Выходит. Бедра стыдливо обернуты полотенцем, по телу воспаленно алеют пятна от незаживших пока штрихов татуировки и чернеют несколько аккуратных синяков, подаренных соперниками на Арене. То, что надо, и все так, как я люблю. По татуировке пока не понятно, что будет украшать его тело, но я-то знаю – сам помогал подбирать рисунок.
Я перед ним сижу обнаженный и уже начинаю возбуждаться от одного его вида. Неплохая реакция у меня для тридцати с гаком лет, и мне уже давно за нее не стыдно. Смотри, мальчик! Нравится или противно?
Приближается. Медленно, но упрямо. Значит, все же не противно. Останавливается передо мной, и я смотрю на него снизу вверх. Наслаждаю взор его чуть влажными волосами, черными изогнутыми бровями и длинными ресницами. Выточенные изящные крылья носа едва заметно подрагивают, а губы уже покусанные в кровь. Разгрыз-таки, людоед.
- Наклонись!
Он несмело клонится ко мне, как ива к воде, и я касаюсь ладонью его щеки и уха. Укалываюсь пальцами, как спящая красавица веретеном, об парочку металлических серег-гвоздиков. Так, надо будет проконтролировать, чтобы он всю эту дрянь снимал перед Ареной. Не хватало еще, чтобы порвали ему что-нибудь и испортили внешний вид. Не иначе как у Волка привычку взял прокалываться, но тот колол для усиления наслаждения, а этот - для того, чтобы что-то кому-то доказать.
- Ты раньше целовался?
- Было пару раз.
- Ну, значит, ты не совсем безнадежен.
Тяну к себе мягко и едва прикасаюсь губами к его погрызкам, а он вдруг открывает рот шире, разрешая мне там хозяйничать. Я не медлю, врываюсь стремительно в свободное пространство, заполняю, вылизываю его изнутри, борюсь с острым языком, который жалит всех, кто смеет с ним пререкаться. Потом отпускаю, и он распрямляется. Смотрит на меня такими глазами, как тогда в больнице. Падает головой в омут.
Медленно, чтобы не спугнуть, кладу ладони на его бедра. Он не отстраняется. Смелый мальчик. И я уже очень сильно хочу тебя, и ты это видишь.
- Страшно?
- Нет. Непривычно.
- Сме-елый!
Тяну за полотенце, и оно соскальзывает с его бедер. Крайт вздрагивает и чисто инстинктивно пытается прикрыться, как любой мужчина, оберегая самое дорогое. Перехватываю пугливые руки.
- Дай мне посмотреть на тебя.
Он отворачивается, пылает от стыда. Мышцы напряжены, как будто готовится ударить, едва я к нему снова прикоснусь. Но я-то не боюсь его угроз - прикасаюсь. Сначала кладу ладони на плечи, оглаживаю, веду их вниз и обвожу пальцами соски. Чувствую ответную дрожь под гладкой кожей. Прям не змей ядовитый, а нежная трепетная лань. Скольжу ниже, пересчитывая ребра. Какие-то из них были сломаны, и надо чисто для себя проверить все ли на месте. Поглаживаю твердый живот.
- Расслабься.
- Я расслаблен!
- Да уж, расслаблен он, – хмыкаю.
Потом наклоняюсь и касаюсь губами едва ощутимо – пробно - впадинки пупка. Через него мать когда-то так щедро делилась с ним своей жизнью, а теперь настал его черед дарить жизнь ей. Крайт вздрагивает сильнее, вон как судорожно сокращаются мышцы на теле бойца. Не отстраняется, значит, можно двигаться дальше. А кожа-то, как шкурка персика, волоски едва ощущаются подушечками пальцев, и выбрито все, что ниже впадинки. Молодец. Сообразительный. Ласкаю медленно, почти лениво, никаких агрессивных телодвижений. Надеюсь, оценишь, ведь не с каждым я так нянчусь. Но с тобой мне хочется быть медленным. Хочу доказать тебе, упрямцу, что в «Клубе» бывает хорошо, а не только больно.
Не сдерживая себя, целую его бедра и низ живота, поглаживаю ягодицы, не трогая пока то, что меж ними. Пацан дышит все тяжелее, и я с удовольствием наблюдаю, как приятны ему мои ласки. Он постепенно наливается соком. Красивый. Прямой, как копье, гладкий, вены уродливо не проступают - в общем, сладкая на вид конфета. Попробовать бы его на вкус, но рано. Рано демонстрировать ему все, что я умею. Во-первых, лучше в первый раз не особо экспериментировать, ему и так все ново. Во-вторых, еще зазнается, а для тех, кто обслуживает, это не слишком хорошая черта – они плохо работают. И все же не выдерживаю, зарываюсь носом в его пах и трусь им о восстающую плоть. Всхлипываешь? Или мне показалось?
- Ложись.
По-моему, его колени подгибаются сами по себе, и Крайт буквально оседает на кровать. Справившись с собой, забирается повыше и ложится на подушку. Ноги вместе, носки врознь, руки по швам. Смешной же!
- Ты не на плацу. А у нас не смотр войск.
Улыбаюсь, а он смотрит обиженно. Так по-детски. Через силу расслабляет мышцы. Так, как его учил Сергей на тренировках. Ложусь рядом и начинаю ласкать. Глажу руками, глажу губами. Везде. Пока он снова не начинает дрожать.
Смешной! Боль терпишь, а щекотки боишься. Чувственный и чувствительный.
Он вибрирует под пальцами, как струны гитары, пока не звучит, но я еще услышу его пение. Соски у него, как колки на грифе, натянутая мышцами гладкая кожа - как лакированная дека. Ребра – ладовые порожки. До резонаторного отверстия тоже скоро дойдем и прощупаем. Сегодня я сыграю на тебе прекрасную мелодию, но сначала - чуть подкрутить колки – добиться вздоха, слегка провести по ним ногтем – услышать выдох. Вот так и настраиваю тебя, отзывчивого, на свой лад.
- Максим А-алекс-сандрович!
- М-м-м?
- Можно я вас?..
- Нет уж! Сегодня только я тебя.
- Я погладить хотел. А вы что подумали?
- Ну, гладь тогда.
И он гладит. Наблюдаю за тем, как разгорается его интерес с каждым прикосновением, с каждым вздохом. Как жадно он облизывает губы, как будто мое тело для него - родник посреди пустыни. Крайту действительно нравится мужское тело, в этом он не соврал мне. Приятно, что тот, кто, оказывается, не в его возрастной категории еще может вызвать у парня такой восторг. Хотя могу ответить ему тем же.
Ты тоже не в моей возрастной категории, мальчик, но давай я не буду отбирать у тебя повода для самодовольства.
Он ощупывает меня, как хирург, ищущий переломы. Тут прижмет, там едва коснется, но все, что ниже живота, пока для него табу. Ничего, сейчас мы его нарушим.
- Погладь его.
- Кого?
- Не придуривайся!
Он косит глазами вниз и озадаченно смотрит. Снова, забывшись, облизывает губы, и то, на что он так внимательно пялится, тут же дергается, реагируя на такое зрелище.
- Будешь так облизываться, я решу, что это приглашение.
- Я не буду больше!
- Будешь! – смотрит испуганно, и я успокаиваю. – Но не сейчас. Погладь, он тоже хочет ласки.
Протягивает неверную руку, касается сначала кончиками пальцев, потом только накрывает ладонью.
- Горячий!
А я касаюсь его смело. Обхватываю плотно бархатный ствол.
- Как и твой.
Начинаю медленно двигать рукой, и он шумно вздыхает. Осмелев, повторяет мои движения. Непривычно, но он быстро учится. А я-то уже начал волноваться, что он даже себя не трогал, но вижу, что с этим все нормально. Мы ласкаем друг друга, и для меня этого мало, но я сегодня учу, а не учусь, и должен отодвинуть свое собственное удовольствие на второй план. Его неуверенность в постели я нахожу даже очаровательной, особенно вспоминая, как решительно и смело он ведет себя на Арене. Я действительно не люблю девственников, но иногда - для разнообразия - можно попробовать созревший плод, который готов вот-вот сорваться и упасть в мои подставленные ладони. Таких как ты, Крайт, грех не поймать. Грех упустить наземь.
Беру масло. Никакой искусственной смазки, все только натуральное, как в старину. Он замирает, а я выскальзываю из под его ослабшей руки и сажусь.
- Раздвинь ноги.
Ох, как напуган. Глаза блестят страхом и плохим предчувствием, но он не из тех, кто потакает своим эмоциям. Медленно сгибает колени и так же медленно, очень соблазнительно раздвигает их в стороны, а вот с дыханием не справляется. Дышит быстро, поверхностно.
- Больно не будет. Не тебе с твоим болевым порогом.
- Я знаю. Просто…
- Просто.
Одной рукой поглаживаю его пах, отвлекаю, заманиваю в тенета похоти, а второй касаюсь ягодиц. Глажу, наслаждаясь их упругой твердостью.
Нет, ты - не персик, Крайт! Ты - экзотическая гуава с плотной белой мякотью. Тебя не съешь одними губами, желающим тебя отведать придется пустить в ход зубы. А пахнешь ты!.. В далеком прошлом, говорят, аромат деревьев гуавы заставлял португальцев, прибывших на берега Сиама, думать, будто они попали в рай на земле.
- Не зажимайся.
- Постараюсь.
Взять бы тебя сразу, да по живому, узкому. Как бывает в первый раз у многих. С разрывами, с болью-кровью. Но лучше тебе не знать, как бывает, и ты не узнаешь. У тебя так уже никогда не будет.
Скольжу пальцами, разминаю, чтоб раскрылся, чтоб пустил по своей воле. Знаю, что ощущения странные, но он привыкнет. Проталкиваю кончик пальца-первооткрывателя, и он сжимается плотно-плотно, так и не вняв моей команде.
- Отшлепаю!
- Я стараюсь!
Кладу длинную змеиную стопу себе на плечо, чтобы раскрыть сильнее. Целую колено и одновременно скольжу, глажу тонкую кожицу напряженной плоти. Обвожу пальцами по кругу, потираю, а ниже - толкаю, чуть сгибаю и тоже тру.
Добавляю еще один палец, и он снова всхлипывает, закрывает лицо ладонью. Отворачивается от меня. Колеблются натянутые струны.
- Больно?
Крайт молчит, не доверяя голосу. Только головой мотает, не раскрывая глаз. Улыбаюсь. Нравится, значит. И сразу добавляю третий. Дрожь усиливается, как и всхлипы. Что же с тобой будет, когда я возьму тебя не руками?
- Если собираешься рыдать, я ухожу.
- Нет! – распахивает глаза и смотрит на меня сердито. В глазах влага, но губы упрямо сжаты.
- Мне тут плаксы не нужны! На черном шелке потом разводы будут.
- Я не буду плакать! За кого вы меня принимаете?
- Что не так?
- Мне не больно.
- Знаю. Так чего хнычешь?
- У меня такое чувство… что я сейчас медленно умираю.
Обдумываю его слова и усмехаюсь. Сурикат-философ.
- И то правда! Старый «ты» сейчас умирает. Представь себе, что ты и есть крайт. Змея, сбрасывающая кожу, чтобы обрасти новой - яркой и прочной. Вот и ты так же! Если не хочешь «умирать», я остановлюсь.
- Начинать с чего-то все равно надо.
- Ну да! Даже на велосипеде ехать в первый раз страшно.
Он очень серьезно смотрит мне в глаза, а я улыбаюсь так, как улыбался бы самому близкому и дорогому человеку. Ему это нужно, и я сейчас почти не играю. И он доверчиво расслабляется, раскидывает руки в стороны и еще сильнее отодвигает колено. Раскрывается, готовый принять все, что я дам ему сегодня. Уже не мешает и даже покачивается навстречу, когда я продолжаю движение пальцев.
- Перевернись. В первый раз тебе лучше немного постоять на коленках.
Я временно освобождаю его от себя, чтобы дать последний шанс уйти. Он снова смотрит на меня своими темными глазами, а потом решительно ложится на живот и сразу подтягивает колени. Утыкается лицом в подушку и прогибается идеальной дугой.
Гляжу на эффектный излом поясницы, на порозовевшие ягодицы, в которых даже на вид нет ничего мягкого, и сильные твердые бедра, и прямо чувствую, как рот наполняется слюною. У Крайта тело спортсмена. Хоть и молодого еще, но настоящего бойца. На Арене он такой резкий, злой и безжалостный, но под моими руками сейчас он плавится, как металл в плавильной печи, размякает сладкой пастилой, и я не могу сдержаться. Наклоняюсь и скольжу языком по щели между ягодиц.
Вот ты какой, змей - на языке яд, на коже сладость. А в глазах, закрытых от меня подушкой, как я догадываюсь, сладкая мука. Ох, подойдешь ты для Алого Зала. Созрей только. Зализать бы тебя до обморока, да клиенты не будут тебя баловать. И я не буду. Лучше, чтоб ты не привыкал к такой нежности, потому что мало кто будет тебе такую услугу оказывать.
Ты - не гитара, я ошибся. Это слишком просто для тебя, даже пошло. Судя по форме, ты скрипка, и не каждый смычок тебе подойдет. Зазвучишь скоро ты у меня, если я очень постараюсь, первой скрипкой станешь. А я постараюсь. Такая у меня судьба - быть чутким дирижером в слаженном, сыгравшемся оркестре.
Я снова использую лишь пальцы. Он уже привык к ним и не отстраняется, уже смело играет бедрами, насаживается доверчивый. Я знаю, что ему не больно. Знаю, как причинить боль и как сделать так, чтобы ее не было. Научился опытным путем, и он теперь в полной мере прочувствует мой опыт. Хороший из меня учитель. Не хуже Назара, но в совершенно другой плоскости.
Внутри него уже хлюпает едва слышно от обилия масла, и Крайт еще глубже прячет лицо в подушку, но я все же вижу его порозовевшие уши. Стыд, как безветренный морской закат, окрашивает его шею.
- В следующий раз ты должен делать это сам. Заранее. Если не хочешь, чтобы тебя зашивали, – говорю тихо и строго. - У нас скотов вроде бы нет, но вдруг кто не сдержится и захочет пожестче. В общем, соблюдай, пожалуйста, правила безопасности для персонала.
Крайт фыркает в наволочку - смешно ему стало - и расслабляется. Отлично. Поднимаюсь на колени и прижимаюсь к его бедрам. Он вздрагивает, но уже вяло, ведь ему почти не боязно. Поддрачиваю себе, хоть и так уже давно готов и меня просто распирает от желания.
Ты, Крайт, представляешь из себя сейчас такое зрелище, что и у мертвого встанет.
Надеваю тончайшие крепкие латы. Люблю чистоту и порядок, так что не будем пачкать твой тайный храм. Защитим его от моих соков.
- Готов?
- Да.
- Расслабь мышцы. Максимально. Ну же!
Надавливаю на вход. Идет туго, мне даже больно. То, что ты нечувствителен к боли, ведь не значит, что мне не больно.
- Впусти меня, Крайт! Дыши!
Вдох-выдох, как на тренировках. Прогибается еще сильнее, резко выдыхает, поддается, и вдруг я проваливаюсь. Въезжаю сразу и целиком.
- Хорошая змейка!
Он тут же обхватывает плотно, как настоящая змея, засасывает меня. Наверно, так себя чувствует полузадушенная мышь, которую глотают заживо, чтобы потом медленно переварить в змеином нутре.
- Терпимо?
Он кивает, говорить не может, боясь сорваться на стон, и вцепляется пальцами в подушку.
- Молодец!
Начинаю шевелиться. Это даже не фрикция, а так - глубокий вдох-выдох, чтобы остановить разом накатившую на меня сладкую волну. Но ему сейчас малейший мой вздох ощущается, как полноценный толчок. Крайт дышит прерывисто и шумно сглатывает. Подрагивает наколотой на булавку бабочкой, трепещет своими лопатками-крылышками.
Кто ж знал полгода назад, что именно я распну тебя, ночная бабочка? Уж я-то точно той ночью об этом не думал, а ты тогда еще меня даже не знал. Тебе сейчас не больно, но сам факт, само осознание того, что кто-то другой внутри тебя, над тобой, причиняет почти физическую боль, и я знаю это не понаслышке.
Только я успокоился и взял себя в руки, как чувствую - он по чуть-чуть подается ко мне. Намекает стыдливо, что принял, что осознал себя. Умер, и возродился, и жаждет движения. И я начинаю плавно отыгрывать свою партию, ведь до этого я лишь настраивался.
Сначала тихонько наигрываю вступление, так, чтобы разогреть интерес и разойтись самому. Прислушиваюсь чутко, попадаю в такт его дыханию. Чтоб входить на выдохе, выходить на вдохе. Тонкая настройка. Еще немного, и он начинает звучать. Сначала низко, отдельными робкими нотами, приглушенными подушкой. И я пока не зову его, но когда он увеличивает тембр и глубину своего звучания, говорю:
- Подними голову! Клиент платит за то, чтобы слышать тебя.
Крайт вскидывается рывком, и по комнате разливается его божественная музыка.
- Вот так. Молодец. Пой для них всегда! Шипеть будешь на Арене.
Мы двигаемся синхронно, и я даже позволяю себе аккомпанировать ему вторым голосом. Подбадриваю его своим зовом. Двигаюсь все увереннее, и он не препятствует, принимает, поет. Наклоняюсь и целую влажную горячую кожу на загривке. Выцеловываю позвонки, покусываю лопатки. Он вскидывается снова и начинает звучать по-настоящему громко. Моя чудесная новая скрипка плачет, поет, стонет, причитает сорванным голосом.