Особый тип Баранов - "Берлевог" 7 стр.


Павлу показалось, что за стеллажом прячется водитель Миша Мещеряков.

— Понятно. Сейчас принесу вам водки.

      Добрая, понятливая, не лезущая в душу Божучка забрала булькающий пакет и ушла со своими помощниками работать в регуляторную, оставив в цехе одного Баранова. Она не спрашивала Павла, кто ему Гоша и какие у них отношения. Рассказала только, что приходила мама Баранова — проинспектировала условия работы и предупредила, что её сын не совсем нормален и потому опасен для окружающих. Жанна ответила, что в театре каждый второй болен на всю голову и потенциально опасен, после чего проводила заботливую мамашу к выходу. За это Павел и любил Жанну — за честность и несокрушимую веру в людей.

      Оставшись наедине с Гошей, Павел запер дверь на два оборота ключа и обернулся:

— Геворг. Ты сегодня очень провинился.

Гоша хихикнул и завёл руки за спину, пытаясь расстегнуть молнию на сарафане. За дверью грянула увертюра. Не исключено, что «Лебединое озеро». Павел сграбастал Гошу и понёс в дальний закоулок осветительного цеха. Выбрал свободный от хлама стол и уронил на него своего глупого раскрашенного любовника. Задрал красный атласный подол, спустил трусы и разложил поудобнее:

— Я из тебя сейчас всю дурь выбью. Я покажу тебе, как нападать на людей и тащить их в картонные замки. Я покажу тебе, как заламывать руки и всовывать в рот мокрый язык. Я затрахаю тебя. До чёртиков. До потери памяти. До разноцветных кругов перед глазами. Пока ты не поймешь. И не осознаешь...

— Ах! А-а-а-ах!!! Паша!

— Гоша, что ж ты быстрый такой, я ж так нифига не успеваю...

— Я не виноват! Только не останавливайся. Мне приятно! Приятно!

      Потом курили у окна и пили сок. Павел обнял Гошу сзади, сдул кудрявые пряди с уха и прошептал:

— Я только недавно прочитал твой стих. Я не разбираюсь в поэзии, но оно прекрасно. Ты для меня лучше Пушкина, — подул в ухо, поцеловал. — Ты знаешь, кто такой Пушкин?

— Знаю. Наше всё, — тихо ответил Гоша.

— Молодец какой! — Про себя подумал: «Моё всё», но вслух произнёс: — Жена нашла твой стих. С тех пор не разговаривает со мной.

Гоша развернулся в его объятиях, переспросил непонимающе, заглядывая в лицо:

— Какая жена?

— Эмм... Ты не знал? Я женат.

— Я не знал. Ты же один живёшь.

— Я не там живу. Ты чего?

Гоша медленно пятился от Павла, тряся головой:

— Нет. Нет. Я так не хочу. Я не хочу, чтобы ты был женат...

— Не дури. К нам это не относится. Какая тебе разница?

— Мне — большая разница! Это нехорошо. Неправильно. Я хочу, чтобы мы были только вдвоём. Каждую ночь.

— Гоша, не неси ерунду! Какую каждую ночь?! В нашей стране мужчинам это запрещено. Ты в курсе?

— Эдуард Иннокентиевич с Алёшенькой...

— Господи, Гоша! Я не Эдуард Иннокентиевич! И тем более, не Алёшенька! Я больше десяти лет женат, и до тебя никто не жаловался!

— Кто не жаловался до меня? — с изумлением прошептал Гоша.

Отводя взгляд, Павел собрал с пола шмотки, оделся и направился к выходу. Задержался у дверей:

— Давай мы оба успокоимся и обсудим ситуацию позже. — Он позорно сбежал из театра, подгоняемый откуда-то всплывшей строчкой «ноль сотых ноль десятых».

  5. Баранов как маленький принц

      Павел чувствовал иррациональную вину перед Гошей и поэтому злился на него. Он и в страшном сне не мечтал обзавестись любовником на тринадцать лет младше и с мещанскими представлениями о жизни. Да что там, он вообще не собирался никого заводить, его вполне устраивали редкие командировки в столицу. Но такие любовники, как Гоша, не спрашивают разрешения, они заводятся сами — как... Павел не хотел формулировать, как кто.

      А перед женой он вины не чувствовал. Женился рано — по залёту и под давлением Виктора Сергеевича, ещё не вполне осознавая и принимая свою натуру. Он никогда не убеждал Алёну в том, что страстно влюблён. И не исключено, что именно эта холодность и отстранённость привязывали Алёну крепче, чем могла бы привязать пылкая страсть. Она выбрала в мужья человека, который эмоциональной недоступностью напоминал жёсткого расчётливого отца. Павлу тогда казалось, что женитьба — правильный шаг для жизни и карьеры, и до последнего времени он не сомневался в этом. До тех пор, пока не встретил Баранова. Не позволяя никогда и никому пересекать тот бездонно-глубокий ров, которым он обнёс крепость своего настоящего «я», и за которым отсиживался как заколдованный принц в ожидании чуда или смерти, Павел был ошеломлён тем, как легко и просто — собственноручно — он перекинул мостик для Баранова. Так, словно это самое естественное в мире дело — впустить в свою налаженную жизнь малознакомого, странноватого парня. Невыносимо желанного. Павел размышлял, как далеко можно зайти, чтобы сохранить с ним отношения. Он был уверен, что придётся приложить немалые усилия, чтобы вернуть статус кво, при котором Гоша приезжал на съёмную квартиру по первому зову, но не отсвечивал и ничем ситуацию не осложнял. Павел ошибся — Гоша позвонил первым. Причём предварительно спросил в смс, может ли позвонить. Сказал своё обычное:

— Я скучаю.

Павел не ожидал, что так обрадуется этим простым словам. Решил уточнить:

— Ты больше не считаешь, что мы неправильно поступаем?

— Считаю, — неожиданно ответил Гоша, — но я очень сильно скучаю.

— Ты на работе? Я сейчас приеду. Ненадолго. У меня полный завал.

— Не надо!

Бросил всё на работе и выскочил из кабинета без пальто. Через несколько минут был в театре, нашёл Гошу в регуляторной. Веки красные, под глазами — тёмные тени.

— Ты плакал?

Гоша промолчал.

— Ну почему? Ничего же не случилось! Я с тобой, всё у нас хорошо, — Павел прижал к себе Гошу, вполз пальцами в кудрявую шевелюру.

— Не хорошо. Я плохой.

— Ты-то тут при чём? Ты не виноват, что я женат. Не бери на себя слишком много.

— Я плохо себя вёл...

— Ты говоришь, как маленький ребёнок, — Павел вдруг осёкся. — Слушай, это как-то связано с той историей? С лесной школой?

Гоша принялся вырываться, но Павел его удержал:

— Всё хорошо, успокойся...

— Нет. Всё должно быть по-другому.

— Что именно? Ну, ты сам подумай. Я всё равно не смог бы ни жить с тобой, ни жениться на тебе, ни даже открыто встречаться. Приведи мне хотя бы один пример того, что изменилось бы, если бы я был свободен. Гоша, я понимаю, тебя тут окружают мальчики, которые не очень-то скрывают свои наклонности, но это — театр, тут всегда был такой бардак. От рабочего сцены — до главрежа. Это не обычная жизнь, где за такие вещи можно сильно влететь. Я так понимаю, ты как раз и влетел в детском возрасте.

— Я не поэтому влетел! Не потому что... — Гоша смолк и добавил вполне резонно: — Если бы ты был свободен, мы могли бы встретить новый год вместе.

Это был аргумент. Детский, но аргумент. Павел улыбнулся:

— Я ничего не обещаю, но что-нибудь придумаю.

***

      Крошин вытребовал Павла к себе. Сообщил в приказном тоне, что тридцать первого Павел должен встретиться с Чумаченко и забрать у него кое-что.

— Виктор Сергеевич, забрать что?

— Кое-что. Не твоё дело. Ты заберёшь то, что он тебе даст, и привезёшь туда, куда я скажу.

— Слишком мало информации, чтобы я захотел лезть в эту грязную историю, — Павел выплеснул своё раздражение. С него хватило Шишкина.

Крошин побагровел:

— Не тебе говорить о грязи! Ты будешь делать то, что я прикажу.

— Нет, — впервые в жизни Павел сказал «нет» своему высокопоставленному тестю.

— Да! — прорычал он, роясь в ящике стола.

И Павел тут же понял, что да, да, пусть только Крошин перестанет шуршать бумагами и доставать большой коричневый пакет. Пусть не вытаскивает на свет божий то дерьмо, что в нём спрятано. Пусть уберёт обратно в секретный ящик эти чудовищные фотографии, где Павел в непотребных позах стоит. Лежит.

— Я прошу вас, Виктор Сергеевич... Это же вы меня попросили... — Павел осел на стул и закрыл лицо руками. Заметил, как мелко и противно они трясутся, какими ледяными стали за несколько секунд.

— А это будет не важно, кто кого попросил, когда фотографии появятся в сети администрации города. — Крошин спрятал конверт в ящик и запер его на ключ. — Поедешь к Чуме, заберёшь новогодний подарок и отвезёшь туда, куда я скажу.

— Да.

— Вот и молодец. А то «нет»! Овчинников, ты у меня не рыпайся. У меня и без тебя проблем хватает. Делай, что я приказываю, и молчи. Вот твоя главная тактика, чтобы выжить и не оказаться на помойке. Ты понял?

— Да.

      Дома висела такая гнетущая атмосфера, что не хотелось возвращаться. Алёна мало того, что не разговаривала с ним, так ещё повадилась гулять по ночам. Сашук растерянно пожимала плечами, когда Павел спрашивал, где мама. Ей никто ничего не объяснял, ей приходилось после школы сидеть с гувернанткой, ей надоели взрослые проблемы. Угрюмое молчание родителей пугало сильнее, чем их ссоры шёпотом в спальне. Сашук боялась, что сначала папа не придёт с работы домой, а потом мама потеряется в таком большом и недоступном для маленькой девочки мире. А после этого ей придётся жить с вечнобольной бабушкой и непонятным дедом, который то заваливает подарками и балует, то вдруг требует беспрекословного подчинения. Эти мысли мучили Сашука не первую неделю. Чтобы подольше пообщаться с отцом, который внезапно пришёл раньше обычного, она придумала наряжать ёлку, хотя Павел считал — рано ещё, надоест. Отпустил гувернантку и провёл вечер с дочерью, складывая ветка за веткой пластмассовое дерево и выбирая из картонной коробки только золотые и небесно-голубые шарики.

— Ну, почему только такие? Почему не красные и зелёные? У нас же много шариков.

— Золотые — как волосы у твоей любимой Барби. Красиво же?

— Красиво! А голубой зачем?

— Голубой — чтобы оттенять золотой!

Сашук смеялась и спорила, и Павел под её напором сдался, обвешал ёлку разноцветными шариками и мишурой. Так даже лучше вышло — только он видел за праздничным многоцветьем секретное золото Гошиных кудрей. В тот вечер он позвонил Гоше поздно, когда в театре завершилось последнее представление, и сказал, что их встреча отменяется, что он сегодня дома ночует, с дочкой. Гоша ответил: «Не беспокойся, я всё понимаю».

      Утром Павел отвёз Сашука в школу и вернулся домой дожидаться Алёну, забив на утреннюю планёрку. Она пришла в десять — с невыспавшимся, но умытым лицом. Отсутствие макияжа о многом говорило, и у Павла засосало под ложечкой от предчувствия беды. Алёна, не ожидавшая увидеть мужа дома, смутилась и надела маску безразличия, но Павел поймал её за руку, затащил на кухню и усадил за стол:

— Алёна, хватит этой молчанки. Ты видела, что с ребёнком происходит? Мы должны помириться.

Назад Дальше