Поднимаюсь на ноги и понимаю, что те порядком подмерзли, несмотря на толстую подошву зимних ботинок. Сделав два шага в его сторону, наклоняюсь и неловко клюю его в щеку. Даже не размыкая губ. Как самую нелюбимую тетю из глубинки, что раз в тысячелетие заглядывает к матери.
Возвращаюсь на свое место. Покусываю щеку, думаю выбрать Димана и, если ему и второй раз хватит глупости выбрать действие, попросить его поменяться со мной местами. Пусть идет спать к Владу в комнату, а я останусь с Саней внизу. Думаю об этом и понимаю, что ни за что не попрошу.
Потому что у нас и так чудовищно мало времени, которое может быть только нашим, только на двоих. Что, как бы сильно тараканы в моей голове ни шевелили своими лапками, я от него не откажусь. Ни от единой минуты.
Поэтому выбираю уже было расслабившуюся Ленку.
– Правда или действие?
– Давай действие.
Киваю и, осознавая, что ничего оригинального мне уже не придумать, банально загадываю ей перемыть всю посуду утром.
Кисло кивает, но даже не возмущается. Ее взгляд останавливается на Владе. Снова.
Да уж, везет Жнецову.
– Владик? Правда или действие?
И ему явно не нравится это «везет». Хмурится и даже накидывает на голову капюшон. Запоздало замечаю, что и куртку он давно застегнул, а руки прячет в карманах. Неужто тоже замерз?
– Действие. Ну нахуй вашу правду.
Действительно. Нахуй. И за каким чертом только Саня у него спросил? Чужие лавры покоя не дают, или неудачная попытка уколоть?
– Тогда расскажи нам сказку.
Даже Снежка, стоящая напротив меня и что-то напряженно разглядывающая в затухающем огне, вздрагивает, как только что разбуженная, и непонимающе оборачивается к подруге. В ее взгляде так и читается «ты нормальная вообще?», и, признаться, я с ней солидарен. Что за попытки в детский сад?
– Что? Сказку?
– Ну да. Сказку. Любую, какую придумаешь.
Жнецов кивает. Опускает голову, сцепляет пальцы в замок – всегда так делает, когда думает – и вдруг вскидывается.
И взгляд у него откровенно недобрый. Взгляд, который устремлен мимо меня. Глядит не то на Саню, не то на аккуратно сложенные поленья под навесом.
Мне хочется думать, что второе. Злобы во взгляде слишком много.
– В каком-то городе какой-то страны… – Его голос немного вибрирует на холодном воздухе и сейчас кажется ниже, чем обычно, раза в полтора. – На какой-то улице в каком-то доме мальчик жил.
Ленка хмыкает в этот момент, но даже у нее выходит невесело. Все остальные молчат в ожидании продолжения жнецовской страшилки. Ни на секунду не сомневаюсь в этом.
– Мальчик жил не один, а с точно такими же мальчиками и девочками. Маленькими и постарше. Светленькими и темненькими. Глупенькими и умненькими. Мальчиками и девочками, что были никому не нужны. Наш мальчик рос, все реже выглядывал в окошко, в каждом прохожем видя того, кто заберет его из какого-то города какой-то страны. Проходила зима, и наступало лето. Распускались почки, и опадала листва. Год за годом, за кругом – круг… Мальчик вырос и уехал оттуда, и дом его больше не из серого кирпича. Но, самое главное, сколько бы времени ни прошло, он навсегда останется маленьким мальчиком. Мальчиком, которого никто никогда не любил.
И тишина. Слышно, как проседает снег у ограды. И тишина… Слышно, как в котельной трубы гудят.
И тишина… Настолько абсолютная, что становится не по себе.
А Жнецов продолжает улыбаться, глядя туда же, сквозь меня.
Через меня.
И, конечно, я понимаю, что это значит. Я понимаю, что поддели его, и он, прицелившись, ударил в ответ.
– Миленькие у тебя сказочки… – Саня первым подает голос. И он, на удивление, ровный, а если знать его чуть хуже, то можно принять за обычный. Ничем не заинтересованный. Но я кожей чувствую, что это не так. Ну зачем? За что ты с ним так, Влад?
– Я старался. Хочешь, еще одну расскажу?
Скрытой угрозы в вопросе куда больше, чем предложения. Вся его поза говорит о том, что коснись только – и ебнет, как током.
Спасибо тебе, высшая сила, за то, что не один я тут такой догадливый! Снежка легонько толкает Влада в плечо, и осуждения в ее взгляде столько же, сколько вина осталось в стакане: чуть больше чем дофига. Ленка тоже вскакивает со своего ложа и начинает командовать в два раза больше обычного:
– Ну уж хрен! Все, хватит сказок и морозить задницы! Давайте-ка все в дом, поздно уже! Маленькая красивая Леночка хочет спать!
Послушно поднимаюсь с чурки и, ни на кого не глядя, иду к крыльцу. Только оказавшись в тепле и щелкнув выключателем в маленькой прихожей, с удивлением вспоминаю, что последние часа три не курил.
***
Я тут, а его нет.
Я сижу на его застеленной кровати, на краешке покрывала, и не знаю, куда деть руки, а он свалил в ближайший круглосуточный ларек, ибо у него сигареты закончились. Я тут не знаю, куда засунуть себя и как не начать шарить по полупустым полкам и единственному узкому шкафу в очередной его комнате, а он… А он – Жнецов. И свалил.
Хмыкаю, и ощущение неловкости достигает критичного, когда, поерзав по кровати, я убеждаюсь в том, что она не скрипит. Зато адово стучит подголовником о стену. Прекрасно.
Вообще, если честно, мне уже и не очень-то хочется заниматься чем-то, но я знаю, что в следующий раз одни или почти одни мы останемся очень нескоро, и запихиваю свои идиотские думки куда подальше.
И кое-что еще есть. Кое-что, о чем я неизменно задумываюсь из раза в раз.
Вот есть спонтанность, когда вы неловко дрочите друг другу, спрятавшись где-нибудь под трибунами, и больше сталкиваетесь зубами, проваливая попытки нормально поцеловаться одну за одной, а есть секс, к которому тщательно готовишься. Готовишься, зажмурившись и закусив губу, стараясь не думать о том, как это может выглядеть со стороны. Делая вид после, что никакой подготовки не существует вовсе и все прекрасно, гладко и чистенько само собой, а не потому, что ты проторчал в душе почти сорок минут, успев забраться туда раньше девчонок, и к хренам истратил почти всю горячую воду.
О да, если бы все было как в гейском порно, где пассив всегда готов, отбелен и чист, а его дырка, кажется, могла бы принять целый кабачок, если бы его герой-любовник захотел.
Я посматриваю подобное иногда.
Ладно, чуть чаще, чем иногда, но все-таки реже, чем раньше, когда только пытался разобраться, что такое «секс» и с чем его едят. Рассматривал, как эдакое не совсем правильное пособие для прыщавых задротов и откровенных неудачников, которым вдруг раз – и обломилось. И меньше всего они знают, что со свалившимся на голову счастьем делать. Мне вот тоже обломился. Влад.
Влад, который успел попробовать большую часть того, о чем я смотрел, еще до меня. С другими людьми. Еще в школе. Знакомясь на вписках или анонимных сайтах – не важно.
Все, что он делал со мной, до этого он делал с кем-то другим. И я не знаю, как перестать думать об этом. И вовсе не потому, что ревную, а потому, что именно я из нас двоих частенько играю роль восторженного, стеснительного бревнышка, которое ублажают и облизывают со всех сторон. Именно я все еще не уверен в себе и, кажется, никогда не буду, чтобы открыть рот и попросить его о чем-то. О чем-то, что ему может не понравиться даже просто в теории. Я адово боюсь того, что ему может не понравиться, или что я, набравшись смелости, попрошу его о чем-то, что он при всей своей отбитости сочтет нездоровым или больным.
Я боюсь, что, несмотря на то, что мы спим вместе больше чем полтора года, все еще не дотягиваю до кого-то из тех, одноразовых. Боюсь сравнения с кем-то из них. Что он вообще может сравнивать. Что может думать о ком-то другом, находясь во мне.
Сжимаю виски пальцами и низко опускаю голову, рискуя сместить центр тяжести далеко вперед и навернуться с кровати. Но так дурно становится, что едва ли обращаю внимание на это. И мне уже даже хочется грохнуться и как следует приложиться башкой, чтобы весь тот бред, что генерируется в ней со страшной скоростью, вытряхнулся и, распавшись на тараканьи кучки, убежал.
Я готов оплатить Жнецовым дезинсекцию и, конкретно Владу, моральный ущерб.
Слышу шаги на лестнице и, вместо того чтобы сделать вид, что все лучше не бывает, так и остаюсь в своей позе неправильного, скрюченного эмбриона.
Слышу шаги, которые замирают где-то в коридоре. Наверняка столкнулся с кем-то и треплется. Только что-то слишком долго треплется. Спина затекает, а мои надуманные страдашки заканчиваются. Хмурюсь и уже собираюсь отправиться на поиски своей пиздливой собственности, как сталкиваемся в дверях.
И Жнецов с широкой улыбкой и висящем на плече полотенцем заталкивает меня назад, щелкая дверной ручкой.
Его волосы беспорядочно торчат, а футболка, кое-где мокрая, пристает к телу. Белая, без всяких рисунков, обтягивающая и задирающаяся вверх из-за широкой резинки на его спортивных штанах. Отрыл где-то тапочки, и, кажется, шампунь у него везде один и тот же. И он выглядит просто до безобразия счастливым. Глаза горят, а улыбка такая, что скулы вот-вот треснут. Ни следа от того Жнецова, что хрипловатым низким голосом с ужимкой садиста рассказывал сказочки.
– Куда собрался?
Хватает меня за низ футболки и тащит ближе. Сопротивляться не хочется от слова «совсем», и поэтому спустя секунду я уже держусь за его плечи и носом касаюсь подбородка.
– Тебя искать.
– И как? Нашел?
– Вроде да.
– Так вроде или нашел?
Тянусь выше, привставая на носки и не торопясь касаюсь своими губами его. Раз – и назад, как и не было. Ощущение прикосновения только остается и мятный привкус зубной пасты.
– Еще не разобрался.
Тогда он обхватывает меня поперек торса, сжимает и протаскивает по своему телу. И ладони, до этого совершено невинно лежащие на его плечах, перетекают выше, зарываются в мокрые волосы и, поглаживая, опускаются на его шею.
– А теперь?
– Все еще не…
– Не? А если…
Если что? Если ты поцелуешь меня?
Не дожидаюсь, пока это сделает он, и, закрыв глаза, тянусь сам. Куда с большим энтузиазмом, чем в прошлый раз. Словно мы целую вечность не целовались. Ладно, минимум – две вечности.
Напирает, оттесняя от двери. Напирает, удерживая рядом, и кажется, что сейчас съест меня.
Начинает с нижней губы, а после явно собирается откусить мой язык.
Пусть, я не очень против.
Целует нагло, голодно и ладонью поймав мой затылок. Не позволяет ни отвернуться, ни даже отстраниться для того, чтобы подышать.
И маленькие яркие звездочки в темноте под веками вспыхивают подозрительно быстро.
– Ты дверь закрыл? – поддавшись черт знает откуда выглянувшей паранойе, шепчу прямо в его рот, пытаясь совместить это с короткими частыми поцелуями.
Уголок рта, верхние зубы, даже подбородок…
– Закрыл.
– И проверил?
Еще немного – и я попросту потеряю равновесие, натолкнувшись на кровать.
– Проверил…
Один шаг.
– А если кто-то… – упорно не желаю сдаваться, даже когда склоняется ниже, чтобы прикусить мой подбородок и проложить влажную дорожку вниз по шее.
– Нет.
– А если все-таки…
– Тоже нет.
Перехватывает меня за предплечье, тащит за собой и усаживает на матрац. После подхватывает под коленями и, легонько толкнув в грудь, укладывает на покрывало. Спешно отползаю назад, пока локти не упираются в подушку.
– И они же все знают…
Жнецов, уже было взявшийся за свою футболку и потянувший ее вверх, останавливается. Смотрит на меня, скептично вскинув бровь, и, вместо того чтобы рухнуть сверху, как собирался, присаживается с краю.
– Да, знают.
– И это как-то стремно, – пытаюсь подытожить, но Влад смотрит так, что, кажется, еще немного – и у меня волосы задымятся от количества излучаемого скепсиса.
– Стремно – это не заниматься сексом. И что за «стремно»? В общаге тебе не стремно, а здесь – стремно?
– Конечно, нет!
– Тогда закрой свой прекрасный ротик и не мешай мне тобой наслаждаться.
Вот. Опять. То самое. Не мешай, Кирилл. Я все сделаю сам. Так, что нам обоим понравится.
Все то дерьмо, что крутилось в моей голове, всплывает на поверхность снова. Да еще и ладно бы оно одно… Про остальных я невольно вспоминаю тоже и, не особо осознавая, что делаю, погруженный в свои мысли, отталкиваю его потянувшиеся к моей коленке пальцы.
– Ой. – Гляжу виновато и словно только что проснувшись. Не понимая, как это только что произошло. – Прости. Я задумался.
– И мне заранее страшно спрашивать, о чем. – Забирается с ногами на жалобно скрипнувшую кровать, складывает их по-турецки и сжимает оголившуюся лодыжку правой, пальцами. Выглядит терпеливым настолько, насколько может быть вообще. – Выкладывай, любитель разводить драмы.
– И вовсе я не…
– Кирилл.
– Окей, ладно. Я снова грузанулся. Да.
– Может, уже пора перестать страдать ерундой? Мы же договаривались: если тебе что-то не нравится, ты открываешь рот и говоришь об этом.
– Ну, я его и открыл. Около двери.
Отмахивается и прикусывает губу. Ухмылку-то удалось спрятать, а вот сверкнувшее в глазах веселье – нет. Жнецов, Жнецов.
– Это не в счет. Я соскучился.
– Ну конечно.
– Не съезжай с темы. Что за новое дерьмо поселилось в твоей головенке?
Хорошо. Замечательно. Я смогу.
Давай, Кирилл, покажи, насколько ты взрослый. Выскажись уже и забудь про это. Давай-давай, мешок с костями и тонной сомнений. Он твой парень, он тебя любит, он тебя слышит…
– Тот вопрос. Про то, сколько их у тебя…
Терпеливая улыбка превращается в оскал, а взгляд Влада медленно перемещается на потолок. Секунды проходят всего, а он выглядит уже откровенно злым.
– Я ему башку оторву, – обещает в пустоту, да так, что я только по нескольким слогам улавливаю смысл. Произносит слишком тихо.
– Да ты, вообще-то, уже ответил. И весьма нехило. За что ты с ним так?
Оп, а вот и та самая тема, которую, в свою очередь, он не хочет обсуждать. Бывшие? Да пожалуйста – колупайся, сколько хочешь, но вот это… Это он не желает поднимать вообще. Почему?
– Мы будем обсуждать комплексы твоего ранимого дружка или о нас поговорим?
Вздыхаю и покорно опускаю голову. Тут он прав. На «нас» времени почти нет, а проблемы его взаимоотношений с моими друзьями вполне можно обсудить и в Вотсе. Или по телефону. Или как-нибудь еще. И, кстати, наверное, стоит спросить, почему имени моего дружка он никогда упорно не называет. Словно забывает его и все.
– Так много их было?
– Я же сказал: больше, чем присутствующих здесь. Больше шести, если тебе угодно.
– А я вхожу в эти «больше шести»?
– Нет, не входишь. И если ты сейчас спросишь, в чем ты хуже других, я клянусь: отправлю баиньки, выставив челюсть. А после, страшно виноватый, буду кормить тебя орехами. Грецкими и в скорлупе. Мы поняли друг друга?
Рвущийся из глотки смех удается сдержать, только закусив ворот футболки. Да и то от глуповатого похрюкивания это не спасло. Но Влад так мило злится, что, кажется, еще немножко – и моя надуманная, невесть на кого направленная обидка растает и вытечет через нос. И вот это уже будет пипец как не смешно.
– Можно я все-таки рискну?
– Не можно. Твой странный дружок в одном был прав: я их не помню. Никого из них. А тебя я знаю до последнего шрама и скола на левой нижней семерке. До крайнего идиотского комплекса и привычки вечно что-то выдумывать. Я тебя знаю, потому что люблю, и не могу сравнивать с кем-то. Равно как и думать, что раньше было лучше. Хотя бы в чем-то. Не было – и точка. Вздумаешь сомневаться, я возьму маркер и нарисую ее на твоем лбу, – договаривает и вдруг становится опасно задумчивым. Размышляет о чем-то, приподняв бровь, и перебирается на «мою» часть кровати. Опирается на спинку, свешивается влево, к простому с одним только выдвижным ящиком столу, и едва не валится на меня сверху, пока шарится в нем.
Я, впрочем, впечатленный его речью, не очень-то и против. Скорее, даже наоборот. Обнимаю поперек торса. Пользуясь возможностью, соскальзываю ниже и укладываюсь на подушку дожидаться, пока он закончит.