По скорбному пути. Воспоминания. 1914–1918 - Мартышевский Яков 18 стр.


Лавируя между грудами развалин, я вышел на окраину деревни, где кривой линией чернели наши окопы. Время от времени австрийцы бросали ракеты, а с нашей стороны из-за Сана светили прожектора. Их длинные светлые лучи как гигантские щупальца скользили по потонувшей в бледном сумраке ночи местности. Частые ружейные выстрелы хлопали, точно бичом. Вдали, где-то далеко вправо виднелось огромное зарево и доносилась канонада.

Окопы, куда я соскочил, представляли собой нечто вроде рва высотой приблизительно в рост человека. Они тянулись по окраине деревни, пересекали шоссе и шли дальше, соединяясь с окопами соседних батальонов нашего полка. А вправо позицию держали 2-я и 3-я роты нашего батальона. В этом месте окопы закруглялись и упирались в Сан. Я пошел по окопам вдоль деревни, стараясь не наступить на темные фигуры спавших на дне окопа солдат, измученных повседневными жестокими боями. В то время когда одна смена отдыхала, другая бодрствовала, готовая каждую минуту встретить врага. Лица солдат, насколько я мог различить в темноте, были бледные и изнуренные. Некоторые сидели, прислонившись спиной к стенке окопа, и молча курили «цигарки», другие стояли и смотрели вперед, прислушиваясь к каждому шороху со стороны противника.

«Вот та роковая граница, где решается судьба России! Вот эти безропотные страдальцы, на спины которых легла вся тяжесть войны, – подумал я, присматриваясь к солдатам, провожавшим меня сонными, усталыми глазами. – Легко говорить о подвигах, – продолжал я раздумывать, – сокрушаться о неудачах и вообще проявлять свои патриотические чувства в тылу, вдали от опасности, где можно каждый день ложиться спать, раздеваясь, кушать горячий обед и где можно ходить, не боясь быть убитым или изувеченным. Но совсем по-иному чувствуется война здесь, на передовой линии, лицом к лицу со смертью. Только здесь можно составить себе представление о том, что такое война… Здесь люди перестают быть похожими на людей. Как какой-нибудь скот, они валяются, пожираемые вшами в серых окопах, хоть отчасти укрывающих их от смертельного огня пулеметов и орудий разных калибров и систем. Мучимые голодом, они, забывая отвращение, едят свой скудный обед рядом с разлагающимся трупом убитого товарища… Эх, впрочем, не стоит думать обо всем этом…»

И я, прервав течение своих мыслей, обратился к темной солдатской фигуре:

– Ты какого взвода?

– Второго взвода, ваше благородие.

– А секреты у вас выставлены?

– Так точно, ваше благородие.

– Ну, смотри как следует, наблюдай за австрийцами, чтобы они не напали на нас врасплох, а то секрет ведь могут потихоньку снять, – проговорил я и пошел дальше.

Между 2-м и 3-м взводом на окопе, немного ниже насыпи, стоял пулемет системы Максима, выпускающий 600 пуль в минуту. Около пулемета дежурил пулеметчик.

– Ну как, здорово сегодня работал пулемет?

Пулеметчик вытянулся и, взяв под козырек, бойко ответил:

– Так точно, ваше благородие, сколько мы «его» накрошили, так и не счесть. Кабы не наши два пулеметы, беспременно «он» вскочил бы в окопы. Как поведем раза два, так цепу и положим, а «он» знай пущает новые да новые… Уже во тут, совсем близко подходил, каких шагов сто оставалось, даже «ура» как-то по-ихнему зашумели… Ну, мы как засыпали по ём, а тут еще наша артиллерия подсобила, «он» тогда наутек. Мы повскакали с окопов да за ним… Но их благородие прапорщик Муратов стали кричать, чтобы шли назад, распоряжения, вишь, не было от начальства…

Мне понравился пулеметчик своим простодушием и боевым задором. Я потрепал его по плечу и спросил его фамилию.

– Петр Василенко! – бойко ответил тот.

– Ну, смотри же, Василенко, – ласково проговорил я. – В следующем бою постарайся отличиться, я вижу, ты молодец…

– Постараюсь, ваше благородие.

Я пошел дальше по окопу.

Участок моей роты был большой, но молодых было совсем мало. Местами были прорывы, где на протяжение нескольких десятков шагов не было ни одного человека.

Я дошел до самого левого фланга моей роты, то есть до шоссе. Здесь стоял второй пулемет. Присутствие пулеметов в моей роте вызывало во мне чувство гордости, так как в то время, то есть в начале войны, наша армия не была особенно богата пулеметами, поэтому их ставили лишь в самых важных местах. Кроме того, при наличии пулеметов как-то бодрее себя чувствуешь. И действительно, разве мыслимо было бы удержать такой большой участок без пулеметов, одной стрелковой цепью, да еще когда человек от человека стоит чуть не на 30 шагов?

Я повернул обратно и пошел окопом, поминутно взглядывая поверх бруствера в темное пространство, стараясь подметить какие-нибудь тревожные признаки готовящегося ночного наступления. Но трудно было угадать намерения врага. Ружейные выстрелы хлопали по всей линии, то учащаясь, то замирая. Артиллерия молчала. Яркие зеленоватые австрийские ракеты, как звезды, падали на землю и, мигая, угасали. Освещенная на мгновение местность снова погружалась в таинственный мрак, так как месяц зашел. Со стороны Сана белый сноп прожектора скользил в темноте. Дойдя до своего окопчика, я сел на развалины какого-то сгоревшего домика. Спать не хотелось.

Впечатления минувшего дня проносились в моей взбудораженной голове. Я все еще не мог освоиться с мыслью, что я опять на войне. Снова я слышу орудийные громы и предательский свист пуль, снова кровь, стоны раненых. Неужели это правда? А ведь так еще недавно, всего каких-нибудь несколько дней тому назад я был дома, где было столько ласки, любви и заботливости, где было так тихо и уютно… А теперь? Бр-р-р… Холодно, сыро…

Я плотнее запахнул свою солдатскую шинель, так как налетел порыв ветра, в котором вместе со свежим дыханием осени меня коснулся отвратительный трупный запах.

Опершись головой на руку и углубившись в воспоминания, я незаметно задремал. Вероятно, это забытье продолжалось недолго. Внезапно я вскочил на ноги, словно какой-то инстинкт меня разбудил, и оглянулся по сторонам. Прислушался. Вокруг стояла предрассветная серая, мутная мгла. Жуткая тишина ничем не нарушалась. Выстрелы смолкли. Ракет не было видно. Казалось, и природа, и люди были погружены в непробудный сон, отдыхая от дневного грома и напряженной кровавой борьбы.

Но в душу мою закралось беспокойство. Наступившая гробовая тишина показалась мне подозрительной. «Почему же не раздается ни одного выстрела? Неужели все спят?» – подумал я, напряженно всматриваясь вперед. Из туманной мглы вырисовывались неясные очертания развалин деревни и оголенные, изломанные снарядами стволы деревьев. Вдруг среди тишины раздались чьи-то торопливые шаги. Кто-то быстро шел, почти бежал по направлению к моему окопу. Сердце мое забилось сильнее. Я предчувствовал, что что-то должно случиться. Шаги слышались уже совсем близко. Через секунду из-за развалин дома, около которого я сидел, показалась согнутая солдатская фигура с вытянутой рукой.

– Где ротный? – спросила взволнованно фигура.

– Я ротный, а что?

– Ваше благородие, кажись, австрийцы наступают. Сейчас с караула Лопухов прибег, так сказывал, цепями идут.

Я невольно вздрогнул от охватившего меня волнения. На секунду я задумался, что мне делать. Но мешкать нельзя было, так как в окопах люди уже зашевелились, и нужно было что-нибудь предпринять, так как я не знал, далеко ли еще австрийцы, если только они действительно вздумали наступать.

– Разбуди полуротного! – вполголоса проговорил я и сам побежал к окопам. Да уже и пора было. Впереди раздались частые выстрелы наших секретов и потом внезапно смолкли. Через минуту наши секреты прибежали назад в окопы. Австрийцы действительно повели наступление на рассвете без одного выстрела в надежде застать нас спящими. Но это им не удалось. Несмотря на темноту, наши секреты вовремя заметили густые цепи, и теперь мы уже приготовились отразить врага. Солдаты стояли в окопах, готовые по первому моему слову открыть огонь. Я подбежал к пулемету. Пулеметчик Василенко вместе с другими номерами уже приготовил свой пулемет и как коршун всматривался вперед. А впереди уже слышался глухой, неясный топот приближавшегося врага. Уже раздалось несколько наших выстрелов. Нетерпение и беспокойство солдат все росло.

Василенко не мог стоять на месте. Он то поправит пулеметную ленту, то возьмется за ручку.

– Ваше благородие, дозвольте открыть огонь!

Уже пора было действовать. Левофланговый пулемет, который стоял у шоссе, застрочил как машинка.

– Ну, валяй!..

Едва я произнес это слово, как заработал в опытных руках Василенко «максимка», и пули, как из решета, посыпались с шипением на невидимого пока еще врага.

Тотчас по всему фронту, словно только и ждали этого сигнала, поднялась такая ружейная трескотня, что трудно было отличить отдельные выстрелы, а в воздухе стоял сплошной шум от летящих пуль, очень похожий на шум паровика, когда он выпускает пары.

«Вот оно, начинается…» – подумал я.

Через несколько минут заговорили наши батареи. Снаряды с диким воем проносились над нашими головами и с громом разрывались в нескольких сотнях шагов за нашими окопами. Австрийцы, вероятно, не ожидали с нашей стороны такого огня. Среди них поднялись какие-то крики. Трудно было разобрать, что это были за крики, может быть, они шли в атаку пьяные и кричали «ура», или это были крики раненых. Несмотря на такой адский огонь, они все же продолжали наступать, и уже видны были нестройные массы врага, смешавшегося под нашим убийственным огнем. В это же самое время начала бить австрийская артиллерия. Снаряды сверлили воздух в разных направлениях и рвались позади наших окопов. Вокруг стоял невообразимый ад от грома орудий, от взрывов снарядов, от ружейной и пулеметной трескотни.

Я плохо понимал, что делается вокруг меня, я чувствовал себя каким-то жалким и беспомощным перед этой могучей разыгравшейся стихией боя. Все внимание, все мысли инстинктивно были сосредоточены на этих колыхающихся живых массах, которые то таяли, то снова сплачивались и, казалось, подходили совсем близко. Вдруг левофланговый пулемет внезапно смолк. Могло случиться, что или пулеметчик убит, или пулемет дал задержку. Сердце мое от ужаса сжалось. Участок около шоссе был важный, так как если бы австрийцы прорвали фронт в этом месте, то они угрожали бы захватом моста через Сан, то есть единственным путем отступления нашего полка. Австрийцы, ободренные тем, что наш левофланговый пулемет молчит, тесными колоннами возобновили наступление вдоль шоссе. Уже совсем светало, и хорошо было видно, как они устремлялись к нашим окопам, усыпая поле своими трупами. Наступал критический момент боя. Было очевидно, что одним оружейным огнем нельзя было отбить эти хлынувшие темные массы людей, которые как волна захлестнули все поле. Я терял голову. Гибель, казалось, была неизбежна. Все надеялся, что наш левофланговый пулемет снова откроет огонь, и готов был рвать на себе волосы. Но что было делать? Сзади глубокая река, впереди враг. Вдруг меня осенила счастливая мысль. Австрийцы, которые наступали против того места, где я стоял с пулеметчиком Василенко, приостановили свое наступление, так как не могли выдержать меткого огня Василенко, скосившего своим пулеметом несколько цепей. И в тот момент, когда на левом фланге у шоссе австрийцам оставалось до наших окопов каких-нибудь сто шагов, я приказал Василенко открыть фланговый огонь по австрийцам. Василенко мигом вскочил на бруствер, вытянул свой пулемет повыше, повернул его в левую сторону и открыл огонь… Одновременно со стороны шоссе, но только с участка соседнего с нами батальона, застрочил пулемет, наведенный тоже по этим густым массам врага. Австрийцы, таким образом, попали под перекрестный огонь, который косил их как траву. В передних рядах произошло у них замешательство. А тут еще наша артиллерия, заметив, вероятно, большое скопление австрийцев у шоссе, открыла меткий огонь на удар. Гранаты, иногда по несколько сразу, вскидывая черные фонтаны земли, рвались в самой гуще врага. Австрийцы были ошеломлены этим сосредоточенным пулеметным и артиллерийским огнем. Видно было, как они заметались в разные стороны, и через минуту все поле было сплошь усеяно отступавшими в беспорядке австрийцами. Наши солдаты были охвачены необычайным воодушевлением. С веселыми прибаутками и руганью они стреляли вслед убегавшему врагу, не жалея патронов; многие повыскакивали поверх бруствера и стреляли навскидку. Воодушевление было так велико, что большого труда стоило мне удержать солдат в окопах, так как время для решительного контрнаступления еще не настало.

Когда сквозь разорвавшиеся тучки блеснули золотистые лучи взошедшего солнышка, на поле брани было безлюдно. Австрийцы скрылись за своими окопами, и лишь трупы убитых да кое-где ковыляющий в свою сторону раненый австриец были немыми и печальными свидетелями только что закончившегося кровавого боя.

Австрийцы изредка обстреливали артиллерийским огнем наши окопы, пощелкивали ружейные выстрелы, но из окопов они не смогли показаться. Таким образом, на боевой линии наступило успокоение. Но надолго ли? Между тем Василенко поставил свой пулемет на место и заботливо его осматривал, как мать своего ребенка. Пулемет от стрельбы накалился до такой степени, что находившаяся под дулом для охлаждения вода, превратилась в кипяток.

– Молодец, Василенко, спасибо тебе за работу! – проговорил я, ласково потрепав его по плечу.

– Рад стараться, ваше благородие! – бойко ответил тот, и на его молодом молодцеватом[9] лице появилась веселая самодовольная улыбка.

Я пошел по окопу на левый фланг к тому месту, где едва не случилась катастрофа, чтобы посмотреть, что сталось с пулеметом. Прапорщик Муратов вместе с одним солдатом возился над пулеметом. Он был в одной кожаной курточке. Рукава были засучены, а руки запачканы смазочным маслом. Увидев меня, он скомандовал «Смирно!». Все бросили работы и вытянулись в струнку.

– Вольно! – ответил я. – Что это такое у вас произошло, Николай Васильевич?

– У нас, Владимир Степанович, несчастье случилось, – начал горячо прапорщик Муратов. – Близко разорвался снаряд, и осколком попортило замок. Пулемет замолчал, а австрийцы смекнули, что у нас что-то неладно и давай на нас лезть колоннами, некоторые австрияки совсем уже к окопам подбежали… Вон там с десяток этих «голубых чертей» стоит, – указал прапорщик Муратов на пленных австрийцев, покорно ждавших своей участи. – Ну, думаем, пропали! И в самом деле стреляем-стреляем из винтовок, а что толку, когда человек от человека стоит чуть не на двадцать шагов, а австрияки лезут как саранча. Но потом, как взяли их под перекрестный огонь из двух пулеметов, вот тогда пошла у них пляска…

– Ну, а теперь как пулемет? – спросил я.

– Теперь ничего, исправили, вставили новый замок. Можно еще разок попробовать. Саменко! Видишь около маленького деревца идет австрияк, да как смело, стерва, идет, ну-ка, сними его…

Тотчас два солдата быстро поставили пулемет на пулеметный окопчик, сделанный в бруствере. Низенького роста широкоплечий солдатик по фамилии Саменко в один миг заложил ленту, навел пулемет, и, едва я успел приложить к глазам бинокль, как, подобно мотору, застучал пулемет. Австриец взмахнул только руками, упал и больше не поднимался.

– Ловко, Саменко! – с неподдельной радостью воскликнул прапорщик Муратов.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Назад