— Пойдем уже. Руку дай. Как раз к первому костру доберемся.
Странные чувства томили девушку, пока шла рядом с высоким темноволосым мужчиной вдоль кромки леса к знакомым лугам у Гнездовья. Словно это с ней прежде уже случалось — так же сумерки надвигаются, опустилась тишина на поле и дрожит ладошка в уверенной жесткой руке. Ингала… Давнее лето. Только тогда была Леда моложе, наивней, доверчивее в разы, легко сердце открыла, многое позволила одному веселому нетерпеливому парню.
Сейчас же рядом с ней шел суровый с виду взрослый мужчина — Хозяин богатых земель, наделенный властью миловать и карать, много-много людей под его началом. Говорит резко, смотрит остро, хотя недавно совсем другим показался — нежным да ласковым. Не почудилось ли все? Вьяве ли было…
Бесшумно пронеслась впереди над тропой большая хищная птица. Загнут крючком клюв, прижаты к животу когтистые лапы. Кажется, даже кузнечики стихли в густой траве у леса, затаились.
— Лунь-полуночник мышковать полетел. Травой скошенной пахнет, столистником и душицей, вчера только убрали луга. Хорошо…
А Леда едва могла что-то ответить. И мысли одна чудней другой в голове крутились, а не была ли сном та — прежняя ее жизнь в большом городе, над которым проносятся в небесах самолеты, а по улицам мчатся автомобили? Может, только сейчас Леда проснулась и вот здесь-то как раз и сбудется ее судьба. И лес будто уже родной со всеми своими таинственными омутами, и поля и нивы, и даже этого мужчину не назвала бы чужим.
А если придется здесь навсегда остаться, то лишь о родителях будет печаль, а не о себе.
Глава 13. Ночь Больших Огней
В этот теплый августовский вечер темнота быстро укрывала землю. А вот Леда и спутник ее словно не торопились возвращаться к жилью. Кажется, шли бы и шли себе тихонечко рука об руку по едва приметной стежке, уже зарастающей по краям разнотравьем. Сминались под мягкими девичьими башмачками головки белого клевера, никли желтые цветики «гусиной лапки».
Разговоров больше не заводили, только порой встречались взглядами и Леда, словно враз задохнувшись, первая отводила глаза себе под ноги. Но вот обогнули путники березовую рощицу, вклинившуюся в старую поскотину, и впереди высветились огни. Пение девичье еще раньше услышали, а теперь, подойдя ближе можно было и павушками полюбоваться, что вокруг набольшого костра устроили хоровод. Леда даже голос Миланы различила, и здесь-то выше всех тон брала, только никакой обиды на красавицу не таила вовсе. Не заперли бы Леду в сарае, не оказалась бы на ветхой крыше, не унес бы ее Змей…
— Годар, а скажи… Ты нарочно ради меня над лугом хотел пролететь? Ты ведь спускаться и не думал?
— Нет, конечно! Хотя многие видали меня, попрятались по домишкам. Редко я показываюсь своим. Не привычны ко мне такому-то. Пуще боятся будут теперь. Зато ты довольна, как я погляжу. Не только узрела Крылатого, так еще и в небесах побывать смогла. Шустрая ты… Смелая… Другой такой нет.
— Зря хвалишь! Еле жива осталась от этого полета. Я и дома карусели не любила никогда, особенно на высоте, голова кружится. А ты меня вовсе как ястреб пташку поймал.
— А на крыше лучше сидеть? Я бы тебя сразу хватился, обыскали бы всю округу, подняли шум. Ух, я этим кикиморам покажу!
— Не надо, Годар! Праздник ведь у них, хоть завтра отругай!
— Праздник, говоришь? А они-то не подумали, что ты торжество пропустишь, хороводы, да песни, веселые игрища… Вот же дурные!
— Стой, Годар, стой! Погоди…
Да, где уж там — шагу прибавил, еле поспевала за ним, а потом и вовсе руку выпустил, так сразу же и отстала, притомилась от долгой ходьбы. Видела только, как расступилась небольшая толпа, завидев Годара, смолкли песни, поклонились люди до самой земли. Хозяин пришел, Заступник и Покровитель! Тот, кому Небеса подвластны сумеет договориться и с землей. Может, потому и плодородны эти края, изобильны речушки рыбой, леса дичью, целебными травами и прочим добром, будь то ягоды, грибы-губы или лыко податливое.
Невольная гордость закралась в сердце Леды при виде того, как встречают ее недавнего спасителя кряжистые осанистые мужи и заматеревшие уже женщины, что давно внуков нянчат. Уважают своего Князя, любят и… боятся. А ведь и строгим бывает Годар.
Леда к стайке ребятишек подошла, присела в их кружок, словно бы от любопытных взглядов укрылась. Даже не поднимала головы, слыша, как распоряжается Князь насчет ее обидчиц. Досада душу рвала, какова бы не была Милана, а ведь жалко стало, когда в голос запричитала девка, оправдываться начала. Повелел Князь Милане тотчас с луга уйти, прихватив с собой еще двух самых верных подруженек.
— Амбар будете до зари сторожить! Ничего, что пустой, плясать будет вольготней. А дедушка — полуночник вам на дуде сыграет! Не заскучаете…
Заревели девчонки в голос, запросили подмоги у знакомых парней, боязно одним-то ночевать в темном большом амбаре, да еще под крепким засовом, да без огня. Вадич вызвался вместе с ними стеречь, зря наговаривала на него Милана, не разлюбил невестушку вздорную, не бросил в печали. Годар позволил, хоть и виноваты, а пугать глупых девок амбарным духом не годится все же, с отроками, конечно, не так бы поступил.
А вот когда увели с луга вздорных девчонок, Леда и вздохнула свободнее. Без насмешечек и взглядов косых со стороны веселее жить. Отыскала в стайке ровесниц Радунечку, наплел ей кто-то, что Леда в деревню отправилась Теку проведать. Потому и не искала. Видно, то же и Радсею сказали и даже Арлете. У девушки невольно по коже холодок пробежал, если бы Годар не заметил ее на крыше, может, и не хватились бы до обеда. Оторопь берет, как представишь, что ночь в сарае среди выгона провести бы могла. Обошлось…
Вновь закружились хороводы, взвились песни, шутки и смех у костров. Народ постарше отдельно располагался на домотканых ковришках или рогожах, любовались тем, как молодежь резвится, приглядывали за дочерьми, своими да заодно и соседкиными. Кто одет краше, у чей «лебедушки» длиннее коса, к кому парни больше липнут. Сами-то ребята сперва кучковались поодаль, а после затеяли игру, едва ли не в догонялки с девицам, разомкнули хоровод, выбрали себе каждый по паре, стали с подругами через особый костер прыгать с разбегу.
Жарко горели ольховые дрова, свежие, желтовато — охристые на спиле, даже тонкий аромат чувствовался вблизи, а может, то нарочно плеснули на камешки в центре костра густой травяной взвар. Мастерица была Арлета на такие придумки. Это Леда еще с бани помнила. В последний раз все вместе мыться ходили. Приняла Змеица братову невестушку, сама веничком охаживала — березовым или липовым. А среди веточек дерева еще и травы лечебные прятались: пижма, мята, кипрей. Ароматный парок и с печи — каменки подымался. После такой бани всю ночь Леда крепко спала, а наутро летала как на крылышках. Тело легкое делалось, кожа гладенькая и розовая, как у младенца. Волосы, щедро выполасканные в крапивном настое, будто пуще загустели, мягче стали, шелковистее на ощупь.
Так и сама не заметишь, как расцветешь, то-то Змей глаз отвести не может. Сам стоит среди мужчин, успел ножнами препоясаться, еще кой-чего из одежды сменил, волосы заплел в небрежную косу. Уж не раз замечала Леда на себе его пристальный взгляд. Издали следил Годар за «лунной дочерью», кабы кто не обидел опять, не огорчил желанную. А вот Радсей веселился вовсю, видать вдоволь хлебнул пива на хмеле. Девиц пригожих за руки хватал, кружил в танце, в центре нового хоровода встал с завязанными глазами, угадывал, кто к нему прикоснется и поцелуем брал за верный ответ.
Потом по настойчивым девичьим просьбам стал Радсей на своей свирели играть. Сначала задорно, да радостно, а потом мелодия грустной пошла, растревожила… Заслушалась Леда нежный мотив, невольно припомнила стихи Леси Украинки из поэмы «Лесная песня», в детстве когда-то еще мама читала старенькую книжку:
В этой поэме русалка Мавка полюбила простого парня Лукаша. Тот привел русалку в свой дом, невестой назвать хотел, да мать выбор сына не одобрила, и пришлось молодым расстаться. Что долго говорить — предал Лукаш свою Мавку, вздумал к другой девице свататься. А за это лесные духи отняли у него способность играть на свирели. Но любящая Мавка ценой жизни своей вернула Лукашу его талант. Печальная сказка получилась. Не надо Радсею ее рассказывать…
Счастлив сейчас Радсей, пусть забавляется с шустрыми молодушками. Леда за Милого только рада была, ничуть не корила, да и по правде сказать, брат он для нее, а никакой не жених. Про то, верно, даже Арлета смекнула. Сидела в женском кругу довольная, раскрасневшаяся, благосклонно поводила вокруг царственным взором. Все хорошо, пиво удалось и настоялся квас, поднялись нынче хлеба в печи и все вышли ладно, ни один не опал после. Праздник свершили на славу, остается осенью богатый урожай собрать, доверху заполнить закрома пшеницей да рожью.
Но только вдруг загорелись темные очи Арлеты нешуточным гневом, аж на ноги поднялась, уперла руки в бока. Со стороны леса приковылял к кострам высокий, здоровенный мужчина с деревяшкой вместо ноги. Правду сказать, первой-то заприметила его Радуня. Опасливо оглянулась на мать и затрепетала, как молодая осинка, подойти — не подойти. Ухватилась за Леду, выручай, мол, старшая подруженька, на тебя одна надежда.
А Леде как поступить? Растерянно поискала взглядом Годара. Эх, занят Князь! Беседует с пожилым крестьянином, видать, кто-то старшой из деревни, может, и местный староста. Отвлекать негоже, да и не дети малые, сами решать должны. Радсей, тот и вовсе забыл невестушку, усадил чужих девиц по одной себе на каждое колено, играет на свирели затейливую мелодию, забавляя раскрасневшихся красавиц. Словно чует пылкое сердце, последние на земле гулянья, последние радости. А может и хмель голову вскружил, дело молодое.
Оценила Леда напряженную ситуацию и сама пошла встречать Медведя, словно старого Друга. И даже в сумраке внимание обратила — гривищу свою буйную мужчина подстриг — подравнял, щетину колючую убрал с лица. И одет был Михей в нарядную красную рубаху, пояс хитроплетеный с шелковыми кисточками. Сразу видно, готовился человек, приятнее казаться хотел. И ясно же для кого.
Вон, выглядывает из-за худеньких плеч подружек ясноглазая племянница Змеева, сторожится материного гнева. Молчит Арлета, ибо хорошо обычаи знает, не годится гостя, подошедшего к Заповедному костру, сразу собачим брехом встречать. Пусть присядет человек, обогреется, глядишь, и сам после с миром уйдет. Ярок нынче огонь, великую силу имеет против всякого зла. Арлета на своей земле хозяйка, ей ли лесных ходоков страшиться. Лишь бы к доченьке соваться не смел!
Так, Михей и сам все, кажется, понимал. Подсел на бревно к костру, отложив в сторону свою батожину. Тут к нему Леда и подошла, разломила пополам большой пирожок с творогом, предложила половинку.
— Ну, здоров будь, Михей Потапыч!
Угощенье принял с поклоном, только рыкнул слегка, глядючи исподлобья:
— Сказано тебе было, по батюшке только в крайнем случае зови!
— Хорошо, хорошо! «Можно, подумать, не знаем мы твоего батюшку…»
Легко было у девушки на душе, вместе с Радуней с получасу назад пригубила она смородиновой настойки, что сама Арлета готовила. Всего-то по глоточку каждой досталась, уж больно строга нынче Хозяйка, а все равно греет душу с непривычки удивительный привкус недозрелого винца, дикими травами оно пахнет, высохшей на солнце корой, молодым березняком и сонными овражками, на дне которых, вдоль ручья, разрослись смородиновые кусты.
— Как она тут? Хоть ряденько меня вспоминает?
Леда пару раз ресницами хлопнула, улыбнулась лукаво:
— Дел полно, может, и запамятовала уже давно…
Медведь голову опустил, и Леда немедля сжалилась:
— Помнит, помнит, не забыла! Еще и заботушка ее берет, как ты там один, не пристала ли какая хвороба. Или напротив, не оженился ли часом? При твоей-то знающей матушке это успеть недолго.
— Брось шутки шутить! Никто мне теперича не нужен! Ее буду ждать.
Леда вздохнула сочувственно, погладила по крашеному льну, что на крутом плече натянулся туго, в самое ухо шепнула:
— А ежели не отдадут?
— Умыкну! Сама бы того желала. Одна мне теперь радость в жизни и осталась, без нее света белого не вижу. Синицы в ветвях щебечут, а мне смех ее звонкий чудится, косуля мелькнет в кустах, а мне платочек белый мерещится.
Леда даже слов на то не нашла, лишь приподняла изумленно брови и руками всплеснула:
«Надо же, какие медвежьи страсти!»
Рядом на бревно тяжело опустился Годар, с прищуром на гостя глянул:
— Что ж ты, мил человек, хлеб наш в руках крошишь, али не хорош?
— Благодарствую за угощение! Рад ваши празднества разделить по чести.
Хоть кусок в горло не лез, но Князя Михей уважил, проглотил половинку пирога и запил из баклажки, что подал ему Годар. И потеплел взгляд Змея, усмехнулся уже по-доброму, даже пошутил:
— Осталось тебе только через костер с нашей девкой прыгнуть, вовсе приживешься здесь.
— Прыгнул бы и не осрамился, да вот беда, деревяшку свою боюсь опалить. Новую потом строгай… Однако пришел я к тебе Князь не для праздной беседы, а хочу с тобой повести разговор серьезный.
— Это о чем еще?
Михей тут Леду тихонько тронул плечом:
— Шла бы ты, девонька, ко своим подружкам, больно вы все девки болтать горазды. Леда закусила губу, ладошки молитвенно на груди сложила:
— Ты ж меня знаешь, Михей! Сохраню все секреты свято. Я же за тебя!
Годар ровно озлился на ее слова, даже прикрикнул строго:
— Сказано тебе, ступай! Взяла волю… Мало тебя, видно, дома вожжами учили!
— У меня папенька добрый был, и матушка завсегда жалела! А уж женишок-то до чего ласковый попался, нарадоваться не могу… Соскучилась я по милому, пойду — прогоню от него девчонок, сама на коленки сяду, пускай ладе своей играет. Перед тем как целовать!
Пропела этак притворно сладенько, махнула сарафанчиком перед Князем и убежала прочь. Ой, сердчишко заячье, так и стучит, так и бьется в груди. Это же только подумать, кого принялась дразнить! Как только осмелилась-то… А теперь даже оглянуться страшно, а ну, как осерчает совсем, да вместе с дурехами непутевыми сошлет в амбар. Нет, не сошлет… И не то бы еще, верно, простил Годар за один ее игривый взгляд, за бойкую улыбку. Не сошлет. Уж больно дорога и нужна самому как воздух. Как вечное небо…
Кругом гомон и смех, то понесутся, то смолкнут песни, а Михей будто бы никого не слышал, потупился в землю, зубы до хруста стиснул. Исхудал Медведь за эти дни, обострились скулы, запали веки… Годар по началу увещевал мирно:
— Ребенок она супротив тебя, добром прошу, не лезь! Ссориться с тобой не желаю, а и зятем не вижу, не обессудь.
— И старше меня юниц в жены берут, так ведь я-то ради нее не спешу, обожду, сколько повелишь. Только не обещай другому — одно прошу!
— Ой, неймется тебе, чую, добром не хочешь остыть, придется тебя остужать иначе…
— А попробуй!
— И на Матушку твою мудреную управу найду, если вздумаешь ею стращать. Сказано тебе, девка мала еще что-то сама понимать, ума не нажила еще своего, так родичей должна слушаться. Я ей заместо отца, мне и ответ держать за нее перед предками.
— Я-то для тебя всем плох вышел, так понимать? А ведь, злата-серебра и у меня кошели найдутся, и дом к первым морозам я завершу, на крышу «коня» поставлю. Не в чаще лесной худая сторожка, а на светлой поляне расписной терем, где рядом ручьи звенят, душу тешат. Дозволь видеть Радуню, пусть сама скажет в лицо, что не мил. Тогда отстану. Тогда мне дорога одна…