в Ба снежком.
Ба отвесила сестре подзатыльник.
— А можно тебе подзатыльник отвесить? — спросила она.
— Га-га-гаааа, — загоготали мы, — Каринке достался подзатыльник!
Ба огрела и нас.
— А это вам, чтобы обидно не было. Я сейчас к соседке тете Вале на часик зайду, а потом вернусь обратно. Буду из окна за вами наблюдать. Вы же знаете, что из Валиных окон наш двор хорошо просматривается?
— Знаем, — хором ответили мы.
— Вот и попробуйте вести себя плохо. Ясно?
— Ясно!
— Или, может, мне вас домой отправить?
— Не надо, — испугались мы.
— Буду через шестьдесят минут! Хоть одна выходка, и вам несдобровать. Понятно?
— Поняяяятно!
Ба смерила каждую из нас долгим недоверчивым взглядом, потом кивнула.
— Я вас предупредила, вы меня услышали!
Как только она вышла за калитку, мы тут же принялись остервенело кидаться друг в дружку снежками.
— Я все вижу! — пророкотала Ба из-за Тетивалиного забора.
— А мы чего, мы ничего!
— Смотрите у меня!
— Давайте лепить снеговика, а то она нам нормально поиграть не даст, — вздохнула Манька.
— А давайте лучше к нам во двор пойдем, — сказала Каринка, — можно вдоволь поваляться в снегу, опять же Маринка из тридцать восьмой жаловалась, что ей Гарик прохода не дает. Надо его проучить.
— Де-ти! — выглянула из Тетивалиного окна Ба. — Я вас вижу!
— Ба, а можно мы к Нарке пойдем? — крикнула Манька.
— Нет, оставайтесь у нас во дворе. Ясно?
— Ясно!
Делать было нечего, пришлось довольствоваться периметром Маниного двора.
Мы принялись лепить снеговика. Снег был пушистый, рыхлый, легко скатывался в комья и приятно поскрипывал под ногами.
Лепить было не так интересно, как закапывать Манюню в снег. Поэтому мы чуть-чуть повозились со снеговиком, а потом развалили его и воровато съели по снежку.
— Чем бы нам еще заняться? — протянула я.
— Я придумала, — вдруг вскочила Каринка, — нужно сделать сюрприз Ба.
— Какой сюрприз? — недоверчиво покосилась я на Каринку. По горькому опыту знала — все сюрпризы, которые приходили сестре в голову, рано или поздно заканчивались поркой.
— Нужно соорудить настоящего снеговика, а не снежного!
— То есть как это настоящего?
— Чтобы двигался. Представляете: Ба заходит во двор, а тут снеговик начинает шевелить руками и разговаривать.
— Ты с ума сошла? Где мы найдем такого снеговика?
— Слепим! — У сестры разгорелись глаза. — Из тебя!
— Де-ти!!! — высунулась в окно Ба. — Что это вы топчетесь на одном месте? Замышляете чего?
— Нет, — испугались мы, — ничего мы не замышляем. Сейчас будем снеговика лепить.
— Возьмите морковку в погребе, а глаза можете из угольков сделать, там, в ведре возле печки, достаточно угля.
— Лааадно!
— И смотрите у меня!
— Роза, ну не разрушат же они дом за полчаса, иди уже, кофе стынет, — раздался голос тети Вали.
— Да они и за десять минут могут дом по кирпичику разобрать, — проворчала Ба и захлопнула окно.
Она еще с минуту гипнотизировала нас взглядом из-за стекол, а потом ушла в дом. Времени оставалось в обрез.
Мы быстренько слепили несколько больших снежных комьев.
— Теперь надо соорудить из Нарки снеговика, — скомандовала Каринка.
— А как вы себе это представляете? — испугалась я. — Вы меня будете снегом закидывать? Я же простужусь и заболею.
— Так это же недолго! Ба вернется, и ты вылезешь!
— А Ба не испугается?
— Что, Ба снеговиков не видела? — вылупилась Манька.
— Снеговиков видела, а вот живых — вряд ли.
— Вот и будет ей приятный сюрприз. Мы же не поджигаем тебя, а статую лепим! Вот если бы мы тебя подожгли — тогда другое дело. А статуя — это красиво.
— И неопасно! — добавила Каринка.
— Это да, — протянула я.
— Ну так стой и не двигайся, — приказала сестра и стала быстро-быстро заваливать мои ноги снегом.
В скором времени стало ясно, что никакого снеговика из меня не получится, ведь, чтобы покрыть меня с ног до головы, снега нужно больше, чем мы успеем собрать.
— Ничего, — нашла выход Манька, — мы ее завалили до попы — и нормально. Я сейчас принесу скатерть с кухонного стола, она беленькая. Накинем ее Нарке на плечи. Будет красиво.
— Какая же ты находчивая! — выдохнули мы с Каринкой.
Манька зарделась.
— Да-да-да, я иногда бываю находчивой. Когда хочу! — И она побежала в дом.
Пока Манька бегала за скатертью, Каринка принесла из погреба морковку.
— Зачем морковь? — испугалась я. — Как ты ее приклеишь к моему носу?
— А ты ее будешь во рту держать.
— Не хочу, — обиделась я, — она грязная!
— Я ее снегом протерла, — успокоила меня Каринка.
— И вообще, — ныла я, — ногам холодно.
— Ну потерпи чуток, скоро Ба вернется. — И сестра забила мне рот грязной морковкой.
Я вонзилась зубами в морковь и встала, как вкопанная. Манька выскочила из дома со скатертью и на миг замерла на месте.
— Красотааа!!! — выдохнула она.
— М-м-м, — пожаловалась я.
Но Маня не стала обращать внимания на мое скорбное мычание, накинула мне на плечи скатерть и пришпилила ее сзади бельевой прищепкой. Расправила края так, чтобы скатерть прикрывала пальто. Потом водрузила мне на голову красную эмалированную кастрюлю. Они с сестрой придирчиво оглядели меня.
— Не очень, — покачали они головами, — лицо у нее синее, а надо, чтобы белое, как у настоящего снеговика.
— Снегом залепить? — предложила Манька.
— Нет! — выплюнула я морковь. — А как я дышать буду? А лицо синее, потому что мне холодно! И вообще, давайте морковку в самом конце приладим, а то мне челюсти сводит.
— Ладно, — смилостивились девочки.
— Я придумала! — запрыгала Манька. — Нужно Наркино лицо присыпкой обсыпать!
Сказано-сделано. Девочки притащили тальк, густо обсыпали мне лицо, водрузили на голову кастрюлю и всучили в руки метлу, которой Ба подметала двор. Чуть подумали, сбегали к печке и приволокли кочергу.
— Девочки, — высунулась в окно Ба, — а что это вы делаете?
— Снеговика лепим, — заслонили меня спинами девочки.
— А где Нарка?
— В туалет пошла.
— Смотрите у меня, я через пять минут буду!
— Хорошо, — пискнули девочки и, дождавшись, когда Ба закроет окно, быстро стали меня инструктировать.
— Нарка, смотри сюда, стоишь молча, не двигаешься. Как только Ба заходит во двор, ты начинаешь медленно поднимать и опускать метлу с кочергой и петь песню.
— Какую песню? И как мне петь, если морковь во рту?
— Промычи, ничего страшного. Новогоднюю песенку, про «в лесу родилась елочка».