- Ничего. Немного поорал ночью.
- Поорал?
- Уверен, что хочешь знать подробности?
Он почти слышит, как Дерек закатывает глаза.
- Не выводи меня.
- Ты спокоен, большой плохой волк. Я же слышу. - Стайлз произносит это так, словно он ни на секунду не сомневается в своих словах.
Хейл многозначительно молчит, и Стилински сдаётся.
- Галлюцинация, Дерек. Просто охуеть, какая крепкая. Я будто в кино 3D побывал, серьёзно. Хиккен говорит, что может быть ещё. Но я не хочу ещё, я просто выплюну своё сердце от ужаса, если снова придётся это видеть.
- Голос скоро восстановится.
Судя по звуку, Дерек отхлёбывает из чашки. Стайлз прислушивается, не имея ни малейшего представления - зачем? Ему просто интересно, чем сейчас занимаются на той стороне трубки.
- Ну, когда я не говорю этим голосом с кем-то из врачей, мне он даже нравится.
- А что не так с врачами?
Представлять, как Дерек хмурится, очень странно.
- Слишком интимно, знаешь. Мой психолог может неправильно меня понять.
Стайлз утыкается пяткой в матрас и укладывается поудобнее, ловя себя на том, что он с полуулыбкой рассматривает потолок. Господи, там нет ничего интересного. За восемнадцать лет он уже изучил его вдоль и поперёк.
- Что ты пьёшь?
Хейл озадаченно прочищает горло.
- Чай? - его тон почти ироничный. Совсем немного не хватает для того, чтобы полноценно назвать его издевательским.
- Я тоже хочу чай, Дерек, - и сейчас голос Стайлза кажется ему почти соблазнительным. От этого он приходит в млеющий ужас и щенячий восторг одновременно.
Кажется, он зациклился. Нужно будет уточнить у Дональда, влияет ли инородное тело в его башке на систему мысли и… зацикленность на определённых людях.
Кажется, это называется синдромом навязчивой идеи.
Кажется, так.
- Я собираюсь вернуться к своим важным делам, Стайлз. Прямо сейчас.
- Да, я тоже, - Стилински думает о том, что ему предстоит вечерний приём таблеток, плюс сеанс морального разложения перед телевизором. И о том, что Хейл сбегает от него. Он успевает спросить: - Может быть, съездим сегодня в Мохаве?
- Нет. Что, чёрт возьми, именно в словах “я очень занят” тебе неясно?
***
- Спасибо, Дерек.
Сегодняшний закат особенно яркий. Каменные столбы и колючие деревья окрашены в кроваво-красный. Несколько невесомо скользящих по небу птиц приковывают взгляд, а их отдалённые крики достигают ушей почти случайно.
- Правда, спасибо. Мне этого не хватает.
Хейл молча затягивается сигаретой. Выдыхает.
- Ладно, если хочешь сегодня молчать и злиться - молчи и злись. Просто, знаешь, у меня голова болела, и меня тошнило целый день. А с тобой вся эта херня исчезла. Всегда исчезает.
Стайлз смотрит на двух птиц, которые опускаются немного ниже, словно купаются в мягком небе. Иногда кажется, что они касаются кончиками крыльев, кружа друг напротив друга.
Это красиво.
- С тобой - я здоров. Кажется.
Он хочет добавить что-то ещё, но только вздыхает и легко улыбается. Дерек и так всё услышал. Сердце не даст соврать, а оно бьётся ровно и спокойно.
Стайлзу спокойно.
Хейл молча затягивается сигаретой. Выдыхает. Не так уж он и зол.
***
“Я с ума сошёл, да? Наверное, да. В последний раз, когда мы виделись с Дереком, он молчал. Курил и молчал. Он даже почти не смотрел на меня, но мне кажется, что ему было приятно быть там. Возможно, он тоже ездит в Мохаве не из-за Мохаве. Или я точно сошёл с ума.
13.09.13”
Ежедневники ведут девчонки, а не Стайлз Стилински.
Блоги ведут смазливые педики, а не Стайлз Стилински.
Увековечить себя в словах стремятся зазнавшиеся гении, а не Стайлз Стилински.
Так Стайлз думает, пока в один вечер не открывает толстую тетрадь в клетку и не делает короткую запись, датируя её сегодняшним числом.
Тяжёлый жизненный период, депрессия, проблемы с нервами, трясущиеся руки, обеспокоенный взгляд отца, убитый смертью Эллисон МакКолл, воспоминания о самом страшном на тот момент жизненном этапе - полное погружение в собственное сознание без вариантов на возвращение. Всё это прессовало не хуже девятиэтажного дома.
Первая запись была очень глупой и трогательной одновременно.
“Кажется, я начинаю дневник”.
Он не думал о том, что кто-то будет читать это. По правде сказать, он не хотел, чтобы это кто-нибудь читал. Он не думал даже, что сам будет это перечитывать. Да он и не собирался. Он был уверен, что, как только заполнит последний лист, разорвёт тетрадь на части, утопит её, спалит - что угодно.
И неизвестно, зачем тогда всё это было.
Сейчас Стайлз перелистывает оставшиеся чистые страницы и думает, что не успеет закончить их. Их ещё много - тетрадь толстая, а заполнена всего на четверть. Он смотрит, смотрит, смотрит и ему кажется, что примерно в тот день, когда он его начал, в его голове появилась опухоль. В тот день, или раньше. Возможно, эта чёртова лисица в его голове посодействовала, а, возможно, это просто судьба.
Не чувствовать злости на смерть странно. Так же странно, как осознавать, что всё закончится рано или поздно. Стайлзу даже повезло - он знает почти точную дату. Знает отрезок времени, за который его тело превратится в овощ.
В чёртов неподвижный, не соображающий овощ.
Строчки плывут перед глазами - не из-за того, что слёзы. У него начинает падать зрение. За последнюю неделю - довольно ощутимо. Ему кажется, что мир подёргивается мутной белёсой плёнкой время от времени. Иногда, когда он лежит с закрытыми глазами, под веками вспыхивают яркие звёзды. А иногда они вспыхивают, когда он смотрит телевизор, ест, идёт со Скоттом по улице.
“Google” сообщает, что это верные признаки отслоения сетчатки глаза.
Хиккен сообщает, что это рак.
Точнее, он говорит: “Всё нормально, Стайлз”. И говорит: “Можем попробовать лазерную коррекцию”. А Стайлз слышит: “Ты ещё на ступеньку ближе”. И слышит: “Не думаю, что тебе поможет это”.
Он думает о том, что может ослепнуть, и ему становится страшно до чертей. Он рисует на полях тетрадки какие-то загогулины.
Иногда, когда рядом Дерек, Стайлз начинает чувствовать себя сильнее всех. Даже сильнее Хейлов. Ему кажется, что если бы ему было нужно, он мог бы прямо в этот момент построить целый мир. Там не было бы возрастного ограничения на алкоголь, не было бы бездомных и рака мозга.
Так и запишите.
Это не составляющие мира Стайлза Стилински. Это совсем не из его счастливого уголка.
Но сейчас Дерека рядом нет. И Стайлзу кажется, что он - пыль.
Он поднимается из-за своего стола и несколько секунд стоит на месте, чтобы прийти в норму. Или чтобы в норму пришла комната, запрыгавшая вокруг него, как ненормальная. Вчера была вторая химеотерапия, отходняки после неё - просто жесть.
Несмотря на то, что он пообещал отцу лечь пораньше - наоборот заставляет себя не спать. Почему-то пришёл дурной страх не проснуться. Глупо, ведь у него в запасе есть ещё пару месяцев, наверное.
Не проснуться страшнее, чем умереть от рака. Стайлз уже застревал во снах, он знаком с этим дерьмом очень близко.
В доме включены практически все бра. Это забавно. Отец ушёл на ночную, а это значит, что Стайлз сегодня ночует со свихнувшимся от активной работы электросчётчиком. Как будто кто-то здесь боится темноты.
Как будто в темноте живёт кто-то, кто может забрать Стайлза за собой раньше времени.
В кабинете отца темно.
На столе раскиданы бумажки, фотографии, отчёты, дела, папки и изломанные карандаши. Стайлз проходит мимо этого маленького коповского мира и направляется к окну, размышляя о том, что у каждого сегодня есть свой мир. Наверное, это прекрасно.
Он отодвигает штору и смотрит на сейф - совсем небольшой. В нём лежат - Стайлз помнит - деньги, важные бумажки и отцовский пистолет.
“ Знаешь, что самое страшное во всём этом? Ничего”
Голос Питера практически звенит в сознании, и Стайлзу действительно кажется, что ничего. Ничего страшного. Смерть - это свет. Пуля - дура.
Он выставляет нужные цифры на замке, пока старший Хейл продолжает говорить своим насмешливым голосом что-то о хвостах и об укусах за задницу. О хватке. У Стайлза не осталось хватки. Он не держится. Он ждёт.
Код замка прежний - наверное, какая-то часть сознания всё же до писка надеялась, что сейф не откроется - его год рождения и семнадцать. Отец любил цифру семнадцать, потому что в этом возрасте он познакомился со своей будущей женой. Стайлз открывает тяжёлую дверцу и вдруг думает о том, готов ли он встретиться с матерью.
Что он скажет ей?
Что он подвёл всех на свете?
Что завалил химию, несмотря на то, что всегда знал её неплохо?
Что он перестал читать её любимые книги и теперь бегает с волками, как мальчик из леса?
Нет, лучше он будет рассказывать ей о том, что был нападающим в школьной команде. Что он понял дружбу. Настоящую, искреннюю. Что он понял предательство. Что он способен практически крышей двинуться от беспокойства за своих близких - ведь это хорошо?
Этим стоит гордиться?
Его тошнит.
Он протягивает руку и берёт тяжёлый пистолет, который блестит в свете неполной луны. Холодный, почти ледяной. Он заряжен - Стайлз и это тоже помнит, - отец говорил ему. Когда строго-настрого запрещал лазить в сейф у окна.
Он думает, что расскажет матери о Лидии. О том, что она уехала в Лос-Анджелес. О том, как он хочет, чтобы она была счастлива. Он думает, что расскажет о том, что, кажется, запал на Дерека.
Взвешивая пистолет в ладони, он думает: “Интересно, а каково было бы выстрелить прямо в долбаную опухоль?”. В свою глупую смерть, которая разрастается, убивает, даже сейчас, в эту самую минуту. Приставить дуло - куда-то себе за ухо - и нажать на курок. Вышибить себе мозги.
“ Пуля многое меняет”
Пуля убивает, Питер.
Стайлз на миг прикрывает глаза. Набирает воздух в лёгкие, поднимает руку. Медленно считает про себя, чувствует, как сворачиваются в бумажные снежки внутренности от прикосновения холодного дула к волосам. Он ведь может выстрелить. Может, правда? Потому что пистолет уже утыкается в его голову, а тугой курок под пальцем.
Это даже не соревнования на “слабо”. Это не проверка яиц на прочность.
Нет. Так нельзя. Он не может поступить так с отцом. Со Скоттом. С… Дереком? Наверное. Или… он просто трус.